Там, где цветет ликорис (СИ)

Кто-то выкопал его тело.
— …Часто же сюда приходят, — незнакомый голос позади пугает. Алексис внутренне вздрагивает, поворачиваясь на человека в нескольких метрах от себя. — А ты, Марк, гляжу, омегу себе нашел. Показываешь достопримечательности? Да-а, в нашей дыре кроме кладбища и показывать нечего, — незнакомый грубо смеется, что кажется неуместным в данной ситуации.
Марк же почему-то не возражает престарелому бете на «нашел себе омегу». Алексис окидывает пришедшего взглядом, особо не вникая в дальнейший разговор. Бете больше семидесяти — лицо морщинистое. Хилый, но оживленный, в кепке и плотной одежде, похожей на форму охранника.
«Так это Блейз! Тот молодой, то есть уже нет, охранник. Помню, как я с ним шутя заигрывал… эх, время никого не щадит», — Алексис вздыхает, замечая, что Марк и Блейз говорят о его могиле.
— Жаль, то некоторые умирают так рано, — альфа поправляет пушистые волосы, лезущие в глаза от ветра, закладывая пальцами назад. — Амори говорил, он был красивым.
— Да-а, красивым, да еще каким, — бета снова смеется, но запинается, будто осознав, что тут неподходящее место для веселья. Блейз заметно сникает. — Только в последние годы он не свой стал. Сильно поменялся… Он мне тогда нравился, сам иногда прихожу сюда вспомнить былые времена. Но у него был муж, так что у меня не было шанса, — проговаривает бета, добавляя: — Мне пришлось самому закапывать его могилу, вот это было жутко. Столько лет прошло, а я до сих пор помню, как меня трясло…
— А вы не замечали ничего странного? — спрашивает Алексис, поймав на себе удивленный взгляд Марка.
— Ну так было, да, было же, — бета как будто что-то припоминает, потирая висок рукой. — Я же говорю, сам закапывал. А на следующее утро заметил, что насыпь поменялась, и еще земля была раскидана сбоку. Я подумал, что это его папа обезумел и пытался откопать ребенка. Думаю, это так и было. Но кто знает, кто знает…
Алексис убеждается, что его тело действительно выкопали. Но только куму оно надо? И куда его дели? Было бы гораздо спокойнее, если бы Алексис просто ощутил останки своего тела, зарытые под этим надгробием. Но нет — они неизвестно где. Возможно, с их пропажей связан тот факт, что Алексис сейчас жив, да еще и с сохранившейся личностью?
Мало ли, кто и какие ритуалы мог свершать над его телом.
Необходимо расспросить Амори или поговорить с папой. Он пока не знает, как, но чувствует острую необходимость разобраться в произошедшем — как будто после этого его душа наконец найдет покой.
Путь назад лежит, благо, через другую сторону. Больше ликорисов им не встречается, их место занимают другие цветы. Старые деревья облеплены мхом и ползучим диким виноградом — выглядит впечатляюще. Мох свисает с веток, папоротники прорастают прямо в стволах полулежачих старожилов. Этим деревьям больше ста лет.
Алексису нравится эта местность. Он представляет, каким завораживающим бывает лес по утрам, когда пространство заволакивает туманом. Хотелось бы увидеть, но как знать, сколько времени ему отмерено? Нужно ускориться, сделать все, что хотелось бы. Поговорить с папой, обнять его. Разгадать события полувековой давности, узнать о природе странных особенностей тела. И… заполучить Марка. На час, день или вечность — но заполучить.
Внезапный раскат грома напоминает, что скоро будет дождь. Они выходят из леса — а небо темное-темное. Завораживает. Вот она — сила природы. Алексис наблюдает за облаками, но вспышка ветвистой молнии заставляет поторопиться.
Неподалеку есть мельница, — вспоминает он. Марк, видимо, тоже о ней знает, раз ведет его именно туда. За несколькими холмами у пересохшей речки показывается деревянное сооружение, а за ним несколько изломленных временем ветряков.
Алексис идет быстро, а мигом спустя бежит — и слышит, как за ними «бежит» потоком крупных капель ливень. И почти догоняет.
Алексис оборачивается — позади все сиво, не видно горизонта, впереди же зелено. Он успевает заскочить в проем мельницы следом за Марком, прежде чем «стена» из дождя его настигает.
  
Внутри все заброшено. Алексис осматривается, выбирая место у дальней стены на куче сваленных досок. Садится.
Старая мельница скрипит и «воет» — кажется, вот-вот рассыпится от сильного порыва ветра. То тут, то там протекает: вода скапывает на пол, образуя в углублениях лужи. Мгновением спустя дождь превращается в ливень и с такой силой бьет о и без того поломанную крышу, что становится страшно: а вдруг конструкция, служащая путникам укрытием, обрушится им на головы? Алексис переживает не так за себя, как за Марка. Его-то тело живучее, любую рану излечит, а Марк — смертный.
«Я беспокоюсь о нем. Это… настолько светлое ощущение, что сейчас я чувствую себя по-настоящему живым», — Алексис склоняет голову набок к доскам, наблюдая за альфой из-под приоткрытых век. Хочется спать. Ему страшно вот так уснуть — а вдруг кошмар? — но он нормально не спал несколько суток. Был бы он человеком, наверно уже бы заснул на ходу из-за переутомления в физическом и в моральном плане.
Но, по всей видимости, он не человек.
Ветер воет и перебирает черепицу, капли с потолка превращаются в ручьи: скоро будет целый водопад. Алексис помнит эту мельницу рабочей: недалеко еще домишко стоял, и в нем жила семья старых мельников. Видимо, они умерли, а ветхий домик развалился, оставив после себя обломки и фасад.
Тех времен, когда он был беззаботным мальцом, не вернуть. Не бегать ему более с Амори к речке, не прыгать с большого валуна вниз. Не строить домики в кустах из веток, прикрывая все это украденными из дома покрывалами. Не делать кукол из недоспелых початков кукурузы, соревнуясь из друзьями, у чьей «куклы» волосы будут длиннее. Не слушать грозу, сидя дома в безопасности на подоконнике с чашкой теплого молока. Не засыпать под папины сказки…
Внезапно от воспоминаний его отвлекает Марк. Альфа садится рядом и накрывает его своим плащом-дождевиком.
— На тебя капает, — говорит Марк, не оборачиваясь на него. По его профилю не понять, куда смотрит: то ли на лужу практически у их ног, то ли на дыры между досками, сквозь которые видно потоки дождя.
Шум грозы успокаивает. Но еще больше успокаивает шум сердцебиения Марка. Учащенный. Алексис наслаждается ритмом и от чего-то не удивляется, что слышит. Он привыкает к новым для него «способностям» неимоверно быстро, как будто они и не должны быть для него чем-то сверхъестественным.
Марк молчалив, но за него говорит его тело и чуть усиленный запах. Алексис вдыхает и дуреет: взгляд заслоняет пелена. Он не собирается сопротивляться, чем бы это ни было, любовью или одержимостью.
Он хочет владеть им. Хочет быть для него единственным, целым миром, океаном без дна: хочет утопить его в себе, привязать, оставить. Подчинить, пленить, заразить своей же страстью.
Мысли отзываются томлением внизу живота. Алексис дышит чаще. Такие альфы, как Марк, принципиальны. Марк думает, что Алексис связан с другим, значит, разрушать пару не станет. Но он ощущает, что альфе не все равно.
«Это не так важно, для начала бы разобраться с прошлым, а потом уже думать о будущем», — Алексис отворачивается в другую сторону, упрекая себя за собственнические мысли.
Но почему он «видит» окружающий мир другим? Почему чует энергетику живых и мертвых? Почему не нуждается во сне и пище? Кто он такой? Нет. Что он такое? Чей-то неудачный медицинский эксперимент? Мистическая тварь?
Кем был Алек и знает ли Варкаан, что его супруг видит больше? Варкаан относиться к «нему», как к дорогому человеку, лелеемому и оберегаемому, говорит по возможности не выходить из дома и не гулять дальше окончания улицы. Похоже, что муж Алека чересчур его опекает. Так выглядит настоящая любовь? Это желание сделать жизнь любимого человека комфортной и безопасной? Желание защитить?
Так много вопросов… и хоть один бы ответ.
— Будешь?
Марк протягивает ему разломанную булку, и Алексис, не думая, берет. Подносит к губам, вдруг осознавая, что ни разу, после «пробуждения» не ел. Он думал, что это связано с анорексией: мало ли, сколько съедал за день Алек. Может, приучил организм обходиться без пищи сутки-двое. Видно же, что тело истощено.