Еще более дикий Запад (СИ)

— Когда-то давно, на заре времен, Праотец привел многих. Сюда. Вниз, — она сделала движение рукой. — Ибо там было солнце и дети огня. Дети огня были злыми.
Молли подобралась поближе.
Почему-то это было неприятно. Не хотелось, чтобы она слушала.
Слышала.
— Праотец укрыл нас от взгляда их. И создал место, где поселил свой дух и силу. Это было давно.
Она положила ладонь на лоб Милисенты и веки той дрогнули.
— Праотец ушел. Сила осталось. Он не вернулся. Не стало ни детей огня, ни тех, кто хранил в себе его кровь. Мы думали. Я последняя, кто помнит.
В выпуклых, словно стеклянных, глазах женщины Чарльз увидел собственное перевернутое отражение.
— Мы не могли уйти. Мы хотели. Но сила Праотца держала. Она пришла. Забрала. Теперь мы свободны. Мои дети уже иные. Они… почти утратили себя тех, какими были. Это не плохо. Это не хорошо. Это есть.
Она замолчала, явно подбирая слова.
— Тебе нужно уйти, человек, который был добр к ним. И остальным. Скоро дети мои забудут и вас. Они… нуждаются в еде. И в тепле.
Звучало не слишком обнадеживающе.
— Мне сказали, ты ищешь путь. Я покажу. Я еще помню, что есть долг. Но сначала я должна увидеть.
— Что?
— Огонь. Я всю жизнь об этом мечтала.
  
Глава 16. О превратностях драконьей любви
 
Он был красив.
И страшен.
И все-таки красив. И все одно страшен до того, что у меня хвост затрясся, а потом, следом за хвостом, и я сама затряслась мелко-мелко. От тряски этой драконье тело вдруг рассыпалось, и я стала собой.
Нет, нормальным людям нормальные сны снятся, а я вот… маюсь.
— Проклятая, — повторил этот, жуткий, жуть которого я чувствовала всем своим телом. — И ты, мой брат.
— Брат, — Кархедон подумал и решил, что быть драконом в обществе людей как-то неправильно. Или неудобно? Не знаю. Главное, что тоже принял человеческое обличье. — Мы снова встретились.
Повеяло таким вот… таким… как перед бурей, той, что приходит с запада.
Минута затишья.
И крохотный шанс убраться с пути. Глядишь, тогда и уцелеть получится.
Они остановились друг напротив друга.
А я… я подумала, что самое оно время — проснуться. И даже ущипнула себя за руку. А главное, щипок почувствовала, но проснуться не удалось.
— Ей страшно, — сказал Кархедон с упреком.
— Когда тебя волновал чужой страх?
— Тогда — нет. Но она шанс. Наш.
— И ты боишься упустить?
— Я устал. Знаешь, это как-то утомляет, сотни лет на привязи.
— Ты и так был привязан.
— Возможно, но есть все-таки разница, быть живым или не слишком. Да и остальные…
— Еще держатся? — поинтересовался тот, другой.
— Они заслужили свободу.
— И чем же?
— Хватит, — резко произнес Кархедон. — Я признаю, мы все ошиблись. Мы зашли слишком далеко в… во всем. И ты не лучше. Разве ты не видишь, ты такой же, как мы!
— Нет! — в этом голосе мне почудилось эхо драконьего рева.
— Да. Именно поэтому не смог остановиться. Вот в чем наша беда. И твоя, и моя, и всех нас.
— Вы — кровожадные ублюдки.
— А то ты не такой, — Кархедон хмыкнул. Он сделал шаг в сторону, и его братец повторил движение. — Ты ведь ничуть не лучше. Ты ушел из города. И увел молодняк, задурив им головы обещанием нового мира.
— Я позвал тех, кто еще не утратил способности слышать!
— И дальше что? Вы забились под землю…
— Только там мы могли чувствовать себя в безопасности.
— И построили свой город, где уже вы были равны богам.
— Мы были другими богами.
— Справедливыми? Милосердными? И ничуть не пользовались своим даром? Неужели те, кто приходил к вам, все-то делали по своей воле? — Кархедон прищурился, а мое желание убраться из этого бреда сделалось почти невыносимым.
Но мир был прочен.
И выглядел он настоящим.
— Вы ничего-то не делали с этими существами?
— Мы не делали ничего против их воли.
— Ты сам знаешь, что порой воля мягче золота. И стоит захотеть…
— Чего ты добиваешься?!
— Отдай ей.
И оба уставились на меня. А я что? Я ничего не просила. Я…
— Слабая, — поморщился тот, другой. Мог бы и представиться для разнообразия. — Выродилась.
 
— А ты чего хотел? — фыркнул Кархедон. — Но она крепче, чем кажется. Да и сам знаешь, искры хватит, чтобы пламя вспыхнуло.
— Выдержит ли?
— У нее выбора нет.
— А у нас? — он впервые посмотрел на брата так, что мне стало неудобно. В этом взгляде больше не было ненависти. Лишь печаль, от которой болезненно сжалось сердце.
— А мы свой давно уже сделали. И… мне жаль, — Кархедон протянул руку.
— Мне тоже. Но если бы снова…
— Мы бы повторили наши ошибки. Поэтому нам и нужно уйти.
— Погодите, — мне надоело притворяться частью пейзажа. Да и вообще… вообще, если уж говорить с древними недомершими драконами, то с пользою для себя. — Я ничего не понимаю…
— Проклятая, — сказали оба с каким-то умилением.
— Заладили, — я огляделась и села. А что? Тепло и тихо, и буря прошла стороной, а стало быть можно вытянуться на раскаленных камнях, подставить лицо солнцу и ветру.
Вдохнуть сухой воздух.
И насладиться минутой покоя.
— Так что там получилось-то?
* * *
Что получилось… получилось, что и всегда. Два брата, родившиеся в один день, — небывалое событие для драконьего народа. Только один был больше и сильнее, а еще оказался избран Хранителем, тогда как второй от рождения был слаб.
Его даже не выхаживали.
К чему?
Но он выжил. На упрямстве. На злости. Или просто так, чтобы старшему икалось. А может, мир давно желал перемениться, и потому сохранил его.
Эрханен.
Кархедон и Эрханен.
Нет уж, если у меня родятся дети, я им нормальные имена выберу, а не такие, как будто кто-то взял да закашлялся.
Но эти мысли я при себе оставила.
В общем… жили себе.
Драконы, как я поняла, не особо страдали любовью к кому-то, кроме себя самих. А потому и росли братья под присмотром орды нянек, которые, конечно, любили их, ибо иное невозможно, но как-то не так.
А что не так — я не поняла.
Пыталась, честно. А они пытались объяснить.
— Эта любовь подобна наваждению, — Эрханен волосы стриг коротко, то ли в знак протеста, то ли потому, что под землею особо не поухаживаешь за волосами, но те отрастали жесткою щеткой. — Дети более чувствительны, чем взрослые. Видят больше. Понимают. И мы тоже видели. Мы… держались вместе.
Дружили.
Я так думаю. Я ничего. Слушала, не лезла с вопросами.
— Вдвоем было проще. Остальные из рожденных Последними, вскоре изменились. Они перестали видеть истинную суть той любви. Напротив, они питались ею, требуя больше и больше, вскоре уподобившись родителям в желании добраться до самого края этой любви.
— Они словно соревновались в том, кто изобретет более мучительный способ. А я… я слышал! — Эрханен затряс головой. — Слышал, как разум этих существ пытается избавиться от наваждения. Я слышал их боль. И отчаяние. Слабое, но все же различимое. Я говорил ему. И он тоже слышал. Пока не стал Хранителем.
— Ты завидовал мне, не спорь.
— Завидовал, конечно. Ты был первым. Всегда и во всем. Ты был сильным. Сильнее отца и всех-то в городе. Ты был красивым. Сам по себе. И не было женщины, которая не желала бы соединиться с тобой. На меня же, если и смотрели, то с недоумением. Так получилось, что именно он получил наш дар полной мерой. Мне же достались крохи, которых не хватало даже на то, чтобы очаровать человека.
Ну да, печаль печальная.
Хотя… наверное, тяжело жить, когда все вокруг распрекрасные и очаровательные, а ты — дефективный. Мне ли не знать. Пусть даже людям очарования этого не положено, но… но я помню, каково, когда на тебя глядят с жалостью.
Или с недоумением.
Мол, как это, у такой-то матушки подобное недоразумение уродилось.
— Поэтому я и начал… пытаться иначе. Говорить. Слушать. Смотреть на них. Сперва на тех, одержимых наведенной любовью, потом на других, диких. И оказалось, что вовсе они не так примитивны, как считали подобные ему, — Эрханен кивнул на брата. — И уж точно не нуждаются в нашей опеке. Они… другие. Не такие, как мы. И все-таки похожие.