Милая маленькая игрушка (ЛП)

Завязав вокруг талии красно-черную фланелевую рубашку, я иду по коридору к маме. Меня встречает запах кофе, и я с благодарностью вдыхаю его.
— Доброе утро, — радостно говорит мама из кухни, наклоняясь к холодильнику.
— Доброе утро. — Говорю я с меньшим энтузиазмом. Я иду к шкафу, чтобы достать две кофейные кружки, и прежде чем кофейник закипит, я достаю его с подогревателя, чтобы налить нам по дымящейся кружке.
Мама присоединяется ко мне со сливками, а я нахожу ложку, чтобы насыпать сахар в ее кружку, пока она наливает нам по капле сливок, чтобы придать цвет напитку. Это ритуал, который мы начали вместе, когда переехали в Чикаго. Поскольку утро было единственным временем, когда я видела маму в будние дни, она взяла за правило вставать посреди своего сна, чтобы посидеть и выпить со мной чашечку кофе.
Никто из нас не утруждает себя завтраком. Я не могу есть так рано, а мама не любит есть посреди ночи. Вместо этого мы плюхнулись на кухонные стулья, прикрыв кружки ладонями и впитывая их тепло.
— Тяжелая смена? — Спрашиваю я.
Моя бедная мама выглядит измученной, ее преждевременно седеющие светлые волосы взъерошены в свободной косе, под глазами припухшие круги. Темные волосы мне достались от отца — напоминание о нем, я часто поддаюсь искушению обесцветить их, чтобы не думать о нем каждый день. Я попробовала один раз, но блонд мне не идет.
— Чак уволил Тину примерно через час, поэтому большую часть ночи я работала одна на стойке, — признается она и с благодарностью отпивает кофе.
— Да уж. — Я знаю, какой тяжелой может быть смена по обслуживанию, когда у тебя не хватает людей.
Мама пожимает плечами.
— Но хорошая новость в том, что это означает, что Чаку нужно, чтобы я работала больше, чтобы подменять ее, по крайней мере, пока он не наймет кого-то на замену Тине, так что это немного выведет нас вперед.
Я грустно улыбаюсь маме. Она, как и я, жгла свечу с двух сторон, надеясь, что мы сможем наскрести достаточно на обучение в этом семестре, и укол вины сжимает мой живот, когда я думаю об этом — о том, сколько с трудом заработанных денег моей мама идет на мое образование, а не на сбережения на пенсию или, черт возьми, даже просто на отпуск.
Я опускаю глаза, когда думаю о том, как я собираюсь сказать ей, что у нас все еще мало денег и что счет должен быть оплачен. Наконец, я придерживаюсь своей обычной тактики прямой честности. Я не знаю, как сделать это по-другому.
— Мам, мне все еще не хватает пяти тысяч на обучение и сегодняшнюю регистрацию. — Говорю я ровно, теребя ручку своей кофейной кружки.
Моя мама молчит достаточно долго, чтобы я подняла глаза и встретилась с ее грустными, понимающими глазами. Слезы жгут мне глаза в ответ, и я яростно борюсь с ними, решив не плакать из-за сокрушительного поражения от произнесения этих слов вслух.
— О, дорогая. Мне жаль. — Мама тянется через стол, ее огрубевшие от работы пальцы сжимают мои, как будто пытаясь заставить меня утешить ее через наше прикосновение. — Может, это и к лучшему. Я знаю, что ты любишь танцевать и что ты прекрасная танцовщица, но, возможно, тебе стоит сосредоточиться на более доступном колледже, например, — колледже Уилбура Райта. Может, ты могла бы подумать о преподавании танцев вместо того, чтобы выступать. У них хорошая программа, которая выпускает замечательных преподавателей балета.
Я отдергиваю руку, оскорбленная предложением просто отказаться от своей мечты и вместо этого преподавать балет. Не то чтобы я испытывала какое-то презрение к учителям или их профессии. Я уважаю тех, кто хочет делиться своими дарами и обучать других тому, что они знают. Но это не про меня. Я уверена, что была бы ужасным учителем — хотя бы потому, что это означало бы отказ от своей страсти, если не от чего-то еще, и это заставило бы меня возненавидеть своих учеников, а не вдохновлять их.
— Я не собираюсь учиться в колледже Уилбура Райта. Если я откажусь от своей мечты, то лучше найду скучную, бесперспективную работу в офисе, где будут платить немного больше. Она может и будет медленно высасывать мою душу из моего тела день за днем, но я бы предпочла это преподаванию танцам. — Я резко встаю из-за кухонного стола.
  
Пораженное выражение лица моей матери вызывает у меня еще одну волну вины, и я знаю, что она просто пыталась помочь, но я ненавижу тот факт, что она отказывается от меня. Это похоже на историю моей жизни. Никто не хочет верить, что я этого достойна, и что я могу это сделать.
— Детка, я знаю, это тяжело слышать, но, если мы не можем позволить себе Роузхилл, тебе нужно рассмотреть другой вариант. Ты не можешь продолжать гоняться за радугой, и я не хочу, чтобы ты закончила, как я, найдя работу без всякого диплома, ничего, что помогло бы тебе получить лучшую, более стабильную работу, чем работа в ресторанах и придорожных забегаловках всю твою жизнь. — Мама тоже поднимается со стула, следуя за мной к двери нашей квартиры.
Я не отвечаю, засовывая ноги в свои поношенные армейские ботинки, готовясь уйти.
— Куда ты идешь? — Спрашивает она, когда я берусь за ручку двери нашей квартиры.
— Найти того, кто даст мне отсрочку. Ты, возможно, готова отказаться от моей мечты, но я нет. Я могу собрать деньги, если они просто дадут мне еще несколько недель. — Думаю, что смогу, по крайней мере.
— И что потом? Тебе придется принять такое же решение в следующем семестре, Уитни, — ругает мама, ее голос становится более пылким, когда я рывком открываю дверь.
Я поворачиваюсь к ней лицом, пытаясь не дать эмоциям захлестнуть мое лицо.
— Я найду способ, но я не могу остановиться сейчас, не пытаясь сделать все, что в моих силах.
Тонкая бровь моей мамы поднимается, и я знаю, какие слова слетят с ее губ, прежде чем она их произнесет:
— Если ты готова зайти так далеко, ты можешь попробовать найти и попросить у своего отца.
Мое настроение мрачнеет, когда она подтверждает мои подозрения.
— Мне ничего не нужно от этого человека. Никогда. Он бросил нас, и, насколько я понимаю, он все равно что мертв.
Я вижу знакомую искру гордости в глазах моей мамы, которая появляется, когда я стою с ней на равных против моего отца. В тот день, когда он ушел, он ранил нас обоих так, что невозможно исцелиться, забыв нас без оглядки. И хотя я знаю, что моя мама не хочет, чтобы ее боль и страдания влияли на меня негативно, она ни разу не попыталась потребовать алименты, которые ей положены. Она ясно дала понять, что ничего не хочет от мужчины, который так сильно разбил ей сердце и оставил нашу семью в руинах. И даже когда я столкнулась с перспективой отказаться от своей мечты стать танцовщицей, я согласна.
Сжав руку мамы, я смягчаю голос.
— Поспи немного. Я пойду поговорю с регистратором и узнаю, какую отсрочку они мне дадут.
Она кладет мне на щеку ладонь, грустно улыбаясь.
— Я хочу только самого лучшего для тебя, Уитни. Ты же знаешь это, верно?
— Я знаю, мам. — Я в последний раз сжимаю ее руку, прежде чем повернуться и спуститься по ступенькам нашего многоквартирного дома на улицу.
Поездка на автобусе до кампуса Роузхилл из Вест-Сайда в Норт-Сайд Чикаго занимает полтора часа, что дает мне достаточно времени, чтобы сформулировать план и то, что я собираюсь сказать, чтобы получить продление. В автобусе душно, воняет потом, и я благодарна, когда двери наконец открываются, открывая вид на старинные здания кампуса из серого камня и прекрасные дорожки, обсаженные деревьями.
Сегодня здесь многолюдно, студенты слоняются вокруг, родители сопровождают первокурсников, пока все знакомятся с небольшим кампусом и стоят в очереди на регистрацию. Ожидание своей очереди похоже на пытку, когда мое будущее, кажется, висит на волоске. Чтобы выждать время, я грызу ногти — плохая привычка, от которой мама пыталась меня отучить годами, но я ничего не могу с собой поделать. Я привыкла носить ногти коротко, поскольку это мой единственный способ обуздать нервный тик, но сегодня меня ничто не остановит.