Кай из рода красных драконов (СИ)

У меня рана в живот?
— Керо, — раздалось над головой, и чашку снова прижали к губам.
Я глотнул. Горлу стало больно, но дальше вода проскользнула без явных препятствий.
— Ещё, — прошептал я. — Пить. Пожалуйста.
Боль не ушла, но говорить стало легче. И перед глазами немного прояснилось. Я различил смуглую руку, что держала чашку.
Рука была худая, загорелая и… грязная. И рукав был грязный.
Значит, это не госпиталь? Местные подобрали? Но откуда здесь такой странный язык? Никогда не слышал ничего похожего.
— Так-ти кам? — спросил более молодой женский голос.
— Кам-ти, — ответила та, что постарше. — Подумала и добавила: — Кам-та.
Зрение постепенно восстанавливалось. Я уже различал в темноте смутные силуэты женщин в какой-то широкой одежде.
Кое-как приподнял голову, чтобы увеличить обзор, и понял: смотрю кино. «Дерсу Узала» или «Земля Санникова» — что-то вроде.
Полутёмная холодная юрта из жердей и коры. Такие, кажется, называют аил. Свет идёт только через дыру, где вверху сходятся жерди — потому и полутемно.
По стенам развешены всякие нужные в примитивном хозяйстве вещи — верёвки, горшки, одежда. А ещё есть ненужные — куски кожи, украшенные рисунками кошек и значками, похожими на буквы.
Рядом две женщины в длинных рубахах-платьях из грубого полотна, перевязанных верёвочками. Одна помоложе, другая совсем старуха.
Лица не европейские. В них есть что-то монгольское, но как бы не до конца. Я видел и китайцев, и японцев — у них глаза поуже, а лица пошире.
У женщины волосы заплетены в две косы, на шее бусы из кости и дерева. Она мечется между моей лежанкой и старухой, возится с глиняными чашками.
На старухе поверх платья — накидка из шкуры. Волосы заплетены в десятки косичек. В руках — потухшая трубка. И по низу платья — много-много верёвочек.
Старуха сидит посреди аила у очага с котлом и треногой. Но очаг тоже потух.
Вот она наклоняется, выбивает трубку прямо на земляной пол. Берёт что-то круглое.
В глазах у меня мутится и снова наваливается чернота. Я слышу ритмичный стук и заунывное пение.
Не знаю, спал ли я или потерял сознание, но видел, что лежу на лугу, а вокруг меня пасутся красные олени.
Потом голос смолк, и наваждение схлынуло.
Я увидел всё тот же аил, но очертания жердей, коры, женщин — стали рельефней и чётче. Словно глаза как-то приспособились к недостатку света.
Попытался чуть-чуть подняться, чтобы оглядеться получше. И женщина, что была помоложе, помогла мне, подтыкая подстилку.
Оказывается, я лежал на нарах, что устроены по углам аила. А рядом с очагом лежал кожаный бубен, покрытый красными оленями.
Так вот что это был за стук! Старуха била в бубен и пела.
А олени? Спрыгнули с бубна? Этак я сам спрыгну. С катушек. Может, это ещё один кошмарный сон?
— … Если не поможет, то и не заговорит…
Вдруг услыхал я сказанное совершенно понятно, по-русски, вскинул голову на старуху и застонал сквозь зубы.
Движение оказалось слишком резким для меня.
Женщина наклонилась ко мне, пощупала лоб. На вид ей было лет тридцать или сорок — я не очень разбираюсь в восточных лицах.
— Духи украли его разум, кама? — спросила она, с тревогой вглядываясь мне в лицо.
Старуха раскуривала трубочку, и потому не спешила с ответом.
— Разум его остался здесь, — сказала она наконец, выпустив дым. — Видишь, он не дичится тебя и пьёт воду.
— А почему он всё время говорит с духами, кама? — Женщина осторожно погладила меня по волосам.
— Потому что его двойник сейчас в нижнем мире, — пояснила старуха. — И говорит там с нижними духами. А разум его заблудился, и он думает, что и мы с тобой — духи из нижнего мира.
Женщина в ужасе схватилась обеими руками за щёки. Отшатнулась от меня.
— А если он так и будет бормотать на языке духов⁈ — воскликнула она. — Он умрёт? Смотри, он опять глядит, как слепой! Не понимает, в каком он мире. Но сегодня он хотя бы открыл глаза, и лоб его не такой горячий. Попроси ещё духов, кама? Я отдам им последнего петуха. Пусть верхние духи позовут его обратно ещё раз!
 
Губы у женщины задрожали, она заплакала, но сдержанно, скупо. И тут же вытерла рукавом слёзы.
— Не реви, — пригрозила старуха. — Не по покойнику плачешь. Очнулся — хорошо. Не говорит — значит, такова воля нижнего бога. Не отпускают его духи. Завтра приду ещё камлать. Неси своего петуха. Не жалко?
— Нет у меня больше детей, кама, — махнула рукой женщина. — И мужа нет. Все остались лежать в долине Эрлу. Даже костей не узнать, так всё горело. А этот — поодаль лежал. Совсем голый. Одежда, видно, на нём дорогая была надета. Воры раздели, думали мёртвый. Я подошла, а он шепчет странно так, не по-человечески. И глядит жалобно так. Я его на спину, домой нести, а кровь из раны как хлынет. Сама не знаю, как сумела остановить. Духи меня к нему привели. Не дай ему помереть, кама? Он на младшего моего похож. Пусть будет немой, пусть говорит с духами, но живой будет!
— Не говори так! — одёрнула женщину старуха. — Не сумею вывести его душу из нижнего мира, найдёшь шамана сильнее. Если разум не помутился, придёт и душа. Готовь петуха, завтра снова пойду искать его в нижний мир!
Женщина вскрикнула в ужасе и зажала рот. Старуха усмехнулась, довольная этим испугом.
— Оставлю тебе настойку из чёрной рябины, — шаманка пошарила на поясе и нашла кожаный бурдючок, привязанный к одной из свисающих с пояса верёвок. — Вечером дашь с молитвой нижнему богу. А утром, когда заря — с молитвой верхнему дашь.
Женщина закивала и протянула руку за бурдючком.
Я слушал этот бред и понимал: я в больнице. Это я слышу голоса медсестёр, а фоном идёт старенькое кино, вроде фильма «Дерсу Узала». А мозг мой придумывает кошмары.
Жуть какая. Только бы не свернуться.
Ну, Женька ты и валенок — даже помереть нормально не можешь.
Заговорить с женщинами мне даже в голову не пришло. Поддерживать бред опасно. И так он слишком детальный.
Нужно было сделать что-то, чтобы проснуться. Чтобы кошмар прервался.
Я попробовал ущипнуть себя, но даже поднять как следует руку не хватило сил.
Шаманка тем временем встала. И тут же хлипкая дверь аила из коры и палок отлетела в сторону и внутрь просунулась бритая наголо мужская голова.
— Эй, Майа-та! Соседи говорят, ты подобрала какого-то чужака! Прячь его! Найманы терия Вердена пришли пешими и ходят по юртам. Ищут мясо для своих драконов!
Снаружи донеслись крики и звяканье оружия.
И бритый вдруг завопил:
— Здесь! Здесь! Сюда!
— Сам упредил, сам же и навёл! — прошипела сквозь зубы шаманка.
Двое воинов в кожаных доспехах, обшитых костяными пластинами, втиснулись в аил.
— Вот он! — указал на меня бритый. — Бормочет что-то чужое! Верно, чужак! Верно, замышляет убить терия Вердена!
Женщина, которую бритый назвал Майя, раненой птицей бросилась навстречу воинам.
— Это мой сын! Он бредит! Духи зовут его в нижний мир, он говорит с духами! — закричала Майя, прикрывая меня своим телом.
— Твой сын — бунтовщик? — один из воинов выдернул из ножен на поясе короткий меч. На удивление, не медный даже, а из железа.
— Да какой же он бунтовщик? — зачастила женщина, загораживая меня. — Он же совсем ребёнок! Посмотри, у нас и оружия никакого нет!
Бритый попытался с ней спорить, но шаманка вдруг зыркнула на него, и мужик заткнулся. Сообразил, что воины-то уйдут, а ему ещё жить в этой деревне.
Найман с мечом оттолкнул женщину, шагнул ко мне и сдёрнул одеяло. Постоял, рассматривая.
— А раны его откуда? — спросил он подозрительно. — И почему волосы обгорели?
— Раны его от когтей барса, — пробурчала шаманка. — Шёл на белку, а встретил тигра, такой из него охотник. А волосы ему подпалила я. Который уж день я камлаю и зову назад его душу.
— А муж её где?
Воин швырнул одеяло на пол и обернулся к шаманке.