Дочь атамана

Этого просто не может быть! Не настолько же он всемогущ?
С Сашей Александровной что-то сделалось, она пошатнулась, и Марфа Марьяновна подхватила ее, но Гранин лишь мельком посмотрел назад, не осмеливаясь надолго отвести глаз от колдуна.
А тот, не обращая ни на кого внимания, снова нырнул в экипаж и тут же вынес оттуда мальчика.
Худенького, бледного до снега вокруг, беспамятного и умирающего.
Это Гранин сразу понял, и страх немедля ушел, все ушло, остался только ребенок на руках зловещего валаха.
— Во флигель, — коротко велел Гранин, делая знак охране не мешать. — Марфа Марьяновна, заприте Сашу Александровну в доме, приставьте к ней людей. А ты, колдун, следуй за мной.
Он пошел первым, бестрепетно повернувшись к Драго Ружа спиной, думая только о том, что мальчика надо в тепло.
Во флигеле он указал на кровать, и колдун опустил туда свою ношу. Гранин взглянул на него еще раз и обомлел: за спиной колдуна копошилось нечто ужасающее, призрачное, отвратительное. Словно десяток чертей кое-как слепили в один ком, и теперь из кома высовывались то нога с копытцем, то хвост, то козлиная морда, то огромные клыки.
Все это беспрестанно двигалось, менялось, дышало.
— Отойди от ребенка, — приказал Гранин, которому показалось, будто все эти чудища хищно и жадно тянутся к маленькому больному.
Драго Ружа без возражений отступил к порогу, сказал резко, с акцентом:
— Я привез все, что ты оставил в лечебнице. Сейчас.
И поспешил на улицу.
Гранин же торопливо раскутывал мальчика, разматывал теплые платки, снимал шубу, валенки, портки, рубаху.
Сердце пациента билось едва-едва, то притихало надолго, то торопилось куда-то, то снова останавливалось. Дыхание было слабым, а худоба ужасала.
— Как давно он без сознания? — спросил Гранин, когда Драго Ружа вместе с незнакомым кучером припер огромный сундук и поставил его на пол.
— Третий день, считай.
— Совсем в себя не приходит?
— Перестал.
Кучер ушел, а Драго Ружа маячил за открытыми дверями, отвечал из передней.
— Что говорят лейб-медики?
— Что у Андре нет сил, чтобы жить.
Да, Гранину уже доводилось видеть подобное.
Катенька Краузе умерла от того же.
Он отошел от кровати, поднял крышку сундука — тяжелая! — с упоением узнавая травки, которые ему доставляли в лечебницу от канцлера. Гранин писал длинные письма, объясняя, как и когда собирать их. Любовно отобранные, заговоренные, родимые, они аккуратно хранились в платяных мешочках, а меж ними лежали склянки и банки с настойками и мазями.
Отдельно были закутаны в чистую тряпицу инструменты.
Гранин быстро нашел склянку с вытяжкой плакун-травы, всем травам мати, чистую, как слеза, прозрачную, как ручей.
Захватил с собой инструменты и вернулся к Андре. Быстро уколол ему палец — ох, не надо бы мальцу терять и толику крови, но нечего было делать, — и уронил рубиновую каплю в вытяжку, шепча слова заветные, матерью от бабки переданные.
И кровь тут же окрасилась в густой черный цвет, и заклубились в ней хвостатые крохотные твари.
— Матерь Божья, — вырвалось у Гранина, — что же вы сотворили с ребенком?
— Многие годы его отец питается колдовством, продлевая и продлевая себе жизнь, — ответил Драго Ружа, — чего еще ожидать.
Гранину поплохело: а ну как и кровь Саши Александровны подобна крови Андре? Неужели и она не жилец на свете и только лядовские жизненные силы питают ее?
— Ты пришел ко мне за помощью, — не спрашивая, но утверждая, проговорил Гранин, — твое колдовство вернее убьет мальчика, нежели спасет его.
— Я не умею спасать, — ответил Драго Ружа с усмешкой, — только проклинать. И ты прав, лекарь, я пришел к тебе за помощью.
— Значит, ты не сделаешь ничего худого в этой усадьбе, — напевно, входя в лад с лекарской своей натурой, сказал Гранин.
— Не сделаю, — эхом откликнулся колдун, и бесовской ком за его спиной зашипел, недовольный этим обетом.
Черти, сколько их было там, жаждали добычи, и Гранин надеялся, что Драго Ружа повелевает ими, а не они им.
— Ступай-ка ты из флигеля, только к лошадям не суйся, а то они всю конюшню разнесут, — предписал он, вернувшись к сундуку, и достал веник чертополоха, — скажи Шишкину, что я распорядился пристроить тебя на ночлег подальше от конюшен и барского дома. Ничего, переночуешь с рабочими. Здесь дурно будет твоим бесам от лечения моего, как бы не взбеленились совсем. Святки — не время для шуток с нечистью. А я приду к тебе, как сумею.
 
Колдун молча кивнул и исчез, как и не было его, и Гранин тихонько перевел дух. Все-таки плохо подле того было, ознобно.
Выглянув в окно, он убедился, что Шишкин с атамановскими служивыми перехватили Драго Ружа и повели к хозяйственным постройкам.
Охрана несла караул вокруг дома, плотным кольцом выстроившись в цепочку. Главное, чтобы Саша Александровна сама не бросилась в пучины безрассудства. Впрочем, с Марфой Марьяновной не забалуешь.
Это дед с отцом были бессильны перед девицей, а кормилица оставалась непоколебимой.
Гранин кинул ветку чертополоха в топку печи, там немедленно затрещало, зачадило, едкий дым поплыл по комнатам, но в то же время дышать стало легче, свободнее.
Пусть сгорает, улетает в дыму все плохое, а остается одно хорошее.
На печь Гранин бросил совсем тонкий тюфяк, раздел мальчика донага, перенес его на подготовленную лежанку, подбросил дров в огонь.
Прокалить-прогреть до горячки, чтобы вдохнуть тепло в ледяные руки и ноги, — это одно.
Но как очистить ту гущу, что текла в его жилах?
Кровопускание доконает мальчика.
Гранин положил ладонь на чахлую грудь, закрыл глаза, вслушиваясь в неровное сердцебиение, пытаясь поймать его мелодию — странную, рваную, но повторяющуюся.
И так жалко стало это крохотное сердечко, которое старалось изо всех своих невеликих сил, что Гранин решился на отчаянное.
Ведь все равно, сказал он себе, ребенок умирает. Можно ли сделать еще хуже?
Мысль, возможно, была странной, но не мог же он просто смотреть на это угасание, не делая ничего из боязни ошибки.
Если есть способ вывести из раны гной, то можно, наверняка можно вывести из крови отраву.
С этого мгновения Гранина покинули и жалость, и сомнения. Осталась лишь нещадная решимость лекаря, делавшего свою работу.
Руки помнили, как правильно растолочь траву, разум сам собой просчитывал соразмерность подорожника, льнянки, тимьяна и белой ивушки, губы бессознательно шептали нужные наговоры, и слова придумывались легко, выстраиваясь в нужном порядке.
Гранину не впервые было сочинять новый сбор и вплетать в свой шепот новую суть.
Крапивы было вдосталь, о, ее отвар понадобится, чтобы восстановить потерянные капельки крови — как ни старайся, а иначе не обойтись.
В избе становилось невыносимо жарко, сквозь чертополоший чад видно было плохо, но зрение и не нужно было сейчас Гранину.
Тонкой иглой он принялся прокалывать кожу мальчика такими легкими касаниями, что кровь только изредка едва проступала на коже. И тут же прикладывал к невидимым царапинам тряпочки с травяной кашицей. Белый лен становился черным, травы обугливались и рассыпались пеплом.
Это было медленное, монотонное, долгое дело, но Гранин и не спешил.
Время от времени он осторожно вливал в обескровленные губы отвар из крапивы, без устали читал молитвы, нечисть — как же некстати святки, — казалось, завывала по всей округе, словно чертополоший дым заполонил собой не только флигель, но и все поместье, и деревню, и поля, и лес.
Словно молитвы Гранина летели над миром, гоняя и изгоняя чертей.
Этой длинной, бесконечной ночью он отвоевывал юную душу у нечисти, и не было ни волнения, ни страхов, ни печалей.
И орали дурниной переполошенные петухи, призывая утро наступить пораньше.
Веточке, брошенной в топку, давно пора было перегореть, но она все трещала и чадила, и лен у крохотных ранок становился все светлее и светлее, пока наконец не остался девственно чистым.