Последнее испытание

Стерн, который никогда не любил крепкие выражения, не может скрыть своего изумления:
– Человек, удостоенный Нобелевской премии?
– Да, даже с Нобелевской премией. В нашей жизни всегда есть люди, которым призы и победы достаются не по заслугам. Везде, в любой области человеческой деятельности такое случается. Верно? Он не единственный. Вы, к примеру, наверняка знакомы с многими успешными адвокатами, которые по большому счету являются круглыми идиотами. Разве не так?
– Вы считаете, что Кирил был недостоин Нобелевской премии?
– Так оно и есть. Во всяком случае, на мой взгляд.
Стерн чувствует, как в душе у него закипает возмущение, но он старается этого не показать.
– Насколько мне известно, ваше открытие – то, которое независимо друг от друга сделали вы, доктор Марчетти и Кирил, – было опубликовано практически одновременно в 1982 году.
– Да, это правда. Но каким образом Пафко этого добился? Он определенно напал на след онкогена, то есть генетических причин возникновения рака. Многие из нас находились на этой стадии исследований. Но посмотрите внимательно специальную литературу. Посмотрите, что там публиковал Кирил незадолго до того, как было экспериментально установлено наличие мутировавших RAS-белков в злокачественных опухолях легких? Вы не увидите там ничего, что можно было бы считать предвестником открытия. Мы, специалисты, работающие в одной и той же весьма специфической сфере, какое-то время пребывали в убеждении, что рак, развивающийся в человеческом организме, является продуктом ретровирусов. Но потом выяснилось, что это не так. Поэтому мы стали копать в других направлениях. К концу 70-х мы научились целенаправленно добиваться возникновения онкогенных факторов в RAS-белках в организмах мышей. Когда мы обнаружили, что аналогичные изменения характерны для клеток в человеческих раковых опухолях, это был настоящий прорыв. Мы выяснили, что является главным виновником возникновения онкологических заболеваний – RAS-белки. Если точно, то кодон-12, часть цепочки ДНК в молекуле. Это было установлено нашими исследованиями – моим и Елены. Ну и Пафко, конечно, если вы очень хотите назвать это его работой.
– Я не понимаю. Разве Кирил не проводил соответствующих экспериментов?
– Нет, эксперименты и исследования в Истоне определенно проводились. Но протокол исследований, в ходе которых было сделано открытие, он своровал.
– Каким образом? У кого, откуда?
– У меня. Отсюда. В прежние времена Пафко частенько навещал своих старых гарвардских коллег и знакомых. Документы лежали на моем столе, а потом исчезли. Не могу сказать, что я в то время много раздумывал по этому поводу. Я вечно все клал не на место. Одна из причин того, что я в свое время, через несколько лет после той пропажи, напился с Пафко в аэропорту О’Хэйр, состояла в том, что я надеялся – будучи под градусом, он признается в краже. Но он хитрая бестия. Когда я спросил, каким образом ему пришла в голову мысль провести серию экспериментов, результатом которых стало открытие, особенно с учетом того, что его предыдущая работа не создавала предпосылок для этого, он рассмеялся и сказал что-то вроде «у нас, у гениев, не всегда можно все объяснить». Разумеется, это была чушь, вы уж извините.
– И вы молчали все эти годы?
– Некоторые из коллег знают о моих подозрениях. Но уж кого-кого, а вас как юриста, мистер Стерн, ни в коем случае не должно удивлять мое молчание. Если бы я оспорил право Кирила на авторство открытия, это привело бы к многолетним дрязгам – как в судах, так и в научных журналах. Вся моя жизнь превратилась бы в борьбу с Пафко – у меня просто не осталось бы времени на научные исследования. И потом, какие реальные доказательства своей правоты я мог представить? Тем не менее я убежден в своей правоте. Кирил мне завидовал, это чувство просто сжигало его. В конце концов я остался здесь и продолжаю заниматься наукой, а он в итоге оказался где-то у черта на куличках.
Катеб, по-видимому, имеет в виду округ Киндл. Стерн морщится, но ничего не говорит. Ему хорошо известно о граничащем с шовинизмом высокомерии жителей Восточного побережья, которые говорят о таких местах, где живет Стерн, так, будто эти места находятся в третьем или четвертом круге ада.
  
– И я думаю, что рассудил правильно, – добавляет Катеб. – Вы полагаете, есть какая-то разница, скольким людям одновременно присуждается Нобелевская премия за одно и то же открытие, двум или трем, если не считать необходимость делить деньги? Я полагаю, мне очень повезло. А что касается Пафко, то я считаю, что ему вынесла приговор сама жизнь.
– Вы имеете в виду его нынешние неприятности?
– И их тоже, само собой. Из того, что я читал, я понял, что он почти наверняка умрет в тюрьме. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Впрочем, вы можете с этим не соглашаться.
– Вообще-то я надеюсь на лучшее в том, что касается итогов процесса.
Разумеется, это слишком сильно сказано, но как адвокат Кирила Стерн просто обязан демонстрировать уверенность в благоприятном исходе.
– Строго говоря, это не имеет значения. Я говорю по большому счету о его карьере.
– Можете объяснить, что вы имеете в виду?
– Все очень просто. Вы ведь знаете, в науке существуют свои законы, мистер Стерн. Большинство известных ученых в молодости делает некое прорывное открытие, зачастую опередив время, а затем в течение долгих лет строят свою карьеру за счет частностей, которые являются последствием изначальной научной находки. По каким-то причинам мы, ученые, как правило, с возрастом теряем умение видеть далеко вперед. С Кирилом это произошло раньше, чем с другими. У него был большой потенциал, когда он приехал сюда, но потом он быстро выгорел. И превратился в мистификатора. Не помню точно, сколько именно, но огромное количество его научных статей опровергли – его эксперименты никто не мог повторить, а заявленные им результаты зачастую намного превосходили реальные данные. Не хочу казаться нескромным, но сравните его биографическую справку и мою. Сколько научных институтов приглашали его на руководящий пост? Посчитайте количество присвоенных ему почетных степеней и званий, проверьте, сколько научных обществ удостоили его своих наград. Все это прискорбно, конечно. В 2010 году Кирил и Леп опубликовали статью по поводу своих новых открытий, касающихся RAS-белков. Они обнаружили дефекты в рецепторах онкогенных RAS-белков. А теперь посмотрите, что получается. Практически никто из серьезных ученых не пошел дальше по этому пути. В десяти или двенадцати серьезных научных организациях пришли к негласному выводу, что эта тема – еще одна чушь, придуманная Пафко. Пожалуй, ни один человек на свете не был больше шокирован, чем я, когда стало ясно, что применение «Джи-Ливиа» для лечения рака оказалось успешным. Я и сейчас все еще не могу понять, каким образом он умудрился провести изначальное исследование. Оглядываясь назад, я предположил, что и его он тоже у кого-то украл, у какого-нибудь настоящего ученого, но никто ни о чем подобном не заявлял. Я перед вашим приездом даже проштудировал специальную литературу. Но нет – ничего такого не нашел. Как говорится, даже остановившиеся часы два раза в сутки показывают время правильно. Но, зная Кирила, можно не сомневаться – где-то он напортачил. Из-за его неэтичных действий «Джи-Ливиа» убрали с рынка. Теперь УКПМ не скоро выдаст на препарат новую лицензию, а тем временем тысячи пациентов умрут.
Стерн настолько потрясен тем, что услышал от Катеба чуть раньше, что до него не сразу доходит смысл того, что тот сказал только что. Но постепенно адвокат начинает осознавать, что, если бы Басем Катеб был федеральным прокурором, он тоже выдвинул бы против Кирила обвинение в убийстве – но не за то, что тот пытался лечить онкологических больных с помощью «Джи-Ливиа», а за то, что доктор Пафко создал ситуацию, из-за которой многие пациенты лишились доступа к препарату.
– А у вас нет договоренности о встрече и разговоре с представителями гособвинения? – спрашивает Стерн.