Мой адрес — Советский Союз! Дилогия (СИ)

— Принёс? — спросил Серёга, открывая дверь после двух длинных и одного короткого звонков.
— Ага. Вот, держи.
— А ты меня, если честно, разбудил своим звонком.
— Это заметно, — согласился я, глядя на его всклокоченные лохмы.
— Кофе будешь?
— А что, у тебя и кофе есть?
— «Наша марка». Такой же у нас в ресторане подают. Только молока у меня нет. Холодильника нет, и хранить негде.
— Можно и без молока. Но с сахаром.
— Всё-таки странно, что ни я, ни мои более старшие товарищи не слышали этой песни, — задумчиво бормотал спустя несколько минут Зинченко, прихлёбывая горячий кофе, вернее, кофейный напиток. — Так и не вспомнил, где мог её слышать?
— Блин, хоть убей — не вспомню.
— Странно… Где слышал — не помнишь, а текст знаешь наизусть.
Вот ведь пристал, как банный лист к одному месту. Сижу тут, как на допросе у следователя. Может, сказать, что я эту песню сам сочинил? Ведь как ни крути, а песня теперь пойдёт по рукам, станет, так сказать, народной. И если когда-нибудь и появится группа «Фристайл», то эту песню они уже ни при каких обстоятельствах не сочинят, потому что кто-то сочинил её задолго до них. Почему бы этим кем-то не стать мне?
— Ладно, видимо, придётся признаться, — вздохнул я, сделав небольшой глоток кофейного напитка.
— В чём?
— В том, что я песню сочинил.
Зинченко удивлённо вытаращился на меня.
— То есть как?
— Да вот так, — снова и ещё протяжнее вздохнул я. — Сидел как-то с гитарой, бренчал что-то, а тут вдруг само собой получилось. Сначала мелодия, потом текст дня три сочинял, вылизывал. Правда, припев родился сразу.
Я почувствовал, как у меня предательски краснеют уши, но отступать было поздно.
— Однако… Я и не знал, что в тебе дремал композитор. И давно сочинил?
— Эм-м-м, где-то с месяц назад.
— Так слушай, тогда тебе надо, наверное, нужно это песню где-то опубликовать.
— Это ещё зачем?
— Ну как же, после этого все будут знать, кто автор песни. Женька, да ты только представь! Если в каждом советском ресторан её начнут исполнять, тебе автоматом будет отчисляться какой-то процент.
— А это, как его, агентство по авторским правам какое-нибудь?
— Какое ещё агентство? У нас не США, у нас достаточно просто опубликовать где-то произведение, чтобы оно автоматически оказывалась защищённым авторским правом. Этим занимается Всесоюзное управление по охране авторских прав. Оно через своих уполномоченных взимает на местах авторский гонорар за публичное исполнение всех видов драматических, музыкальных и других произведений, а также занимается выдачей взимаемых сумм писателям и композиторам. Так, кажется, говорится в Постановлении какого-то там правительственного органа.
— Ну хорошо, предположим, я даже опубликую где-то тест песни, может быть, даже и ноты, которых я, кстати, вообще не знаю… Откуда в этом управлении… как его…
— В ВУОАП.
— Откуда в этом ВУОАП узнают про то, что моя песня где-то опубликована? И любой ансамбль сможет исполнять её без всякой контрибуции.
— Слова-то какие умные знаешь, — усмехнулся Серёга. — К твоему сведению, каждый не только ресторанный, вообще любой творческий коллектив должен представить репертуар, который будет им исполняться на одном концерте или постоянно. Этот репертуар утверждается специальной комиссией, после чего список песен передаётся человеку от ВУОАП. В Свердловске тоже такой есть. Конечно, он не ходит каждый вечер по кабакам с ручкой и блокнотом, чтобы проверять, что именно и как часто исполняется. Берётся средняя величина, скажем, такая-то песня исполнится один раз за вечер, и на этом основании происходит ежемесячный расчёт с заведением, в котором работает ансамбль. Соответственно, ты как автор каждый месяц получаешь на свою сберкнижку отчисления за сочинённое тобой произведение. И, повторюсь, эту песню с удовольствием будут исполнять все рестораны страны. А это… В общем, это хорошая сумма, очень хорошая. Ну что, понятно я объяснил?
— Молодец, всё по полочкам разложил, — похвалил я друга. — Теперь остаётся придумать, где разметить это стихотворение. А может, и ноты заодно.
 
— Хм, а вот ту, боюсь, может получиться закавыка. Вполне вероятно, что ни один журнал не рискнёт напечатать на своих страницах текст такого содержания. Конечно, в нём нет никакой антисоветчины, но текст местами, как бы сказать, сомнительный. Нет, я не утверждаю, что его обязательно забракуют, но в то же время… Не обижайся только, ты не Есенин, чьи ещё более сомнительные стихи всё-таки чудом публиковали и даже продолжают публиковать, пусть даже мало и редко. Художественная ценность текста твоей песни на уровне… ну, не дворового творчества, и не блатняк, но, согласись, шедевром не назовёшь.
— Да я и не претендую. Сам знаю, что не шедевр. Может, хотя бы в газету отнести? В какой-нибудь да повезёт, а после этого можно считать дело сделанным.
— Как вариант — может быть. А что, попробуй отнести в «Асбестовский рабочий». Я почитываю его время от времени, так они периодически публикуют стихи читателей. Какой-нибудь экскаваторщик Иван Петров не только ударник труда, но и народный поэт. Сочиняет стихи типа: «В карьере добываем мы асбе́ст, нам добывать его ни в жизнь не надоест…» Ну а ты студент, спортсмен, может даже и с нотами дадут публикацию. Или на крайний случай с аккордами. Сегодня воскресенье, там точно закрыто, но можешь прямо сейчас написать им письмо и опустить в любой почтовый ящик. Ну или уже из Свердловска, на день позже дойдёт. Вон, — сказал он, подсовывая мне номер «Асбестовского рабочего», — спиши оттуда контактные данные. Но на всякий случай отправь письма сразу в несколько газет, в том же Свердловске две точно есть.
— Так и сделаю, — заверил я товарища. — А ноты где мне взять?
— Уже, — подмигнул мне Серёга. — Ещё вчера в ресторане накидал. Без аранжировки, правда, но, думаю, для какого-нибудь «Асбестовского рабочего» и так сгодится. Сейчас я тебе перепишу и ноты, и текст.
— Да текст я и сам могу…
— так ноты идут сверху текста, ты так не сможешь совместить, если нот не знаешь.
Двадцать минут спустя перед мной лежал тетрадный лист с нотами и текстом.
— На досуге размножь, если решишь в другие газеты отправлять, да и для себя экземплярчик оставь. Постарайся, когда будешь копировать, ничего не напутать, одна неправильная нота — и вся работа насмарку. И это… Ты не будешь против, если мы в «Ландыше» будем песню исполнять?
— Я-то нет, а как же авторское право? А утверждённый репертуар? Вас не штрафанут?
— Бог не выдаст — свинья не съест. Можешь написать разрешение от руки?
— Да легко.
— Отлично! А как в следующий раз приедешь — мы тебе вручим сумму, накапавшую с процентов.
— Слушай, Серый, а вам какая разница, будете вы исполнять мою песню или нет? У вас же всё равно ставка.
Товарищ хитро усмехнулся:
— Так ведь её народ станет заказывать. А каждый заказ — это минимум рубль, а если заказчик щедрый, то трёшка или даже пятёрка.
— А, ну да, как-то я не подумал.
— Сейчас…
Он встал, порылся в выдвижном ящике комода, видимо, как и вся мебель, оставшимся от покойной бабушки, и протянул
— Вот тебе от меня подарок, в нашу газету прямо по дороге и оправишь.
И он протянул мне конверт с уже наклеенной маркой. Рисунок на ней изображал профиль Ленина. Под ним цифры: 1870–1970. Ну это мы и так знаем, что Вождю мирового пролетариата сто лет стукнуло.
Конверт по пути домой кинул в первый же попавшийся почтовый ящик красного цвета с белым гербом СССР и надписью на табличке: «Для писем внутри города». Более мелким шрифтом указывалось время выемки корреспонденции. Ну да, красный — для внутригородских отправлений, а синий — для междугородных. В детстве, помнится, мы с пацанами отдирали эти гербы, которые в большинстве были пластмассовыми, а найти и умыкнуть металлический считалось особым шиком. На один металлический можно было обменять до десяти пластмассовых гербов.