Берсерк (СИ)

[12] Жазеран - золотая цепь, украшенная розетками с драгоценными камнями. В XVI веке её укладывали в 1—2 ряда вокруг стоячего воротника, произвольно располагая оставшуюся длину на груди.
[13] Mea culpa — Моя вина (лат.).
[14] Culpa levis — Лёгкая вина; Лёгкая (небольшая) ошибка.
[15] Гоэтия (от др.-греч. — «колдовство, ворожба, чары») — средневековая магическая традиция вызывания демонов и составления талисманов. Использование этого термина происходит от названия первой части «Малого ключа Соломона», «Ars Goetia».
[16] Теомантия - прорицание с помощью оракулов.
[17] Теургия — магическая практика, появившаяся в рамках неоплатонизма; в античности, в языческих культах, направленная на практическое воздействие на богов, ангелов, архангелов и демонов с целью получения от них помощи, знаний или материальных благ.
[18] Сигилистика – придуманная автором наука о составлении и трактовке сигил. Нечто, вроде, семиотики, но из области магии.
Семиотика (от др.-греч. «знак; признак») — общая теория, исследующая свойства знаков и знаковых систем.
[19] Пуризм (лат. purus, «чистый») — повышенная требовательность к сохранению классической эстетики, изначальной чистоты, строгости стиля, приверженности канонам в языке, искусстве, спорте и тому подобное.
[20] Timeo Danaos et dona ferentes — Боюсь данайцев и дары приносящих (лат.).
 Глава 1 
 Часть  I . Предыстория истории
 Глава 1. 
Сказать по правде, он даже не понял, что с ним произошло. Вот, вроде бы, только что сидел с друзьями за столиком кафе, - в одной руке бокал с пивом, в другой – дымящаяся сигарета, - а потом, сразу вдруг, он уже где-то там, в диковинном, непонятном, жутком месте, где прямо в него, точнее ему в лицо летит огроменный топор. И это странно, потому что он это видит и отчетливо понимает, что именно с ним сейчас произойдет, но страха нет, a в следующее мгновение, как будто, так и следует, он рывком уходит из-под удара и валится на правое плечо. От боли в глазах вспыхивают звезды, потому что плечо пробито стрелой, и обломок арбалетного болта все еще торчит наружу среди разошедшихся от удара кольчужных колец. В голове сумбур. Перед глазами кровавый туман, сознание явным образом плывет, и мыслей о том, что происходит, где и когда, нет и в помине. Однако же и страха нет. Нет растерянности и нет недоумения, и тело, словно бы, само по себе знает, что и как ему надлежит делать. Оно, - а вернее, живущие в нем древние инстинкты и накрепко вбитые в плоть и кровь боевые навыки, - выручает и на этот раз. Упав на плечо и откатившись в сторону, Олег, не раздумывая, сразу же вскакивает на ноги. Боль болью, но ни она, ни набатный гул в голове, заглушающий брань и вопли собачьей свалки, ничто не способно его остановить или замедлить. И вот он уже на ногах и, развернувшись влево, рубит какого-то неудачника мечом. Левая рука у него слабее правой, но удар получился отменный: клинок ударил горландца в бок, - где-то чуть ниже подмышки, как раз под правую поднятую в замахе руку, - рассек кольчугу и ребра и, пройдя наискось, остановился, застряв в грудине чуть выше подвздошной мышцы. Смерть не смерть, но человек с такой раной уже не боец, да и не жилец, на самом-то деле. Это Олег как-то сразу сообразил и, оставив, агонизирующего горландца за спиной, быстро нагнулся и, подхватив с палубы оброненную кем-то из эклингов секиру, снова вступил в бой. Врагов было много, а эклингов мало, и, значит, каждый боец на счету. Об этом не нужно думать, тут нечего решать, это растворено в его крови: пока не умер – дерись!
Пытаясь позже восстановить ход событий, Олег так и не смог вспомнить ничего определенного о том, что тогда происходило с ним и вокруг него. В памяти всплывали какие-то невнятные образы, больше похожие на воспоминания о ночном кошмаре, и ничего больше. Оскаленный на звериный манер рот атакующего горландца, скользкая от крови палуба под подошвами сапог, боль, гнев и ярость, и быстро наступающие сумерки, обозначившие конец жестокого сражения. Вот в сумерках он и очнулся. Ненадолго, но вынырнул из кровавого хаоса, и, оглядевшись вокруг, вдруг понял, что бой закончен, и что, несмотря ни на что, эклинги победили, а он все еще жив.
  
Олег находился сейчас на верхней кормовой палубе, откуда открывался отличный вид на все стороны света. Паруса были убраны еще в самом начале сражения и потому не мешали обзору. Вокруг «Саламандры» на всем пространстве Русалочьего Озера – трехкилометрового округлого расширения, находящегося почти посередине пролива Малый Полоз – горели на тихой воде свои и чужие корабли. Впрочем, горландцев было много больше, и как минимум треть из них поджег, похоже, именно он. Как это у него получилось, знают, наверное, только боги, а сам Эбур всегда думал, что это не про него. Где он и где магия? Но факты упрямая вещь, так что пусть будет пока, как есть, а дальше подумаем, если будет, разумеется, кому думать. А пока…
В быстро убывающем свете наступивших сумерек видны были обломки разбитых и потопленных галер и фрегатов[1], а у Восточного Горла еще можно было рассмотреть кормовые оконечности убегающих прочь врагов. Горландцев уцелело совсем немного. Меньше дюжины вымпелов, успевших выйти из боя до наступления темноты. По идее их следовало бы догнать и добить, но преследовать противника было нечем и некем. Все оставшиеся на плаву корабли эклингов имели серьезные повреждения, а их экипажи понесли огромные потери. Вся палуба «Саламандры» была залита кровью и завалена трупами. Раненых, судя по всему, было и того больше.
«Чистая победа» - горько усмехнулся Олег, роняя на палубный настил разом потяжелевшую секиру и ощущая, как уходят вместе с безумием берсерка последние силы.
«Бред какой-то…» - подумал он, оседая на палубу вслед за оружием, но додумать эту мысль не успел. Свет померк, и он отправился в небытие. Впрочем, небытие это, - сколько бы оно ни длилось, - было, как река в ледоход льдинками, разбавлено отрывочными и напрочь лишенными смысла видениями. Испуганные возгласы знакомых по голосу людей, что-то насчет скорой помощи и «человеку плохо». Тревожный разговор двух мужчин над его головой. Говорили о том, что, если хэрсир[2] не выживет, наследование пойдет по боковой ветви, а это плохо, потому что Кворкинги трусы и мерзавцы, они не вывели в море ни одного корабля, сказали, мол, нет экипажей, лжецы. Но тут в разговор вмешался третий и тоже знакомый Олегу голос. Этот новый собеседник, напомнил, что у Эсборна Младшего недавно родился сын. Бастард, конечно, но если трое свидетелей поклянутся перед сходом, что имело место тайное венчание, то… И тут в неспешный разговор трех смертельно уставших мужчин вступила серена скорой помощи, и Олег оказался то ли на носилках, то ли на чьих-то руках. И пошло-поехало. Свет бестеневой лампы и крики чаек, запах лекарств и «благоухание» рыбного порта. Врач и знахарка-травница, «перекличка» электронных приборов, намекающая на палату интенсивной терапии, и тихий женский голос, умоляющий его не уходить…
Очнулся Олег ночью, но в сознании оставался недолго. Успел увидеть в свете зажженной свечи усталое лицо красивой девушки, заснувшей лежа на кровати рядом с ним. Впрочем, никакого интима это не подразумевало. Он был действительно раздет догола, но при этом весь перевязан лентами беленого холста и покрыт чем-то вроде простыни, только ткань была серой, а не белой и гораздо более грубой, чем та, к которой привык Олег. А девушка, - ее звали Лантруд, и она была его наложницей, - спала, не раздеваясь, в зимнем платье и душегрее, устроившись на самом краю широкой, но неудобной, - слишком уж она жесткая, - кровати…
В следующий раз он проснулся при свете дня и сразу же ощутил, как болят его раны. Правое плечо и правое бедро, левое предплечье, грудь и живот. И это были лишь самые неприятные источники боли. На самом же деле, даже пульсирующая боль в правом плече не могла отменить того факта, что болело у него все подряд. Болело, саднило, тянуло и простреливало…