Еще более дикий Запад (СИ)

Те, внизу, они походили на змей, что вдруг сплелись чешуйчатым клубком. И красиво, и жутко. И мутит даже, если вглядываться. Чем больше вглядываешься, тем сильнее мутит.
Кархедон выдохнул и стал человеком.
А площадь исчезла, и мы оказались в знакомом уже зале, правда вновь же теперь его заполняли люди. Ну, то есть те, которые драконы. Но в человеческом обличье.
— Мы были первыми в этом мире. И мы приняли его. Мы сотворили его таким, каким он стал. Все-то, что ты видишь, горы и долины, моря и пустыни, реки и озера…
— Я поняла.
— …все-то создано нашей волей из плоти и силы, правом, полученным когда-то от Великого дракона.
Все-таки с фантазией у них не очень. Великая мать, великий дракон, великий охотник… или охотник первым был? Что б вас, забыла.
Проснусь — уточню.
— Из капель крови его возникли иные существа. Сперва они мало отличались от животных, и мы лишь смотрели, не вмешиваясь. Однако после, когда поняли, что существа эти несут в себе искру разума, мы решили помочь им.
— Какая-то, ты уж извини, странная помощь. Если то, что я видела, правда.
Кархедон поглядел вниз.
Вздохнул.
— Мы учили их. Мы оберегали их. Мы относились к ним, как неразумным детям… и в какой-то момент решили, что вправе распоряжаться ими, как родители распоряжаются детьми.
— А родители бывают разными, — заключила я.
Мне ли не знать.
Если подумать, то мой папаша — не самый худший вариант.
— Наверное, тогда все и началось. Мы… мы решили, что и в самом деле стоим над миром. Владеем им. И можем творить все-то, что вздумается. Мы ведь помогли им выжить. Мы раздули эту искру, которая могла погаснуть в любой момент. Мы… желали благодарности.
— И любви?
— И любви, — согласился он.
— А это… — я крутанула рукой. — Вообще нормально? Ну, когда кого-то так любят, что прям разум теряют? Или сказки? Сиу говорили, что вы… что… ну, если на тебя глянуть вот, то человек или не человек, он влюбляется.
— Любовь — есть свойство души, — наставительно произнес Кархедон. А тон у него аккурат, что у нашего пастора, когда он про добродетели начинает рассказывать. — Она проистекает из пламени первозданного, которое есть в любом существе.
— Ага.
Понятнее не стало, но запомню.
— Мы же сами по сути этой пламя. Вот и малая искра стремится к большому огню, дабы стать частью его.
— То есть, все-таки правда?
— К сожалению. Эта любовь… чужая любовь развращает, — человек-дракон выставил руку, любуясь перстнями. А я подумала, что надо было еще по залу пошариться.
В наших нынешних обстоятельствах золото пригодилось бы.
— Когда кто-то живет исключительно ради тебя, когда все его помыслы, все устремления направлены на то, чтобы доставить тебе радость, то поневоле к этому привыкаешь. И испытываешь. Раз за разом, шаг за шагом. Пытаясь найти границу, за которой эта любовь прекратится.
— А границы нет?
— Именно, проклятая.
— Да ладно, можно подумать, вы тут все благословленные. Значит, они вас любили, а вы начали их испытывать. И получилось, что получилось.
— Именно. Еще учти, что добровольно отданная сила, душа и кровь — это много. Это… они продляют жизнь.
— А вы не бессмертны?
— Даже Великий дракон был смертен. Мы же существовали дольше малых народов, но все одно не так долго, как желали бы. Да и велико было искушение сохранить не только жизнь, но и молодость, и красоту. Взгляни.
Он простер руку над троном.
— Видишь ты хоть кого-нибудь, кто не был бы красив или молод?
— Нет, — ответила я очевидное, хотя не сказать, чтобы особо приглядывалась.
— Последнее дитя появилось на свет более двух сотен до падения, — Кархедон отвернулся.
— Давненько.
— Мы… не видели в том проблемы. Для чего дети тем, кто мнил себя бессмертным?
— Ошибочка вышла, — наверное, стоило бы помолчать, но я, честно, не удержалась.
— Ошибочка, — хмыкнули рядом. — Именно… и не в детях дело. И не в нашей самоуверенности. Мы забыли, что за все приходится платить. В том числе и за бессмертие. Мы длили свои жизни чужими. Мы принимали дары крови, смерти и силы, медленно погружаясь в безумие и сами того не замечая. Ты ведь видела?
 
— Как жгли людей? Они кричали.
— Они пели славу нам, задыхаясь от восторга, который был сильнее боли.
— Ну… извини, но мне так не показалось.
— Значит, ты видела смерть отступников.
— А и такие были?
— Стали появляться. Среди нас. Те, кто, как я понимаю, видел, что происходит. Они сперва пытались обратиться к разуму и сердцу.
— Но не вышло?
Дракон лишь вздохнул.
— Они говорили о том, что мы умираем. Пусть и бессмертные, но все одно умираем. Наши города… прежде их было много больше, но города стали нам не интересны. Нам все стало не интересно, кроме крови и развлечений.
— И золота, — ввернула я. — Извини, но у вас, насколько я видела, какая-то совсем уж нездоровая тяга к золоту.
— Оно красивое, — пожал плечами Кархедон.
И не поспоришь.
— Среди золота легче дышится. Да и просто… мы ведь были достойны лучшего.
— Но не все, так?
— Тот, кто полагал иначе, стал проповедовать новый путь. Он говорил, что и малые народы годны не только в пищу. Он сошел к племенам, которые оставались дикими…
— А и такие были?
— Были, конечно. Мы называли себя владыками мира, но, как понимаю, власть наша распростиралась лишь на малую часть его. Он же пересек океан. И именно эти, дикие, ничтожные племена, сумели разбудить в нем искру интереса. Он ушел, потом, спустя годы, вернулся… мы не слишком-то обращали внимание. Мы были заняты собой. Мы не замечали, что все меньше земель остается под нашей властью, что дальние города, младшие города, замолчали, что исчезли драконы, в них обретавшие, что… все вновь переменилось.
Он замолчал, глядя на то, что творилось в зале. Я тоже поглядела. Одним глазком, а потом решила, что ну его! Нет, этакого разврата и в борделе-то не встретишь.
Опасное место эти дворцы.
Нет, ну вот как можно-то творить, чего они творят, перед троном?
— Я осознал опасность лишь когда он, мой собственный брат встал передо мной, требуя запретить все то, что кормило город и нас. Он много говорил. Пылко говорил. О цивилизации. Развитии. Естественном ходе вещей.
И надо полагать, что зря говорил.
— О том, что мы ведем себя недопустимо, что мир не готов и дальше терпеть. Что мы эксплуатируем малые народы. Что мы почти истребили некоторые из них.
— Но ты не послушал.
Я бы тоже, наверное, не послушала, заявись кто-нибудь и начни читать нотации. Или там потребуй… не знаю, чтоб я перестала эксплуатировать, скажем, свиней.
Или индеек.
— Я сказал, что он безумен. И что дозволяю ему уйти, но навсегда. А изгнание из города означало смерть. Даже те, кто уходил, слишком привыкли к силе, которую он дает. Им нужно было возвращаться.
— И он…
— Бросил мне вызов, — просто ответил Кархедон. — Был бой. И я одержал победу.
— И убил брата?
— Нет. Я убил тех, кого он создал. Там, на площади. И я… я не даровал им любви. Его же заставил смотреть, чтобы он понял, сколь опасное дело он затеял.
Вот, сдается мне, над методами убеждения ему еще поработать надо. Оно, конечно, действенно, да только туда ли действовать станет, куда надобно?
- Я позволил ему уйти, — Кархедон поглядел вниз. — И не только ему. С ним ушли пятеро. А потом появились подобные тебе.
  
Глава 6. В которой строятся планы и обсуждаются сны
 
Милисента спала, свернувшись калачиком в кресле, к счастью, довольно большом. Она подложила под щеку ладони, и во сне хмурилась, кривилась, вздыхала. Выглядела Милисента при том совершенно беззащитной, отчего вдруг появилось просто-таки непреодолимое желание защитить её.
От всего.
Ото всех.
Желание было не то, чтобы странным или неожиданным. Скорее удивляло, что Чарльз просто стоял и смотрел. Стоял и…