Мир лабиринта и костей (СИ)

— Я тоже на это надеюсь.
— Тоже?
— Если ты его не послал, то это сделаю я. А потом сильно разочаруюсь в тебе.
— О, нет, — откинув голову на изголовье дивана, саркастично заметил Себастьян. — Великая Зельда Сулис будет разочарована во мне.
— Не ёрничай, иначе вышвырну тебя где-нибудь на Аляске.
Себастьян мгновенно выпрямился, — по тому, как он поморщился и тут же, будто этого и не было, сжал челюсти, Зельда поняла, что у него всё ещё кружится голова. Неужели она ошиблась в пропорциях и добавила меньше лимонного сока, чем было нужно?..
— А почему, собственно, не вышвырнула?
Где-то час назад, когда Себастьян ещё спал и даже не думал просыпаться, у Зельды был готовы ответ. «Чтобы ты помучился потом, сгорая от стыда». «Чтобы получить выкуп». «Чтобы в очередной раз доказать, насколько я невероятная». Это были очень простые варианты, каждый из которых был правильным и, что главное, уместным. Ничего сверхъестественного, только чистая правда, слегка приправленная её уверенностью в себе и адекватной оценкой ситуации.
— Ты помнишь, какой бред нёс ночью?
«Нет, Зельда!» — снова повторила она про себя, на этот раз сжав кулаки так сильно, что хрустнули костяшки.
— Бреда не помню, — ответил Себастьян, выждав несколько секунд либо ради приличия, либо из-за того, что боялся, что у него начнётся заплетаться язык. — А что я говорил?
Зельда усмехнулась, чувствуя, как в ней вновь поднимается гнев.
Она ненавидела, когда её использовали, а потом вытирали об неё ноги так, будто это нормально. Ненавидела, когда ей давали обещания, потому что знала, что на самом деле они — пустой звук, ничего не значащие слова. Если сегодня ей обещают, что не воткнут нож в спину, то завтра именно это и происходит. Если ей говорят, что она уникальная, то через несколько минут выясняется, что это было ложью. Если её обещают не бросать, то обязательно бросают.
Поэтому Зельда никому, кроме себя, не верила. Отец избавился от неё, когда она ещё была маленькой девочкой, променяв её магию на выпивку и деньги. Эльфы во дворце относились к ней не самым лучшим образом, потому что она не терпела несправедливости и не позволяла издеваться над собой. Король Джевел позволил ей стать охотницей, чтобы она могла защищать себя и зарабатывать так, как может, но жёстко контролировал едва не каждый её шаг почти двадцать лет — до тех пор, пока Зельда не доказала, что не пойдёт против короны.
Вся её жизнь — это ходьба по краю, где с одной стороны люди, желающие ранить, а с другой — бездна, в которой нет ничего и никого, где, однако, слышатся бесконечные отзвуки жестокости, которая следовала за ней по пятам. Она сумасшедшая, готовая напасть первой, бессердечная и жестокая, не знающая пощады и ни во что не ставящая других людей.
Ну и пусть. Разве эти же самые люди не арестовали её по ложному обвинению? Разве не они считали, что король Джулиан зря позволил ей остаться при дворе и сохранить титул охотницы? Разве не они говорили, что она утянула Себастьяна Гривелли на самое дно?
Это было ложью, но, смотря на искателя прямо сейчас, помня, каким по-детски счастливым он выглядел ночью, когда видел её магию, как говорил, что любит её, Зельда начинала думать, что на самом деле эти слова — правда. Будь Себастьян нормальным, он бы ни за что не сказал такого. Не дал бы ей крохотную надежду на то, что и она может быть нормальной.
— Если ты про магию, — наконец сказал Себастьян, отведя глаза и, казалось бы, смутившись из-за затянувшегося молчания, — то я, кажется, реально забыл, что ты ей владеешь.
— Я не про магию, — скрипнула зубами Зельда.
— Э-э-э… Вино? Я не помню, где его купил. Правда. Но если оно настолько отвратное, я могу принести другое.
— И не про вино.
Себастьян беспомощно уставился на неё, опустив плечи. Так странно: теперь она не видела в нём даже капли уверенности, которая сохранялась ещё минуты назад. Мало-мальской выдержи тоже не было, словно Себастьян сдался. Перед кем или чем — Зельда и без того знала, но всё равно была удивлена. Думала, что в тот раз, после её ареста, когда он плакал перед ней, у него просто сдали нервы, что подобного никогда больше не повторится. Но повторялось, и Зельда, как и в первый раз, не знала, как ей быть.
 
Сделает шаг вперёд — толкнут на два назад. Повернётся спиной — ранят не хуже, чем ранит она. Позволит себе то, чего не позволяла раньше — окрестят сумасшедшей.
Впрочем, она и так ею была.
— Ты сказал, что любишь меня, — наконец произнесла Зельда, из последних сил подавив магию, рвавшуюся наружу. Ей хотелось сломать что-нибудь, обратить в пыль, но, конечно, даже если она разгромит всего одну комнату, из-за этого у неё будут проблемы, да и потом придётся всё самостоятельно приводить в порядок.
Себастьян свёл брови, кивнул и, щёлкнув пальцами, ответил:
— Да, это я помню.
Теперь Зельда хотела разгромить не только одну комнату.
— И?
— Что — и? Я же сказал, что бреда не помню. А то, что я тебя люблю, не бред. Это правда.
Магия отступила, успокоилась. Зельда хрипло рассмеялась, покачав головой. Внутри было слишком пусто, чтобы она могла придумать достойный ответ или хотя бы притвориться, будто слова Себастьяна её ничуть не волнуют.
Стефан писал, что пустота — это тоже чувство, питающее магию, но Зельда чувствовала нечто совершенно другое. Словно упорно готовила себя исключительно к одному варианту развития событий, не принимая во внимание другие, потому что вероятность воплощения их в жизнь была крайне низкой. А они всё же стали реальностью. Словно она долгие месяцы жила, не боясь дождя, который из-за проклятия превращался в кровь, а потом оно вернулось вместе с ужасом, ледяной хваткой стискивающего сердце и лёгкие.
— Я, конечно, знаю, что неотразима, — всё ещё посмеиваясь, сказал Зельда, — но…
Она остановилась, наткнувшись на сосредоточенный, ясный взгляд Себастьяна, и слова вдруг застряли в горле. Даже самую ужасную правду он преподносил вот с таким выражением лица, считая, что иногда лучше быть максимально честным и, вероятнее всего, выставить себя в глазах других не в лучшем свете. У людей говорили: «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь». Зельда и сама предпочитала правду, какой бы отвратительной она ни была, но не такую.
— Ты вообще понимаешь, как странно это звучит?
Себастьян неопределённо взмахнул ладонью.
— Можешь ударить меня, вышвырнуть в Тихий океан или вообще продать по кусочкам, но я не собираюсь забирать свои слова обратно.
Зельда оказалась рядом быстрее, чем за секунду. Кинжал, лежащий на кухонном столе, пронёсся в воздухе и лёг ей в руку, кончик лезвия уткнулся в шею Себастьяна.
— Ты не имеешь права заявлять мне такое, — прошипела Зельда.
— Ещё во время поиска ты была свято уверена, что я влюблён в тебя. И знаешь, это правда, и я настолько влюблён, — он скосил глаза на лезвие, упиравшееся ему в шею, и улыбнулся, — что вот это меня даже заводит.
Разочарованно рыкнув, Зельда отшвырнула кинжал в сторону.
Она запуталась, устала и потерялась. Ещё никто прежде не выводил её из себя настолько. Никто не подбирался так близко и, что самое главное, не занимал большую часть её мыслей. Зельда ненавидела привязываться, но, смотря на Себастьяна, понимала, что всё-таки привязалась.
Отвратительно. Почему она такая неправильная?..
— Ненавижу тебя, — бросила Зельда, вцепившись в волосы.
На секунду Себастьян замер, будто полностью погрузился в себя, а после выдавил очередную улыбку. Не уверенную, означавшую, что он знает себе цену, и не дерзкую, которой он иногда награждал её. Эта улыбка была вымученной, ненастоящей, притворной, какую Себастьян цеплял только в присутствии отца — пару раз Зельда видела это и точно знала, что не ошибалась.
Шаг вперёд — два назад. Это было законом, который преследовал Зельду всю её жизнь.
«Шаг вперёд, — повторила она, проклиная саму себя за метания, — два назад».
Шаг вперёд — два назад. Но следом — ещё один шаг вперёд, а там, если кто-то попытается толкнуть её назад, она поднимет Бальмунг.