Слон императора
– При моих занятиях умение быстро и незаметно бросить монетку в нужную ладонь подчас помогает избежать серьезных трудностей.
Из кошелька он вынул монету и протянул ее мне:
– Вот папа Адриан. Можешь полюбоваться.
Портрет на папской монете был, конечно, сильно упрощен: голова и плечи, лицо анфас с сурово глядящими глазами и головной убор – не то шапка, не то корона. Как ни странно, над верхней губой угадывались коротко подстриженные усы. А вокруг портрета шла надпись заглавными буквами: «HADRIANUSPP».
– Буквы «PP», наверно, обозначают слово «папа», – предположил я.
Аврам усмехнулся:
– В Риме шутят, что за этими буквами скрывается слово «perpetuum» – вечный. Папа Адриан чрезвычайно умен, хитер и ловок. Он сидит на троне святого Петра уже почти двадцать лет, дольше, чем кто-либо из предшественников.
Я вернул ему монету:
– Если ты помнишь, Алкуин дал мне рекомендательное письмо к некоему человеку, который служит папским номенклатором. Его зовут Павел.
– Очень полезное знакомство. Когда мы попадем в Рим, вряд ли найдется хоть один капитан, который согласится до весны, до следующего мореходного сезона, везти нас из Италии дальше на юг. Я очень советую настроиться на зимовку в Риме. А номенклатор может помочь нам найти подходящее жилье. Он благодаря своему положению пользуется большим влиянием.
Вообще-то я должен был испытать разочарование из-за того, что в нашем путешествии придется сделать столь долгий перерыв. Но слишком уж меня обрадовала перспектива провести несколько месяцев в Риме и увидеть его прославленные чудеса.
Однако следующие слова Аврама несколько остудили мой энтузиазм:
– Но не ожидай от самого города слишком многого. На протяжении многих веков его снова и снова разносили вдребезги. Это скопище развалин. – Раданит поднялся. – Вот поживешь там и будешь с огромным удовольствием и сожалением вспоминать о водном путешествии по Бургундии.
* * *Следующие десять дней подтвердили его правоту. Мы оказались в области, где на многие мили раскинулись виноградники, высоко поднимавшиеся по склонам холмов, окаймлявших долину. Как раз наступил сезон сбора урожая, и крестьяне обоих полов безостановочно копошились под ласковым солнцем между рядами богатых зеленых и красно-коричневых лоз, наклоняясь или вставая на цыпочки, срезали гроздья и складывали их в плетеные корзины, которые потом грузили в стоявшие наготове повозки. По большей части этот урожай свозили к большим открытым деревянным чанам, стоявшим неподалеку от устроенных у берегов причалов, и сваливали туда. Босые мужчины топтали виноград, а вытекавший сок собирали в бочки поменьше, которые закатывали на ожидавшие у берегов барки. Много семейств возились с лестницами во фруктовых садах, собирали сливы и персики, айву и шелковицу, а неугомонные дети карабкались по веткам и отрясали наземь поспевшие фрукты. Среди этого изобилия было совсем не трудно запасаться провизией, так нужной нашим животным. В каждом прибрежном городке имелся рынок, где слуги Аврама покупали все, что нам требовалось. Мы узнали, что белые медведи едят свежую крольчатину с таким же удовольствием, как и сомов с форелью. Животные, получавшие вдоволь хорошей еды, притихли. Собаки вели себя заметно спокойнее, а медведи большую часть дня проводили во сне. С рассветом Вало снимал тряпки с клеток, где сидели кречеты, так что птицы могли чиститься, оправлять перья и греться на солнце, а на ночь снова накрывал их. К этому времени сын егеря так хорошо обучил соколов, что мог упражняться с ними, даже находясь в движущейся лодке. Он по одному отпускал их полетать на свободе и через некоторое время кусочком мяса подманивал к себе на руку. Лишь тур оставался злобным и опасным. Если кто-нибудь подходил близко к клетке, он сердито вращал глазами и, пытаясь броситься вперед, бодал решетку огромными рогами.
По вечерам, часа за два до заката, мы причаливали к берегу – слишком опасно было бы плыть по реке в темноте, слишком велик был риск наткнуться на какую-нибудь каменистую отмель. Мы всегда выбирали уединенные места, где не было опасности, что набежит толпа зевак, горящих желанием полюбоваться никогда не виданными прежде зверями. Аврам дважды просил остановиться неподалеку от крупных городов и ходил туда пешком, чтобы провести ночь в общении со своими соплеменниками-раданитами. У них, как он объяснил, могли быть сведения о том, чего нам следует ожидать, когда мы, наконец, доберемся до моря.
Река постепенно делалась все шире и шире. Крупные притоки несли в нее не только воду, но и самые разнообразные лодки и суда – чем дальше, тем больше. Мы видели и неуклюжие плоты, связанные из бревен, срубленных в далеких лесах, и барки со штабелями тесаного строительного камня, и множество лодок с кувшинами и бочками вина. Река служила огромной торговой артерией, и мосты через нее были достаточно широкими и высокими для того, чтобы пропускать по себе большое движение. Теперь, когда вода была ниже и течение слабее, мы проходили под ними без всяких осложнений. В один прекрасный день поднялся северный ветер, позволивший нашим лодочникам поставить простые квадратные паруса, которые заметно увеличили скорость движения. Бодрое журчание и плеск воды под тупыми носами наших лодок, быстро идущих вперед, подняли мне настроение. В этой беззаботной обстановке мы с Аврамом и Озриком не раз менялись местами. Оба они часами вели негромкие беседы, порой на сарацинском языке. Я же присоединялся к Вало и белым медведям – мне хотелось как-нибудь сделать так, чтобы парню было легче в новой и непривычной обстановке.
Привлечь к себе внимание Вало всегда было непросто. Он редко говорил, предпочитая проводить часы в своем особом мире, пребывая при этом словно в полудреме. Однако при этом он замечал, что происходило вокруг, – как будто перед ним приоткрывались ненадолго ставни, через которые он все видел, – и он мог прокомментировать то или иное событие замечаниями, которые подчас оказывались неожиданно меткими. В счастливое и бодрое состояние духа он приходил, когда нужно было возиться с животными, и это, в свою очередь, подсказало мне, каким образом выводить этого человека из замкнутости: он с удовольствием слушал то, что я читал ему об экзотических животных, нарисованных в бестиарии. Поэтому, перебираясь к нему на лодку, я брал с собой книгу и листал ее, пока он не указывал пальцем на картинку, которая в этот раз казалась ему интересной. Я же читал ему написанное внизу пояснение. Почти все эти животные были незнакомы как ему, так и мне.
– Что это за лев с человеческим лицом? – спросил сын Вульфарда однажды жарким днем. Наши лодки проплывали мимо невысоких каменистых обрывов, сквозь которые река испокон веку проложила себе путь. Обрывы были сплошь изрыты норками ласточек-береговушек: эти коричневые с белым птички прямо тучей носились над нашими головами, то и дело забираясь в свои гнезда и выпархивая оттуда.
– Он называется мантикора, – ответил я, пробежав глазами пояснение.
– У него большие зубы, значит, он хищник, – заметил Вало.
У нарисованной твари была голова человека, приставленная к львиному телу. Художник изобразил человеческое лицо с косматой бородой и широко открытым ртом, откуда торчали острые клыки. Широко раскрытые глаза зверя были раскрашены холодным голубым цветом, а все тело – кроваво-красным.
Я прочитал вслух:
– «Мантикора имеет три ряда зубов и питается человеческим мясом. Она очень проворна и может далеко прыгать. Никто не может убежать от нее. Голос же ее подобен мелодичному свисту».
Вало был глубоко заинтригован:
– Хорошо бы посмотреть на этого удивительного зверя, даже если он опасен.
– Но к нему нельзя походить близко, – предупредил я его. – Судя по всему, мантикора может метать ядовитые шипы из кончика хвоста.
Мой собеседник уловил в моем голосе скептическую нотку:
– В книге наверняка написана правда.
– Но проверить это мы не сможем. В книге сказано, что мантикоры живут в Индии, а мы едем только в Багдад.