Последнее испытание

Стерн опять-таки жестом приглашает Лепа пройти в гостиную. Это единственное помещение в доме, где Стерн чувствует себя немного не в своей тарелке. Он никогда не испытывал никакого дискомфорта от того, что продолжал жить в доме, где раньше они жили вместе с Хелен, и даже спать в их кровати. Более того, ему кажется, что он чувствует ее присутствие, и это ощущение ему нравится. Гостиная – другое дело. Даже при жизни Хелен эта комната представляла собой что-то вроде мавзолея. Она была отведена для гостей, и в ней всегда царили сияющая чистота и порядок. Хотя у них со Стерном скопилось много старой мебели из прежней жизни, Хелен, настояла на том, чтобы для гостиной закупили новую. После того как комнату отделали и обставили, ее почти не использовали. Дело в том, что сама Хелен в помещениях, где интерьер вызывал ощущение парадности, всегда чувствовала себя неуютно. В ней самой никогда не было даже намека на скучную официальность. Стерна всегда подкупало нежелание Хелен следовать стандартным представлениям о том, как именно должны жить и вести себя люди их статуса, во многом благодаря ей и он сам стал придерживаться такой же жизненной позиции.
Что же касается гостиной, то вообще-то это довольно приятная и просторная комната с камином, очаг которого с внешней стороны облицован малахитом. Но, находясь здесь, Стерн всегда чувствует себя гостем. Тем не менее сейчас с учетом того, что Пинки, кажется, готова обеими руками вцепиться Лепу в горло, будет куда безопаснее поговорить с ним именно здесь, а не в малой гостиной, находящейся рядом с кухней, где расположилась девушка. Там Леп наверняка будет ощущать на себе ненавидящий взгляд Пинки.
Стерн предлагает Лепу чего-нибудь выпить. Тот просит принести ему стакан воды без льда. Стерн возвращается на кухню.
– Оставь меня наедине с ним всего на минуту, – просит Пинки, глядя на экран своего телефона, – и я вышибу все дерьмо из его ученой задницы.
Девушка уступает Лепу в росте по меньшей мере восемь дюймов и весит на добрые семьдесят фунтов меньше, чем он. Но если бы Стерну пришло в голову держать пари по поводу исхода их стычки, он поставил бы на свою внучку.
– Ты очень храбрая, Пинки. Если мне понадобится твоя помощь, я тебя позову.
Вернувшись в гостиную, Стерн ставит стакан с водой на кофейный столик перед Лепом. Лицо гостя выражает отчаяние и безнадежность – как у заключенного, который знает, что сейчас его будут допрашивать, а допрос может в любой момент смениться пытками. Он не стал снимать свою парку – только откинул назад капюшон и расстегнул молнию. Сидит он на самом краешке дивана. Очевидно, что он готов сорваться с места и броситься к двери, а потому старается сделать так, чтобы ему ничто не могло в этом помешать.
– Донателла сказала, что вам нужно со мной поговорить.
– Полагаю, ты знаешь, по какой причине.
От природы Леп весьма привлекательный мужчина со светло-русыми волосами и приятным лицом. Но сейчас черты его лица заметно заострились, и вообще вид у него довольно изможденный – судебный процесс дался ему нелегко, что неудивительно. Под глазами у него залегли тени, ноздри покраснели по краям. Неужели он плакал? Возможно. Не исключено, что за последние годы с ним это случалось довольно часто.
– Может, будет лучше, Сэнди, если вы просто скажете мне, что у вас на уме?
Леп, похоже, не собирается ни в чем признаваться, что никак нельзя считать обнадеживающим началом разговора.
– На уме у меня то, Леп, что ты пытался убить меня на шоссе.
Если исходить из того, что Донателла рассказала сыну, то есть что Стерн упоминал о возможности визита к нему полицейских округа Гринвуд, Леп приехал к адвокату, уже зная, какой будет тема беседы. Однако, несмотря на это, после слов Стерна глаза его словно стекленеют, а челюсть непроизвольно отвисает.
– Ты собираешься это отрицать? – интересуется Стерн.
Леп отрицательно трясет головой, но по-прежнему не в силах произнести ни слова.
Стерн какое-то время мрачно смотрит на гостя, а затем наконец предлагает:
  
– Объяснись, пожалуйста.
– Объясниться? – Леп издает странный звук, похожий на сардонический смешок. – Сэнди, вы когда-нибудь слышали о том, что люди иногда теряют контроль над собой? Я потерял его примерно пять лет назад. На протяжении всей своей жизни я никогда не был импульсивным человеком. Даже будучи подростком, я, глядя на то, что творят мои сверстники, считал их сумасшедшими. Взбираться на водонапорную башню для того, чтобы написать на ней свое имя? Прыгать с большой высоты в реку Киндл? Я не мог понять, в чем смысл подобных поступков. Но потом я связался с ней.
Стерн отмечает про себя, что Леп, похоже, даже не хочет произносить имя Ольги вслух.
– До того как это случилось, я, как мне казалось, понимал, что происходит вокруг меня, и контролировал свою жизнь. Представьте себе, вы смотрите на женщину, и она вам нравится. Но вы женатый человек. Бывало так, что у меня от поведения отца закипала кровь. Однако, в конце концов, у каждого есть отец. Но однажды я – называйте как хотите – дал слабину, не устоял. И тогда во мне как будто что-то сломалось. Моя сдержанность, моя сила воли стали словно вытекать из меня, как будто во мне образовалась некая брешь. Я заметил, что в каких-то ситуациях не могу себя сдержать.
Многие из тех, чьи интересы Стерну доводилось представлять на всем протяжении его долгой юридической карьеры, могли бы сказать что-то подобное. Но большинство из них не понимали, что с ними происходило, и не могли сформулировать, в чем состояла их проблема. После смерти Клары Стерн сам на короткое время потерял способность себя контролировать и испытал от этого настоящий шок. И он сумел извлечь из этого полезный для себя урок. Он снова научился сдерживать себя – но не из страха, а потому, что стал мудрее. Однако Лепа, судя по всему, жизнь пока еще не многому научила.
– Ты был влюблен в Ольгу, Леп?
Собеседник Стерна резко вскидывает на него глаза. Он реагирует так, словно старый адвокат его ущипнул. Стерну приходит в голову мысль, не он ли первым задает Лепу подобный вопрос вслух. Собственно говоря, Стерна это не касается, но именно влюбленность в Ольгу может быть объяснением того факта, что постоянный гнев Лепа по отношению к отцу в конце концов полился через край. Но молодой доктор Пафко несколько раз резко дергает головой из стороны в сторону.
– На самом деле я не знаю, – бормочет он. – Да, она распалила меня, я жил словно в горячке, в бреду. Это было какое-то новое для меня чувство. Она сказала, что любит меня. Но я люблю свою семью. Я всегда знал, что люблю свою семью.
Стерн решает, что ему не следует дальше углубляться в эту тему. Отношения между любовниками редко развиваются по каким-то определенным правилам и законам. Поэтому адвокат предпочитает вернуться к тому вопросу, для решения которого Леп к нему приехал.
– И что же я такого сделал, что ты решился на попытку меня убить?
– Я очень испугался, Сэнди. Страшно испугался. Тогда, в марте, в тот самый день, Ольга пришла ко мне сразу после того, как вы побеседовали с ней и ушли. Мы с ней обычно не так много разговаривали. Сейчас так и вообще прекратили. В общем, я очень удивился, увидев ее в моем кабинете. Она сказала: «Хочу тебя предупредить. Адвокат твоего отца задавал мне много вопросов о наших с тобой отношениях. Про меня и тебя». При этом вид у нее был такой, будто она опасалась, что вы обо всем догадались.
– А если бы я и в самом деле догадался? – спрашивает Стерн.
– Тогда бы вы в конце концов докопались и до всего остального.
Было ли это правдой? Возможно, да. Стерн определенно взял бы след, если бы осознал, какое непреодолимое бешенство испытывал Леп по отношению к Кирилу, и понял всю сложность и противоречивость сложившейся ситуации.
– Леп, без одобрения твоего отца я не мог следовать тот или иной линии защиты. Он должен был ее утвердить.
– Тогда я об этом не думал. И, кроме того, отец устроил бы все так, как это в конечном итоге было бы выгоднее всего для него. Просто мне показалось, что, если вы обо всем узнаете, рано или поздно все это всплывет в суде, и в итоге я потеряю свою семью – а потом, возможно, тоже окажусь на скамье подсудимых.