Дочь атамана

— Никак невозможно, — твердея голосом, возразила Саша. — Батюшка-атаман строго-настрого запретил молодой барышне знаться с чужими господами. Они тут коротают дни в уединении и размышлениях праведных. К постригу готовятся!
Он замахнулся сердито, выведенный из себя дворовой непочтительностью, но Саша только отскочила.
— А чего это вы на чужих людей руку заносите, — завопила она, — своих лупите, а нас атаман в обиду не даст! Хоть графьям, хоть кому!
Плахов смешно вытаращил глаза, кажется, никогда в жизни он не встречался с подобной наглостью.
— М-да, — выдохнул он, — распустил Лядов челядь. И дочь его, знать, от рук отбилась. Виданое ли это дело — молодой барышне одной в деревне жить!
— А вы почем знаете, что одной? — удивилась Саша. Они ведь только вчера приехали. Неужели слухи тут носятся быстрее ветра?
Плахов не удостоил ее ответом, поднялся по ступеням и бестрепетно вошел в дом, будто его пригласил кто.
— Экая пакость, — выругалась тихонько Саша и поспешила следом.
Изабелла Наумовна, бледнея от волнения, стояла перед гостем в передней с шубой в руках. Видимо, спешила по своим делам, да так и обмерла от такого роскошества.
— Александровна Александровна? — переспросила она тонким голосом и бросила преисполненный муки взгляд на Сашу, стоявшую за спиной Плахова.
Саша поспешно схватилась за голову, кривясь, будто от боли.
— Мигрень у барышни, — с неуместным счастьем выпалила гувернантка. Кажется, мысль, что ей придется представлять воспитанницу, обмотанную крестьянскими тряпками, привела ее в ужас.
Плахов отшатнулся от ее радости, но быстро совладал с собой.
— Бумагу несите, — высокомерно обронил он. — Записку писать изволю.
Изволит он!
Саша тихонько попятилась и снова выскользнула на улицу, торопливо сворачивая к саду. Подумаешь, попоны! Лошади-то под ними обыкновенные, да у отца солдаты ездят на лучших. Да и сам граф тот еще жеребец напыщенный.
— Пакость, пакость, — приговаривала она, протаптывая дорожку по свежему снегу, — хоть бы провалился куда.
Ох, какую головомойку устроила ей часом позже Изабелла Наумовна!
— Такой обходительный господин, — причитала она, — граф! И тут наша егоза! Вот стыдоба! Стыдобище!
Саша послушала ее, послушала да и пошла к Марфе Марьяновне помогать чесать кудель. Кормилицу, по крайней мере, этот казус только рассмешил.
Михаил Алексеевич вернулся к вечеру, да не с пустыми руками. С собой он привез дородную, преисполненную достоинства женщину, которая оказалась кухаркой, перекупленной у какого-то местного дворянчика.
— А Семенович? — растерялась Саша.
— А что Семенович? — мягко переспросил управляющий. — Он ведь стряпать терпеть не может. Я его Шишкину отдал, на конюшни, а радости было — будто изумрудами осыпал. Что же вы за столько лет не спросили, к чему у человека душа лежит?
— Так не жаловался ведь…
Михаил Алексеевич тихо рассмеялся, отчего у Саши отчего-то в животе стало тепло и щекотно.
— Саша Александровна, — удивительно по-доброму произнес он, и она вспыхнула, ощутив неприличную интимность этого обращения, хотя казалось — привыкла с детства. Но так ее называли только свои и никогда — посторонние. Михаил Алексеевич будто шагнул в невидимый ближний круг, и захотелось увернуться от теплоты его голоса и спокойного, открытого взгляда. — Вот и вышло, что вы столько лет питались отравой, а человек страдал. Хорошо разве?
Она замотала головой, будто лошадь, увидевшая препятствие, чтобы отогнать чары этого мгновения.
— Михаил Алексеевич, — пожаловалась тут же, — ко мне граф прилип!
— Как прилип? — нахмурился Михаил Алексеевич обескураженно. 
Она поспешно извлекла из складок поневы записку, полную витиеватостей, комплиментов и угроз совершить еще один визит на днях.
Гранин внимательно ознакомился с написанным:
— И чем он вам не угодил?
— Так ведь едва не побил, Михаил Алексеевич.
Он вскинул на нее взгляд — из туманной синевы неожиданно проступила режущая колкость льда. Ух, порезаться ведь можно!
 
Саша облизала пересохшие губы, ощущая себя ребенком, прибежавшим с ябедами к нянюшке.
— И как же вы позволили? — спросил он холодно. — Разве разучились давать отпор? Разве о ваших дуэлях не судачила вся столица?
— За дворовую девку принял, — торопливо пояснила она, пока лед не сковал Михаила Алексеевича совершенно. — Я ведь вон какая, — и она развела руками. — Разуверять его я не стала.
В отличие от Изабеллы Наумовны он не принялся винить Сашу в приключившихся бедах. Прищурился только задумчиво, а потом усмехнулся.
— Предоставьте графа мне, — сказал уверенно, — он сюда дорогу забудет.
— Да вы ведь поди не знаете, с какого конца за шпагу браться!
— Я с ним и без шпаги совладаю, — заверил ее Михаил Алексеевич, все еще недобро усмехаясь, — голыми руками.
И Саша — поверила.
  
Глава 10
 
Возвращаясь из уездного города, Гранин вместе с Шишкиным объехали часть пашен и лугов. Конечно, те уже были припорошены снегом, но земля все помнила.
Земля говорила с сыном травницы.
Последние сомнения оказались развеяны: Мелехов продавал на сторону большую часть хозяйского урожая, что подтвердил и городской староста накануне. А беззаботный атаман, очевидно, не утруждал себя чтением отчетов и хоть каким-то интересом к усадьбе. Он прекрасно жил на средства, которые выделяла казна на содержание его войск. Императрица, хоть и всячески отлынивала от дел государственных, безопасность границ блюла неукоснительно.
Меньше всего Гранину хотелось начинать свою службу на Лядова с доносов, ему претила мысль о том, какая расправа может ожидать Мелехова.
Однако позволять обкрадывать Лядова и впредь было невозможно тоже, и после ужина Гранин все же написал длинное письмо атаману, заодно испрашивая разрешения на постройку каменных конюшен и прикладывая стоимость их возведения. Он подробно перечислил достоинства таких конюшен, ссылаясь на мнение Шишкина, а также попросил дополнительных работников, держа в уме, что Лядовой может понадобиться дополнительная охрана, ведь кто знает, каких хлопот теперь ждать от графа Плахова.
Того самого Плахова, которого канцлер твердо решил обвенчать с Лядовой.
Это и было вторым поручением для Гранина: сделать все возможное, чтобы девица прониклась графскими достоинствами и одарила Плахова несвойственной ей благосклонностью.
Выступать в роли сватьи Гранин и прежде не собирался, а после того, что услышал сегодня о манерах графа, и подавно. Да, он мог ради встречи с сыновьями обманывать Лядовых и притворяться кем-то другим, но причинить хоть какой-то вред Александре Александровне? Никогда.
Мысль о том, что, защищая ее от графа, он лишал себя возможности узнать хоть что-то о сыновьях, казалась невыносимой. Однако Гранин гнал от себя тоску: что толку верить канцлеру? Тот в любом случае поступал как ему заблагорассудится.
К тому же, судя по словам деревенской ведьмы, жить Гранину все равно недолго осталось, и он совершенно не намеревался поступаться собственными убеждениями ради иллюзорных надежд.
Все эти мысли не нашли отражения на бумаге, письмо получилось исключительно деловым, но столь подробным, что вызывало изрядные сомнения — хватит ли нетерпеливому атаману усидчивости, чтобы дочитать его до конца.
Закончив писать, Гранин отправился на поиски Семеновича, который радостно сбежал из комнатки за кухней под крыло Шишкина. Он нашел эту парочку в небольшой хибарке, стоявшей чуть поодаль от деревянных старых конюшен — чтобы, случись пожар, огонь не перекинулся к лошадям.
Шишкин до блеска начищал медные бляхи, которыми украшали сбруи для защиты от нечистого духа. Семенович, развалившись на полатях, рассуждал о преимуществах лошадей перед чугунками. Увидев Гранина, он вскочил на ноги и преданно уставился на него.