Вечное

Элизабетта встретила их на кухне.
— Ciao, мама и Джулия.
— Ciao. — Мать выглядела очень мило в белом пикейном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру.
С тяжелым вздохом она положила сумочку. Элизабетта знала: мать хочет, чтобы ее спросили, что ее огорчило, и уже собиралась это сделать, но Джулия бросилась к ней и обняла.
— Как поживает моя девочка? — Она поцеловала Элизабетту, и та поцеловала ее в ответ.
  
— Хорошо, grazie.
Джулия просияла в улыбке.
— С каждым днем ты все прекраснее. Мне очень понравилось твое сочинение. Твоя мама дала мне его почитать.
— Спасибо! — Элизабетте похвала пришлась по душе. На прошлой неделе она написала очерк под заголовком «Зачем людям нужны кошки», чтобы отправить его в газету и получить приглашение на стажировку. Идею ей подал Сандро, и Элизабетте захотелось попробовать, хотя прежде она писала только школьные работы, за исключением различных писем в редакцию, которые в газетах так и не появились. Элизабетта мечтала написать на более серьезную тему, например о правах женщин, но она заметила, что немногие публикующиеся журналистки пишут только о семейной жизни, дают советы по домоводству или о том, как поддерживать красоту. Да и вообще, кошки и вправду важны, по крайней мере для Элизабетты.
— Я и не знала, что ты так великолепно пишешь, милая. Текст хорошо продуман, и мысли у тебя нестандартные.
— Вы же это говорите не только потому, что мы знакомы, правда?
— Вовсе нет. — Джулия успокаивающе похлопала ее по руке.
— Думаете, это сойдет для газеты?
— Разумеется. Возможно, тебе даже что-нибудь заплатят.
— Да это неважно. Я бы просто гордилась…
— А должно быть важно, — оборвала ее Серафина, которая сидела на стуле и растирала уставшие ноги. — Нам требуются деньги. Нужно быть практичнее.
— Я уже, мама.
— Вовсе нет. Ты тратишь время в школе.
Элизабетта не желала снова спорить по поводу школы. Ей нравилось учиться, она хотела все же окончить школу.
— Тебе никогда не стать журналисткой, Элизабетта. Они не берут девочек. К тому же им платят меньше, чем официанткам.
— Но я не хочу всю жизнь работать официанткой, деньги — это еще не все.
— Так говорит твой никчемный отец.
Элизабетта покраснела от стыда, что ее мать пренебрежительно отзывается об отце, особенно в присутствии посторонних. Серафина возмущалась, что тот не обеспечивает семью, хотя Элизабетта работала больше нее. Именно жалованье официантки, а не материны уроки пения позволяло платить за квартиру. Но Серафина когда-то мечтала стать оперной певицей и, потеряв шанс, озлобилась.
Джулия сгладила неловкий момент: она порылась в сумочке и протянула Элизабетте ее очерк.
— Вот, держи. Удачи тебе! Только не посылай его в Il Tevere [40] или Il Popolo [41]. Фашистам плевать на точку зрения женщин. Да и на кошек тоже.
— Спасибо. — Элизабетта повернулась к матери: — Мама, а ты что скажешь?
— Я не читала. Говорю же, я была слишком занята. Ты покормила отца?
— Да. Он прилег.
— Ну конечно, — снова тяжело вздохнула Серафина. — Разве тебе не пора в ресторан?
— Ах да. — Элизабетта взяла свою сумочку и убрала туда очерк. — Я лучше пойду. До свидания.
Мать кивнула, все еще растирая ноги.
— До свидания, дорогая. — Джулия поцеловала Элизабетту в щеку. — Надеюсь, скоро увидимся.
— Я тоже.
Выйдя из дома, Элизабетта забыла о горестях, ведь невозможно продолжать хмуриться, шагая по Трастевере. Она любила этот район с маленькими домиками, стены которых были окрашены в милые пастельные цвета; каждое строение — неповторимо: у этого кованый железный балкон со свисающим с перил плющом, у другого в стену встроена маленькая статуэтка Девы Марии, у третьего окно увешано праздничными разноцветными фонариками. Здесь дышалось свободнее, чем в самом Риме, а поскольку здания были не такими высокими, то и неба было больше. Сгущались прозрачно-голубые сумерки, вдалеке приглушенно мерцали звезды, ожидая, когда же придет пора засиять. Элизабетта прошла мимо базилики Святой Марии, изящные арки которой светились, озаряя очаровательный карниз и позолоченную мозаику.
Высокие здания окружали мощенную булыжником площадь — пьяццу, на ступенях фонтана сидели, держась за руки или целуясь, влюбленные парочки. Вечерний час — пора гуляний, passeggiata, когда все выходили на улицы, показывая лучшие наряды. Девушки прохаживались, надеясь, что их заметят, а юноши старались им угодить.
Целуя свою подушку, Элизабетта думала о Марко и Сандро. Но после настоящего опыта с Сандро она, при всем ее буйном воображении, не способна была больше представить вместо сухого хлопка теплый и нежный рот юноши. Но Сандро больше не пытался ее поцеловать, а Марко присвоили Анджела и другие девочки, которые с ним заигрывали. Между тем Элизабетту стали еще сильнее дразнить из-за отсутствия бюстгальтера, а Анджела дала ей прозвище Centesimi — Монетка, твердя, что через рубашку у нее просвечивают соски. И теперь Элизабетта постоянно прижимала к груди учебники или школьную сумку.
Она свернула налево и, пройдя чередой узких улочек, подошла к ресторану «Каса Сервано». Снаружи заведение выглядело совсем непримечательно: старый перестроенный дом в серой обшарпанной штукатурке, со стороны улицы — неказистая коричневая дверь и единственное окно. Ни тебе вывески, ни меню — в «Каса Сервано» ходили только местные, которые знали, что тут подают лучшую во всем Риме домашнюю пасту. Поработав здесь, Элизабетта поняла почему.
Она открыла дверь и вошла в помещение — пока еще пустое, потому что ресторан еще не открылся. В зале стояло всего десять столиков, справа располагалась барная стойка с табуретами. Потолок был жестяной, а белые оштукатуренные стены украшали фотографии семейства Сервано, которое долгие годы владело этим рестораном. В центре каждого снимка была Нонна Сервано, matriarca — глава семьи.
— Ciao, Элизабетта! — улыбнулся ей из-за барной стойки Паоло, сын Нонны. Он протирал бокалы. Невысокий и худой, в свои сорок уже облысевший, Паоло обладал добродушным нравом, который помогал ему в работе управляющего и бармена.
— Ciao, Паоло! Ну как, что за настроение у нее сегодня? Хорошее или дурное?
— Хорошее. Так что я бы поставил на agnolotti.
— А я — на tortellini [42].
Каждый вечер они пытались угадать, какую пасту приготовит Нонна. В хорошем настроении она могла сделать pasta ripiena, то есть пасту с начинкой: ravioli, tortellini, — или caramelle, праздничные, словно подарки, завернутые в свежее тесто. В дурном настроении Нонна готовила простую пасту — spaghetti, bigoli или tagliatelle. Посетители «Каса Сервано», кому посчастливилось урвать столик, ели любую пасту, которую подавала Нонна. Как она часто говаривала: самолетом управляет лишь пилот.
Элизабетта подошла к кухне и толкнула распашную дверь, из-за которой доносились восхитительные ароматы. Жена Паоло, София, склонилась над чугунком, где медленно доходил густой томатный соус с мясом, приправленный свежим базиликом, лавровым листом, луком и чесноком. Кузен Паоло, Вито, пассеровал чеснок, кузен Нино разделывал морского окуня, а еще один кузен, Джованни, вынимал из кости горячий костный мозг. Из огромной кастрюли с кипящей водой валил пар, так что в этом помещении никогда не закладывало нос.
  
Элизабетта поприветствовала поваров и направилась в буфетную, где на стуле с высокой спинкой за деревянным столом сидела Нонна Сервано и готовила пасту. Вид у нее был столь царственный, что помещение казалось тронным залом. Маленькая головка хозяйки смахивала на яйцо перепелки, тонкие белоснежные волосы были гладко зачесаны в пучок. Очки в стальной оправе восседали на крючковатом носу, темные радужки глаз начали туманиться от катаракты. Щеки прорезали морщины, разбегаясь лучиками от тонких губ, поджатых в тонкую линию от усердия. На Нонне было традиционное черное платье и золотая цепочка с ажурным распятием, уши оттягивали кольца с коралловыми каплями. Она была хрупкой, но вовсе не слабой; и хоть ростом едва дотягивала до полутора метров, не выглядела маленькой. На вид Нонна была старше своих шестидесяти семи лет, но возраст не сказался на ней. Скорее наоборот, как говорила Нонна, он обострил ее способности, и никто не смел утверждать иного.