Галактический консул: Гребень волны. Гнездо феникса

Плохой Дождь разом, как это с ним и бывает, угомонился, его жирные капли больше не досаждали Прыглецу. Зато пошел Хороший Дождь, мелкий и теплый. Но листья задерживали его, всасывали и впитывали, не допуская до затаившегося между ветвей Прыглеца, который угрелся в своей шкуре и придремал.
Наконец расступились тучи, проглянула луна, и храпуница совсем одурела, глядя на нее неосмысленными глазищами.
  
Прыглец встрепенулся. Начиналась пора охоты. Припадая к стволу, он заскользил книзу. Он очень старался не шуметь листвой, не хрустеть мертвыми сучьями, чтобы ненароком не пробудить в храпунице уснувшую злость. И листья раздвигались без единого шороха, сучья гнулись без малейшего звука, словно Прыглец не чужой был дереву, словно родился и рос вместе с ним, как одна из его ветвей. А он и не был чужим этому дереву. И всем прочим деревьям.
Ноги Прыглеца коснулись мокрой земли. Резун-тра-ва пропускала его, плотно и бесшумно смыкаясь позади. Храпуница стояла торчком, храпя и хрюкая на луну, и это была очень жирная храпуница. С мясистыми лапами и толстым хвостом. У Прыглеца даже слюнки потекли. Он пошарил вокруг в поисках подходящего камня, но ничего не нащупал. И тогда пальцы его сложились в кулак, и этот кулак стал камнем. Прыглец не любил убивать камнем, сложенным из своих пальцев, но иногда у него не бывало выбора.
Он привстал в траве, зорко высматривая уязвимое место в разошедшемся панцире храпуницы, подобрал под себя ноги, чтобы одним прыжком достичь ее и поразить с ходу.
Но чуть сбоку поднялась чужая темная фигура, опережая Прыглеца. Кто-то пришлый прежде него кинулся на дурную храпуницу и убил ее обломком острого сука в то самое уязвимое место. Лунный сон храпуницы оборвался, она повалилась на бок, дергая хвостом и лапами.
5
Прыглец обнаружил, что стоит во весь рост, тупо уставясь на то, как чужак приноравливается к замирающей туше, чтобы уволочь ее за собой и сожрать. Его, Прыглеца, храпуницу. Которая хотела выследить Прыглеца, но сама должна была достаться ему.
Прыглец зарычал, показывая, что не намерен отдавать законную добычу за просто так. Чужой обернулся, и при свете луны Прыглец узнал его. Это был Ходун, грязный и отвратительный. Грязный потому, что всю ночь пролежал в траве, таясь от храпуницы, которая скрадывала Прыглеца и не знала, что ее самое скрадывают сразу двое. Отвратительный же потому, что на его голове почти не росли волосы, как у Прыглеца и тех, что живут за Рекой. Одна сплошная нездоровая плешь с белесыми клочьями возле ушей да неровными кустиками щетины на щеках.
Ходун бросил храпуницын хвост и проворно подобрал сук, которым только что убил зверя. Его мерзкий рот медленно растянулся до ушей, обнажая ряды крепких и острых зубов. Тяжелые грудные мышцы под омерзительно голой, заляпанной грязью кожей напряглись. Ходун видел, что у Прыглеца нет ничего, кроме рук и ног, но он понимал, что это и есть самое страшное оружие в сшибке. Потому что от удара окаменевшего кулака разлетались в мелкую щепу молодые деревца, крошился гранит, издыхали храпуница и мохнач – вроде того, чья шкура болталась на плечах Прыглеца. Ходун понимал и то, что Прыглец ненавидел его с самой первой их встречи. Никто так не досаждал Прыглецу, как Ходун. Никто так часто не уводил у него из-под носа добычу, не занимал лучшие деревья под гнездо, не объедал самые обильные грибницы. Им давно сделалось тесно вдвоем в этой долине – от Реки, что текла невесть откуда невесть куда, непреодолимая своей шириной и быстриной для других охотников, до вечно туманных Болот. Кто-то должен был уступить. А значит – умереть.
Ходун и не думал уступать. С чего бы ему оставлять привычные места? Да и куда ему деться? Уйти за Реку? Но там, – даже если он и отважится вдруг пуститься вплавь, – неизвестность, другие охотники. А здесь только один Прыглец. Хотя он и опаснее всех мохначей, храпуниц и рогоступов, вместе взятых… Поэтому Ходун выставил сук острым концом перед собой и стал ждать, когда Прыглец набросится на него. А вдруг тот совсем одуреет от злости? Или в темноте не углядит и сразу напорется? Вот было бы хорошо…
Прыглец не одурел, хотя и был очень зол. А в темноте он видел так же, как днем. Он продолжал тихонько рычать, придвигаясь к сторожкому Ходуну все ближе по хит – рой путаной стежке. Отклоняясь то в одну сторону, то в другую. Как если бы перед ним был мохнач, у которого от этих метаний быстро темнело в глазах, и тогда его можно было убивать и жрать. Но Ходун был не мохнач, и в глазах у него не темнело. И он пока что не допустил ни малейшей оплошности, какая позволила бы Прыглецу с места перемахнуть разделявшее их расстояние и убить его ударом каменных пяток в голову.
Дождь перестал, впитался в траву и стал травой, пропал в земле и стал землей, а Прыглец все кружил, не решаясь приблизиться к напряженному, застывшему в ожидании развязки Ходуну. Сук был не очень тяжелый, но держать его было все же неудобно. Руки Ходуна дрогнули, острие сука нырнуло вниз – только на миг, а затем снова выправилось. Ходун сам погубил себя. Ему не следовало с куском дерева в руках дожидаться атаки Прыглеца. Нужно было сразу нападать самому. А теперь он уставал, мышцы его были скованы. Лучше всего Ходуну было бы убежать прочь, отсидеться до наступления дня и тогда снова перейти дорогу Прыглецу. Но он знал, что сейчас Прыглец легко догонит его и вспрыгнет своими страшными ногами на плечи, сомнет и растопчет. И еще жаль было оставлять мертвую храпуницу.
Ходун захрипел, накачивая в себе ярость и одновременно рассчитывая обмануть врага: пусть думает, что он совсем потерял рассудок от гнева. Его маленькие серые глазки налились кровью, изо рта пошла пена. Быстро вскинув руки, Ходун метнул сук в лицо ненавистному Прыглецу. Он и не надеялся попасть – хотя бы застать врасплох. Но Прыглец увернулся, а затем без разбега, прямо с места взлетел в воздух на высоту своего роста и обрушил на безоружного противника удар обеих ног. Но удар не достиг цели.
6
Ночь внезапно оборвалась и застыла. И всё оборвалось и застыло. Высох и замер текучий жирный воздух. Стихло неумолчное шебуршание резун-травы. Пропало бормотание Реки за ракитистым угором. Смерзлись мысли в голове у летящего Прыглеца. Окаменел Ходун, не успев отпрянуть.
А затем все ожило, задвигалось, зашумело. Но Прыглец отлетел прочь и кубарем покатился по земле, обдираясь о травяные стебли. Упал и закувыркался в другую сторону вовсе уж ничего не соображающий Ходун.
И на том месте, где им предстояло столкнуться в последний раз, возник Радужный Дракон.
Он был огромен. Он был ужасен. Он был ослепительно красив.
Его змеиное чешуйчатое тело пролегло среди травы, исходя дивным сиянием, переливаясь тысячами самоцветных огней. Перепончатые крылья развернулись и затрепетали, отбрасывая порывы тугого ветра. Длинный стреловидный хвост свивался в искрящиеся кольца и бил по земле так, что она взрывалась клочьями. Гребнистая змеиная голова вознеслась на высоту деревьев, и с этой вышины сверкали ровные ряды изумительных острых зубов. Выпуклые мертвые глаза смотрели пусто и равнодушно, даже вспыхивающий в глубине зрачков розовый свет не мог их оживить.
Радужный Дракон выпростал из-под себя короткие когтистые лапы и отнял туловище от земли. Сделал один шажок, другой, словно проверяя себя. И развернулся на Прыглеца.
К этому зрелищу нервы Прыглеца были не готовы. Сердце его оборвалось и упало в пропасть, мысли разлетелись стайкой перепуганных стрекоз…
  
Прыглец не боялся ничего и никого. Правда, он не любил змей. Теперь же перед ним была чудовищная змея – пусть даже с лапами и крыльями, это дела не меняло. ТАКОЙ змеи можно было испугаться.
Прыглец ударился бежать не разбирая дороги, позабыв про ненавистного Ходуна и мертвую храпуницу.
Ходун тоже удирал во все лопатки со страшного места – в другую сторону.
Радужный Дракон остался на поляне один. Его не занимала туша убитой Ходуном храпуницы. Он не помышлял пуститься вдогонку за кем-либо из охотников. Ему больше нечего было здесь делать. И он ушел туда, откуда явился.