Измена в новогоднюю ночь (СИ)

Я с опаской выглядываю из-за его плеча, вижу пса, который добродушно смотрит нам вслед и машет своим огромным белым хвостом.
В прихожей Гордей опускает меня на пол. Слышу, следом за нами входит его мама.
– Так, что тут у меня за испуганные дети? – громогласно спрашивает она.
И я сжимаюсь тут же. Дети… Ага. Я такой “ребёнок”, который спит с вашим сыном. Здрасте.
– Мама, познакомься, это Аня, – представляет Гордей. – Аня, это моя мама, Людмила Степановна.
Киваю, выдавливая улыбку.
– Очень приятно.
– Да не трясись ты, – взмахивает руками Людмила Степановна. – Сын, ты её запугал, что ли? Или это Гром так тебя шуганул, деточка?
– Гром, – киваю я.
– Ладно, проходите. А Грома не бойся. Он дурной, но добрый. Зализать только может до смерти. Бесполезный пёс.
Я прихрамываю, опираясь на Гордея.
– Так, а чего это ты хромаешь? – тут же замечает женщина.
– Это я упала вчера, ногу ушибла.
– Ага, от меня убежать пыталась, – усмехается Гордей. – Но от меня ж не убежишь.
– Ой, эт точно. Ты ж упёртый, баран.
– Спасибо мама.
– Да пожалуйста. Так, ты мне коньячку привёз?
– А как же.
– Отлично. Значит, сейчас знакомиться будем основательно.
Людмила Степановна усаживает нас за уже накрытый стол. Суетится, расставляя посуду. Я порываюсь помочь, но из-за ноги меня категорично отправляют не мешать. И вот я сижу как истукан, борюсь с неловкостью. Чувствую себя никчёмной и бесполезной. От нервов тереблю пуговицу на блузке.
– На, тарелки натирай, – ставит передо мной стопку Людмила Степановна. – А то сейчас свою красивую кофточку точно порвёшь.
– Спасибо, – киваю и принимаюсь за дело.
Тайком рассматриваю маму Гордея. Она совсем не такая, как я себе представляла. Старше и проще. Думаю, она возрастом ближе к моей бабушке. Но бабуля у меня сухонькая, а Людмила Степановна – женщина в теле. Но одета современно. На ней джинсы, туника, на голове модная стрижка.
Наконец возвращается Гордей с коньяком и тортом. Садимся за стол, Людмила Степановна ставит посередине блюдо с отварным картофелем и котлетами.
– М-м-м, мамулины котлетки…, – тянется Гордей к блюду, хватает одну, за что тут же получает по рукам.
– А ну брысь, – шикает на него мать. – Ну ты посмотри на него, а? – возмущается. – Что пацаном был, котлеты руками тягал, что взрослый дылда вырос, а ума не прибавилось. Руки хоть чистые, или Грома почухал и тут же за стол сел?
– Чистые, ма, – улыбается Гордей по-мальчишески.
А мать продолжает выговор:
– Вот не верю я тебе, негодяй ты такой. Аня, не целуй его, паразита, а то мало ли чего он там от собаки поймал.
Последняя фраза меня просто прибивает к земле. Я не знаю, что ответить.
– Ань, – наклоняется ко мне Людмила Степановна и смотрит так пристально. – Ты меня боишься, что ль?
– Конечно, боится, ма. Ты ж орёшь, как потерпевшая.
– Тю, – взмахивает руками. – Так я ж любя, – отмахивается.
Наконец, усаживается на место, наполняет тарелку Гордея, потом берётся за мою.
– Мне немного… совсем, – смотрю на богатырскую порцию, которая приземляется передо мной.
– Ешь! – заявляет категорично женщина. – Не люблю худосочных. Одна была у нас такая, хватит! “Котлеты я не ем, в них жир”, – кривляется Людмила Степановна. – “В картошке один крахмал и сахар”, фу! Так и хотелось ответить, это в мозгах у тебя крахмал! А у мужика нормального на одних «броколях» вся стойкость к ночным победам пропадёт.
Краснею как помидор от её непрозрачного намёка. Но ем. Всё на самом деле очень вкусное, просто мне кусок в горло не лезет из-за нервов. Но я кое-как осиливаю половину.
– Так, ну что-то поклевала, уже хорошо, – констатирует Людмила Степановна. – Откормим, – выносит вердикт.
А меня немного отпускает.
Забавная она. Простая, прямая, но хорошая. И я не чувствую от неё враждебности или осуждения.
– Всё было очень вкусно, – улыбаюсь я первый раз свободно и искренне. – И котлеты бесподобные. Рецепт мне дадите?
– Вот, – улыбается мама Гордея в ответ. – Наша девочка, – смотрит тепло на меня, потом на сына. – Вот можно мне было сразу такую невестку привести, а?
 
И вот тут меня отпускает окончательно.
Прав Гордей. Против нас точно не все! И это вселяет надежду.
 Глава 32. 
– Так, Гордей, – командует Людмила Степановна, – а ну-ка налей нам с Анечкой по рюмашечке.
– Ой, я не пью, вообще-то… такое.
– А я что, пью, думаешь? Это лекарство от нервов. А я на тебя смотрю, и вот прям вижу, что тебе очень надо.
– Снегурка, ты с мамой лучше не спорь, – миролюбиво кивает Гордей.
И тут же наполняет красивые хрустальные рюмочки на высокой ножке крепким напитком.
– Тем более, я за рулём, а мамуле нужна компания.
– Вот, сын дело говорит. Так, Аня, давай выпьем за любовь! Давно повода достойного для такого тоста не было.
Послушно киваю, мы с Людмилой Степановной чокаемся рюмочками, она сразу выпивает, закусывает лимончиком, а я ещё сомневаюсь несколько секунд, а потом тоже опрокидываю рюмку.
Язык обжигает огненной жидкостью, но в рот мне тут же попадает кусочек лимона, заботливо подсунутым Гордеем.
– Фух, хороший коньяк, угодил, сынуля, спасибо. О, а у меня же тоже подарок есть, – спохватывается мама. – Я сейчас.
Несёт из другой комнаты тёплые шерстяные носки, явно вязанные своими руками. Орнамент на них весьма забавный, какой-то абстрактный рисунок и… сердечки.
– Ма, ты что, телеканал “Домашний” пересмотрела? – хмурится Гордей.
– Так, ты мне поумничай ещё. Это сердце материнское чувствовало, что пригодится, – смотрит на меня с хитрой улыбкой. – Вот, а это Анечке.
Протягивает мне такие же носки, только меньшего размера.
– Спасибо, – принимаю подарок, рассматриваю. – О, это вы сами вязали?
– Сама, – гордо кивает мама.
– Это ведь очень сложный рисунок, – удивляюсь я, заглядывая наизнанку. Всё очень аккуратно связано.
– Конечно. А ты что, и вязать умеешь? – прищуривается она.
– Спицами плохо, – честно признаюсь. – Немного умею крючком. А вот бабушка у меня любитель.
– Вот, Гордеюшка, – умиляется Людмила Степановна, – она ещё и вязать умеет.
– Ага, и на машинке строчить и крестиком вышивать, – угорает тот.
– Так, на диетах не сидишь, признавайся? – спрашивает тоном уполномоченного лица. Типа: “Судимости есть?”
– Нет, но я, вообще-то, склонна к полноте, – признаюсь сокрушённо.
– Цить! Склонна она. Фигаграммы всякие ведёшь?
– Нет. Как-то руки не доходят, да и фотографироваться я не очень люблю.
– Моя ж ты девочка, – опять умилённо складывает руки Людмила Степановна. – Так, Гордей, а теперь иди отсюда, снег мне почисть. А нам нужно “рецепт маминых котлеток” обсудить, – играет мне бровями.
Я в растерянности, ищу взглядом поддержки у Гордея, но он прикидывается ничего не понимающим.
– Терпи, Снегурка, всё будет хорошо. Немного осталось, – бросает напоследок и уходит.
А Людмила Степановна слегка приосанивается, наливает нам сама ещё по рюмке.
– Ну а теперь слушай сюда, Анна, – говорит строгим тоном, и я тут же напрягаюсь. – Пошутить – пошутили, теперь давай серьёзно поговорим. Ты сына моего любишь? – и тут же прижигает взглядом.
Я только киваю, но смотрю прямо, открыто, чтобы она не могла усомниться в моих словах.
– Это хорошо. Но ты ведь понимаешь, что просто не будет? Я свою, прости господи, невестку хорошо знаю. Змея она ещё та. Хитрая и изворотливая гадина. Несколько раз Гордей с ней хотел развестись, и каждый раз она находила, на что надавить, как его ухватить покрепче. На время становилась ласковой, покладистой, домашней, а потом опять начинала хвостом крутить. Я уж Гордею и не говорила половины, хоть он и сам не дурак, всё видел, да только мужики они такие, рубят только когда петух в одно место клюнет. Вот, надеюсь, сейчас всё получится.