Николай I Освободитель. Книга 5 (СИ)

Забегая немного наперед нужно отметить, что Дирчов оказался на редкость предприимчивым сукиным сыном. В хорошем смысле этого слова. Химик оказался не кабинетным ученым, а настоящим практиком-капиталистом. Взяв у меня деньги и прикрывшись авторитетом императора, он мгновенно развил бурную деятельности и вскоре в Орле — туда как раз дотянули железку, что решало все вопросы с транспортной доступностью — открылось первое в мире производство сухого молока.
За следующие несколько лет объемы производства этого ценного продукта скаканули до нескольких тысяч пудов, а к началу 1840-х пробили планку в 100 тысяч пудов. Спрос на сухое молоко был очень большой, а детские смеси — молоко, сахар, мука, доля растительных жиров — разработанные в сотрудничестве с нашим Министерством общественного здоровья, и вовсе расходились как горячие пирожки. В том числе и в Европе, куда Дирчов наладил сбыт своей продукции. Ну и конечно то, что он всегда, даже в сложные годы имел стабильный рынок сбыта в виде государства — его продукцию массово закупало армейское интендантское ведомство, врачи, моряки и многие другие — делало бизнес гораздо более стабильным и простым. Административный ресурс, мать его, ничего тут не попишешь.
Более того со временем Максим Карлович подгреб по себя и стал выпускать под собственной маркой и другие «мои» продовольственные проекты — сахар, крахмал и остальное — сформировав первого общеимперского промышленного гиганта нового типа.
С моей подачи — правда уже существенно позже — «Дирчов и партнеры» начали выпускать яичный порошок, различные пищевые концентраты такие как сухое картофельное пюре или лапша быстрого приготовления. С последним и вовсе повезло, поскольку я еще откуда-то из прошлой жизни помнил основную идею ее производства — варку в масле с последующей сушкой. В этой истории лапша быстрого приготовления под маркой «Рамен» — просто потому что производство ее было налажено в городке Раменское, что под Москвой — стала не японской а «русской лапшой».
А еще изобретение Дирчова натолкнули меня на мысль, от которой я едва не разбил себе лоб. Обычная детская соска! Резиновая! Простая, дешевая и способная сохранить десятки тысяч детских жизней.
Страшно представить, чего только в эти времена не пихали детям в рот в качестве еды и в качестве «затыкателя детских криков». Начиная от куска хлеба завернутого в тряпочку — привет целиакия — до отрезанных коровьих сосков! Фильм ужасов какой-то. Воистину при таком обращении пережить период младенчества были способны только самые крепкие и здоровые дети.
Резиновая же соска мгновенно решала все эти проблемы: ее и для кормления — той же смесью или на худой конец цельным молоком — можно было использовать и в качестве безопасной пустышки, которой ребенок с одной стороны не подавится, а с другой — не подцепит никаких болячек. Соски поступили на рынок империи уже в 1832 году и продавались строго, как и мыло последние двадцать лет, по себестоимости: все издержки компенсировала казна и экспорт на внешние рынки. Самое просто копеечное резиновое изделие продавалось сотнями тысяч штук и сохранило не мало детских жизней.
В целом же, опять же забегая чуть наперед, предпринимаемые государством меры по снижению детской смертности дали свои заметные плоды. По подушной переписи населения, проведенной в 1840 году, уровень детской смертности в возрасте до года в европейской части России — без Закавказья и Сибири и Киргизских степей, которые резко проваливали статистику вниз — удалось снизить с тридцати процентов в начале века до примерно 22–23. До пяти лет к этому времени доживало около 53% детей, а до репродуктивного возраста — 39%. Все еще ужасающие числа с точки зрения человека из 21 века, но огромный прогресс по местным меркам.
Да, мы все еще сильно отставали по этому показателю от западной Европы, однако учитывая куда большую их плотность населения, французам, англичанам, и прочим там баварцам было гораздо проще охватывать жителей городов и местечек медицинской помощью. Впрочем, чего греха таить и по количеству медицинских работников на душу населения мы все еще сильно проигрывали, так что все было закономерно.
 
Ну а начало июня принесло неприятные вести из Севастополя, где неожиданным образом начался натуральный бунт.
Сначала я даже не понял в чем причина… Какая эпидемия, какая чума? Не было же вроде бы ничего такого в моей истории. Во всяком случае я о таком совершенно не помнил. Вроде бы в 1830-х случались холерные бунты, но они, как мне казалось, были позже года на 2–3.
Так или иначе волнения в городе продлились чуть ли не неделю и закончились только с подходом к городу армейских частей, которые быстро навели порядок на главной базе черноморского флота.
Тут нужно сделать небольшое отступление и дать описание сложившейся в этом городе к началу 1830-х годов ситуации.
Увеличение черноморского флота России, введение в строй новых паровых кораблей и общий рост населения привел к тому, что Севастополь в начале 1830-х был уже достаточно большим городом с населением под 40 тысяч человек. При этом как главная база флота, городом он был закрытым, и основную массу его жителей составляли нижние чины и люди так или иначе связанные с их обслуживанием. Потому то бунт в таком максимально насыщенном солдатами и матросами месте стал для меня особенно неприятным.
— Алексей Федорович, скажите-ка мне, голубчик, как так получилось, что ваша служба натуральным образом прошляпила назревающий мятеж? — Мы с Фенриром гуляли по парку Екатерининского дворца, когда шеф жандармов явился на доклад. Прерывать прогулку с псом — он к сожалению, уже достиг весьма преклонного по собачьим меркам возраста и переставлял лапы с заметным трудом — я не стал и пригласил Орлова пройтись со мной.
— Адмирал Грейг ни о каких проблемах не сообщал, — пожал плечами генерал. — В Севастополе выявили несколько случаев заражения болезнью, и морское начальство приняло решение «закрыть» город. Из столицы казалось, что принятые меры адекватны сложившемуся положению, а на месте жандармская команда в вотчине моряков никакой реальной власти и не имела.
— А телеграф вам на что? — Вызверился я на Орлова. — Почему ваши подчиненные, которые должны были присматривать за флотскими вовремя подали сигнал?
— Так, нет у нас на флоте такого плотного пригляда, как за армейцами, — шеф жандармов явно чувствовал мое неудовольствие, однако не понимал, почему я его высказываю именно ему. На первый взгляд главными обосравшимися выглядели моряки.
— А почему в полках есть, а на кораблях нет? — Смешно, но о том, что жандармов нет на кораблях я узнал, только прочитав отчеты по случившемуся. Изначально, когда я настаивал на создании Отдельного корпуса жандармов — вернее переформирование его в спецслужбу — предполагал, что такие себе комиссары будут не только в полках, но и у моряков. Но видно что-то пошло не так, а я этот вопрос не отследил. Ну невозможно уделять внимание всему, просто времени не хватит.
— Мы, ваше величество, по военному ведомству проходим, а у моряков своя подчиненность. Они жандармов на кораблях видеть не пожелали.
— Беда…
В целом, если смотреть на данную безусловно неприятную ситуацию отбросив эмоции, ничего страшного не произошло. Да, погибли люди — больше всего жалко было врачей, на которых выплеснулся народный гнев, того же погибшего коменданта города Столыпина, чьи действия во многом и привели к печальным последствиям, я бы и сам к вышке приговорил — но не так уж и много, особых разрушений в городе тоже не было, так что можно сказать — обошлось.
Предпринятое расследование обнаружило полнейший разброд и шатание в делах Черноморского флота. Причем, чем глубже копали, тем больше дерьма вылезало наружу, и сам бунт был в этом океане дурно пахнущей субстанции лишь маленьким-маленьким эпизодом.
Оказалось, что без пригляда жандармов на Черноморском флоте процветало повальное воровство, тащили со складов буквально все, что было не приколочено гвоздями. А что было приколочено гвоздями отрывали и тоже тащили. Полный провал боевой подготовки экипажей кораблей, матросы чаще находились на бесплатных работах в пользу своих офицеров и адмиралов чем непосредственно на кораблях.