Дочь атамана

— Чем это вас не устраивает мой затылок? — немедленно возмутилась она, но все же бросила на него короткий, осторожный взгляд. И вдруг испугалась: — Господи, да вы и правда не в себе. Что такое? Это мой дед испортил вам настроение? Не принимайте близко к сердцу, мы, Лядовы, бываем невыносимыми.
— Ваш дед тут вовсе ни при чем, — с невыразимым облегчением улыбнулся Гранин, обрадовавшись, что Саша Александровна снова стала похожа на саму себя, а ее морозный покров начал подтаивать. И она невольно улыбнулась ответ, будто в речном отражении. — А хотите, мы вам ледяную горку в саду зальем, пока вы весь дом не разнесли.
— Я же не ребенок, — немедленно вспылила Саша Александровна, оскорбленно поджала губы, а потом тряхнула головой: — А впрочем, заливайте, коли охота. Подите сюда, расскажите, чего дед от вас хотел.
— Дела усадьбы, — уклончиво откликнулся он, — письма-то ответные писать будем?
— Будем, — Саша Александровна снова погладила шпагу и отняла от нее руку. Посмотрела пронзительно и ясно, не пряча более глаз: — Что же с вами еще-то делать! Только писанину и разводить.
И упрек в ее голосе был настолько очевиден, что даже Гранин его поймал и смутился.
  
Глава 19
 
Дед пробыл в усадьбе неделю, и каждое утро Саша в охотку просыпалась рано утром и спешила навстречу новому дню — так ей нравилась суета, которая царила вокруг.
Правда, к ее вящему огорчению, Василию Никифоровичу ни в какую не сиделось на месте. То он вместе с Михаилом Алексеевичем впрягался самолично камни таскать для будущей конюшни, то пропадал среди крестьян и старых служивых, то его уносило в лес на охоту. А однажды под утро он вернулся от цыган с пестрым платком поверх шубы и на неказистом палевом жеребце.
— Продул я нашу Красавицу, — громогласно и безо всякого огорчения объявил он, передавая Марфе Марьяновне полушубок.
Саша, босая, сонная, подпрыгнула на месте.
— Красавицу? — закричала она. — Да я же ее еле выторговала у цыган! Я же ее собиралась с Бисквитом скрещивать, а вы! Продули!
— Да уж больно простовата кобылка, — оробев, пробормотал дед.
— Зато вынослива и терпелива! Много толку от вашей тонконогой породы зимой, в снегах!
— Ну ладно, ладно, — миролюбиво и нетрезво прогудел он, — верну, верну! Поеду и выкуплю!
И он снова полез в рукава шубы.
Саша упала на диван и захохотала.
— Вот так цыгане, — воскликнула она, — дважды за зиму одну кобылу продали!
Накануне своего отъезда дед пригласил ее на прогулку, и Саша с большим удовольствием велела оседлать возвращенную Красавицу, которую любила порой даже больше изящного Бисквита, до того послушной и умной та была.
— Вот что, моя Саша, — серьезно сказал дед, когда они остановились на опушке, любуясь заиневшим, изящно-торжественным переплетением ветвей и стволов. — Ты своего отца не слушай, он ведь тебя за двоих растил, за себя и за мать твою… Дай ему волю — обложил бы перинами и запер в высокой башне. Когда я впервые взял тебя в степи, он едва не в драку полез… Все хотел уберечь тебя от всего на свете. Потом отошел понемногу, поверил, что ты должна стать сильнее, что должна спать под открытым небом, защищаться, фехтовать… Да только ведь самого главного он тебя лишает, Саша.
— Мне и без замужества хорошо, — немедленно возразила она, мигом почуяв, куда ветер дует. Не впервые дед заводил подобные разговоры.
— А мне плохо, — веско проговорил он. — Как подумаю, что сгинет род Лядовых без наследников, аж сердце останавливается!
— Ну хватит, — взмолилась Саша, невольно чувствуя себя виноватой, — подите уговорите папу! Пусть он женится наконец.
— Сашка — это одно, а ты — другое, — громыхнул дед, — ты мне хвостом не юли! Учти, что мне плевать, за кого ты выскочишь, — хоть за управляющего, хоть за лешего! Мне внуки нужны!
— За какого еще управляющего? — и у Саши тут же полыхнули щеки, а в ушах зазвенело.
— Ни за какого, — дед немедля пошел на попятную, — тю на него! Тряпка! Помыслить, говорит, о таком не мог!
 
— Да что вы говорите, — голос у нее истончился, взлетел к верхушкам деревьев и, кажется, спугнул ворону.
— Саша, почему бы тебе не вернуться в столицу? Балы, приемы, прочая чушь. Потерпи немного, подбери себе кого-нибудь по душе, а потом торчи в этой глуши хоть до скончания века.
— И шагу из имения не сделаю, — поклялась она запальчиво и едва не заплакала.
— Тогда я тебя выдам замуж силой!
— Сбегу с цыганами, как пить дать сбегу!
— Саша!
Вместо ответа она развернула Красавицу и умчалась прочь.
Так что прощание у них вышло полным сердитых взглядов и отрывистых фраз. Но все же, прежде чем сесть на коня, дед коротко и сильно обнял Сашу, а потом махнул на нее рукой, да и был таков.
Теперь наступила очередь ее отца отбиваться от матримониальных надежд старого атамана.
Костюм для верховой езды был готов, и Изабелла Наумовна едва не танцевала вокруг Саши, балуя ее и щедро рассыпая незаслуженные похвалы.
Это немного пугало, но уточнять, чем такое заслужено, не хотелось. Саша была тщеславна, и от сладкой лести ее истерзанное равнодушием Михаила Алексеевича сердечко пело.
Однако черный бархат с серебристой оторочкой старил ее, а в сочетании со смоляными волосами делал похожей на печальную вдову.
Глядя на себя в зеркало, Саша спрашивала себя: может, если бы она была строгой, скорбной, Михаил Алексеевич почувствовал бы родственную душу? Отчего же он даже помыслить о ней не мог? И насколько неуместными были предложения или расспросы деда? Старый вояка умеет быть грубым, как медведь. Не мог же он прямо сказать Михаилу Алексеевичу — «женись на моей внучке, и я тебя озолочу»? А тому пришлось искать приличные отговорки, чтобы избежать подобной участи?
Ах, она умрет от стыда, если будет об этом думать.
Она, может, тоже помыслить не могла! Просто пожалела горемычного, про́клятого вдовца.
А ее предложили, как кобылу, у которой началась охота, а этот… этот… бездушный истукан отказался! Впору запереться от всего мира и посыпать себя пеплом с ног до головы.
В сторону Михаила Алексеевича Саша даже смотреть боялась, пряталась от него, как ребенок. Будто мало ей было произошедшего во флигеле, когда она коснулась его лица, а он окаменел под ее пальцами.
Словом, Саша была настолько несчастна, сердита и опозорена, что предстоящий визит к Плахову вместе с Михаилом Алексеевичем казался ей настоящей пыткой.
Она вспоминала запах костров на степных стоянках, колкую траву под ступнями, подгоревшую кашу, солдатские байки, звон оружия, вспоминала, как пугали ее, маленькую, огромные лошади, как она старательно притворялась, будто ей весело, — и обещала себе притворяться не хуже и впредь.
Для визита Саша выбрала представительную Милость, а Михаил Алексеевич взгромоздился на старенькую Кару.
Пришлось даже использовать дамское седло, чего Саша терпеть не могла, но ведь они шили этот костюм нарочного для сегодняшнего дня, и все должно казаться достоверным, и не время было для капризов.
По пути Саша старательно вспоминала наставления Михаила Алексеевича: итак, она посланница великого канцлера, и следует вести себя небрежно, высокомерно.
Вероятнее всего, их поднимут на смех и выставят вон, но что с того. Все равно хуже стать уже не может.
Кара не проявляла никаких признаков беспокойства — видимо, черт пока оставил Михаила Алексеевича.
Но однажды он вернется, и как спокойно спать, думая об этом?
Хоть стели себе в бане и сторожи там, чтобы ничего дурного не случилось.
До поместья Плахова было добираться с час, солнце светило так ярко, что снег переливался и сверкал бриллиантовыми искорками. На холме Михаил Алексеевич остановился, глядя на золоченые купола домашней церквушки внизу, огромную усадьбу, похожую скорее на дворец, хозяйственные постройки и изогнутую змейку оледеневшей реки, к которой прижимались крестьянские селения.