Белая ферязь (СИ)
— Полагаю, домик у тебя будет. Не каменный, как у Наф-Нафа, раз ты каменный не хочешь, но и не соломенный, как у Ниф-Нифа. А если что, ты всегда сможешь перебраться во дворец, где прочные стены и дубовые двери. Нам не страшен серый волк.
— Я сам серый волк! — воинственно сказал я.
Насчет домика я думал давно. Там, в двадцать первом веке, я читал на форуме гемофиликов, что жизнь в деревянном доме удлиняет «белые» периоды, периоды, когда кровоточивость не проявляется. Якобы. Воздух, магнитные поля, оптимальные условия для организма, и всё такое. Ну, читал и читал, толку-то. Форум международный, за деревянные домики ратовали норвежцы. А у нас деревянный домик — значит, деревня, а если деревня, значит, с медициной не очень, помощи не дождёшься, а пока выберешься в областной центр, может быть уже поздно. В общем, чистая теория на помечтать после обеда на диване. Ну, а здесь — здесь можно и в самом деле попробовать. Вреда-то не будет. Поставить деревянную избу из тех, что получше, сейчас, в тринадцатом году, стоит рублей пятьсот, совсем хорошую тысячу, я узнавал. Главное — землю иметь, где строиться. Ну, строиться будем здесь, в парке, а изба нам, царям, конечно, обойдется дороже. Сосна пойдет в дело не простая, а сибирская, кедровая — это я потом скажу. И — чтобы никакого чугуния! Если где-то нужен металл — пусть будет медь. Что-то связанное с магнитными полями. Тоже якобы помогает. И крышу ни в коем случае не железную, ни-ни-ни, и думать не смейте. Черепица, тёс, а лучше всего солома. Нет, солома — это для Ниф-Нифа, пусть будет тёс. Лиственница. Впрочем, есть архитекторы, им и решать. С учётом пожеланий заказчика. Я уже и эскиз набросал. По памяти. Там, в двадцать первом веке, я тоже эскиз делал. Прикинули с мамой — нет, не потянем. В нашем городке жилье никто не покупает, только продают, потому как ежедневные прилёты. И потому продать квартиру и на вырученные деньги построить сельский дом вряд ли получится. А чтобы и то, и другое — нет, столько денег у нас нет. Не было. То есть не будет. Как там мама теперь? Дом разрушен, где она живёт, то есть будет жить?
И я стал прикидывать: вот если я сейчас — ну, позже, после совершеннолетия, — положу на счёт в надежном швейцарском банке некую сумму с условием выдать её Анне Николаевне Симоненко, первого сентября две тысячи двадцать шестого года, что будет? А зачем двадцать шестого? Две тысячи десятого года! Когда всё вокруг тихо, мирно, дружно, хочешь — Швейцария, хочешь — Болгария, хочешь — и вовсе Лондон и Париж, никаких препон, и тут ей звонок швейцарского адвоката, так, мол, и так, госпожа Симоненко, в банке, который я имею часть представлять, на ваше имя открыт счет в тысяча девятьсот… ну, скажем, в тысяча девятьсот двадцатом году, и теперь, с набежавшими процентами вам причитается пятнадцать миллионов швейцарских франков. Ура, ура! Папа бросает работу на шахте, мы все дружно уезжаем из нашего замечательного, но очень неэкологичного городка куда? В Санкт-Петербург! За культур-мультурой!
И вот мы гуляем по Александровскому Парку, и я показываю деревянный домик и говорю, что здесь жил я. Постой, постой! Ведь если мы переехали, то я не погибну в две тысячи двадцать шестом году, а если я не погибну, то цесаревич Алексей, предоставленный сам себе, не доживет до совершеннолетия, и не поместит в банк деньги, и тогда мы по-прежнему будем жить там, где жили, и папа погибнет под землей, а я — дома, когда в дом угодит ракета, и воскресну в цесаревиче Алексее, и в одна тысяча девятьсот двадцатом году открою счёт в швейцарском банке с условием передать его Анне Николаевне Симоненко — и так далее, и так далее, и так далее…
Голова закружилась.
Нет, это для меня не открытие, я прочитал немало книг о попаданцах, и вопрос о коррекции настоящего путем изменения прошлого в тех книгах поднимался. Но и только. Удовлетворительного решения никто дать не смог, какое может быть решение, если это — выдумка, сказка?
Ага, сказка. Возможность мгновенной видеосвязи хоть с Пекином, хоть с Рио-де-Жанейро, хоть с Сиднеем сейчас, в одна тысяча девятьсот тринадцатом году тоже сказка. Рассказать Papa, что любой крестьянин, любой мастеровой, любой гимназистик за самые небольшие деньги сможет часами говорить с Лондоном или Токио, — Papa не поверит. Хотя радио наш Попов уже изобрёл, а их Маркони уже присвоил чудесное изобретение русского гения, так написано в наших учебниках две тысячи двадцать шестого года. Радио есть, но пока это все больше точки и тире. Хотя в Северо-Американских Соединенных Штатах уже есть вещание для масс, передают и музыку, и речь — об этом я прочитал в «Газетке для детей», очень познавательная газетка. Так то в Америке…
Нам и точек с тире пока довольно. Но не за горами и полноценное радио, с трансляциями из Мариинского театра и Государственной Думы. Лет через десять, если не будет войны. Другой бы попаданец что? Другой бы попаданец быстренько организовал Русскую Радиовещательную Компанию, с использованием как проводного, так и беспроводного вещания. Другой, но не я. Я просто не знаю, как это работает. Могу пробубнить о радиоволнах, могу даже схемку детекторного радиоприемника изобразить, но
этого мало. Да и спроса особого нет. Хочешь музыки — садись за фортепьяно, и играй. Кому фортепьяно не по средствам, действительно ведь дорогой инструмент, тогда бери гармошку, а ещё проще — балалайка. Я слушал балалаечников, когда с Papa ездил в разные полки, полковая самодеятельность, так сказать, слушал, и удивлялся, как, оказывается, здорово играют. Я, говорят, тоже прежде играл, но нет, я сменил балалайку на перо и карандаш.
А если и балалайки нет — поют хором или соло, а капелла. Иногда мило. Вот оно, сарафанное радио.
Кстати, о сарафанном радио. У меня на него большие планы.
Подданные о жизни царской семьи знают мало. Откуда им знать? Нет, парадные фотографии публикуют постоянно, и в кинохрониках показывают, и вообще… Но это витрина, не более. А что там на самом деле, никто не знает. Теоретически. Не пишут газеты о личной жизни. Хотеть хотят, но не пишут. Приличия пока не позволяют об этом писать. И цензура. Формально её, цензуры, после октябрьского манифеста нет, но она есть. Закрыть газету — дело простое. Ту же «Правду» закрывали многажды. Она, конечно, возрождается — то «Рабочая Правда», то «Пролетарская Правда», то «Северная Правда» — но это и хлопотно, и затратно, и теряешь подписчиков. О подписчиках «Правда», положим, не очень беспокоится. Обходится. Не с продаж живёт, не подписчики её кормят. Но другим газетам важно себя блюсти.
Если нет газет — в дело вступает сарафанный телеграф. Я даже удивился, встретив это выражение «сарафанный телеграф». Оказывается, оно существует сейчас, в начале двадцатого века. Ну, а почему бы и нет? Сарафаны есть, телеграф есть, значит, и сарафанный телеграф есть.
Во дворце и вокруг дворца работает множество людей. Не только и не столько лакеи, а обычные мастеровые, суть рабочий класс — сантехники, электрики, столяры, маляры и прочие. Есть и крестьяне — скотники, доярки, птичницы. И полно людей из сферы обслуживания — горничные, кухонные работники, смотрители, и, наконец, лакеи. Все они видят императорскую семью, а некоторые даже удостаиваются разговора — Papa запросто может поговорить с электриком о наилучших осветительных лампах, а с маляром — об особенностях покраски заборов. И это будет разговор знающего человека: Papa нередко и сам красит беседку или меняет лампочку. Он вообще не чурается физического труда — чистит дорожки, лёд на прудах, и тому подобное. Для здоровья полезно.
И вот о том, что видят и что слышат, люди болтают. Не громко, не публично. Муж расскажет жене, что вот сегодня, когда он чинил стул работы венского мастера, его похвалил Государь, мол, хорошо работаешь. Или горничная увидит, как Императорские высочества Великие княжны устроили битву на подушках, и тоже расскажет об этом матушке. Дело житейское, никто не ждёт от прислуги полного молчания. Да и беды в этом нет. Ну, живут люди, и живут. Да, богато, да, красиво.