На все четыре... (СИ)

Скотинина. Боевая девчонка. И, пусть, она даже не была "своей». Она держалась наособицу ото всех нас. Но, вспоминая бледного семилетнего мальчика, расширенными от ужаса глазами смотрящего на умирающую сестру, я тоже испытывал чувство вины. За что? Бог весть. Но доводы рассудка тут бессильны.
Арбуз. Прямой и честный парень. Я, даже, не успел толком узнать его. Но тот внутренний стержень чести и долга, что был в нём, я сумел оценить. Ну тут уже можно даже какие-никакие доводы своей вины найти. Типа: не стоило дожидаться его боя, а действовать сразу. Поднимать бунт, пока мы все ещё были живы. Не искать новых участников, а действовать с теми, кто был. Может быть хоть у кого-то были бы шансы вырваться. А так… все погибаем один за другим.
Грека. Единственный, кого из участников я назвал бы своим другом. Настоящим. Таким, какие бывают — один и на всю жизнь. Где-то там у него остался маленький и бедный анклав, который обязательно загнётся без его руководства. С его смертью погибнет и его анклав. Маленькие дети, не способные прокормить себя сами. Их судьба тоже висит на моей совести пудовыми гирями.
Хиросима… Тут, даже — мысленно прикасаться к её образу жутко больно. И дикое чувство стыда за ту нелепую попытку уклониться от ответа и перевести все в шутку, на её честно заданный вопрос: «Что ты будешь делать если нас сведут вместе на арене?» Казалось бы, какой смысл в этом? Ей достался другой противник. Но я никак не могу забыть то выражение ее лица, с которым она тогда развернулась и ушла. Ушла, как оказалось, навсегда.
Вот и получается в итоге, что я ощущаю себя виноватым в их смертях и, потому, подсознательно и провоцирую окружающих на агрессию по отношению к себе. Звучит — дико нелогично, но оно так и есть!
Снова загремел засов и в каморку снова заглянул угрюмый Сиплый.
— Вставай, давай. Тебя Шварц вызывает.
Медленно повернув голову в его сторону я нехотя проворчал:
— Я вам что, собачка — по первому свисту подскакивать? Если кому надо — пускай сами ко мне приходят.
— Ах ты! — Сиплый аж задохнулся от гнева и с самым решительным видом направился ко мне, помахивая резиновой дубинкой. Во мне же боролись два противоречивых желания. Первое: купировать только что спровоцированный конфликт невинным вопросом: «А кто вместо меня вечером на арену выйдет, если ты сейчас…», а второе — принять бой. Вот прям здесь и сейчас. Сколько можно терпеть? И, к моему искреннему удивлению, я чувствовал, что второе желание явно перевешивает! Похоже, психика у меня вс ж таки нарушена. Явное ж отклонение. Так откровенно нарываться на опиздюливание…
Но даже отстраненно наблюдая за вывертами собственной психики, я и не подумал противиться нахлынувшему желанию. И, потому, когда Сиплый подошёл, я сжался в комок, поджав под себя ноги (пусть думает, что я боюсь его дубинки), и, когда тот замахнулся на меня своим дубинатором, резко выпрямился, ударив обеими ногами куда-то в живот охраннику.
Увы, но красиво отшвырнуть его так, чтоб еще и согнулся от боли, у меня не вышло. Сиплый был опытным бойцом и такой вот бунт, по всему видать, усмирял не в первый раз. Увидав самое начало моего движения — он чуть-чуть отстранился, выгнувшись назад так, что мои ноги лишь едва-едва достали до его живота, не нанеся никакого урона, а вот его дубинка, припечатавшая меня по ляжкея, заставила сорваться последним запретам, что еще сдерживали меня.
Не дожидаясь пока он сделает новый замах (одного-то удара хватило по самое не могу), я используя энергию, с которой выбрасывал ноги, утвердил их теперь на полу и сам вылетел из кровати бросаясь на Сиплого. Никаких хитрых маневров или приёмчиков. Просто сам, всем телом, впечатываясь в охранника. А точнее сшибая его с ног (благо, он попытался в этот момент, как раз переступить ногами и потерял равновесие) и впечатывая его в стену камеры.
Сиплый был старше меня и куда физически сильнее. Так что я ни на секунду не обольщался — это его не остановит. К тому же от дверей на помощь своему начальнику спешил еще один охранник. Времени у меня нет совсем. И использовать как оружие тут нечего. Если только…
  
Небольшой столик, стоявший возле кровати, от удара ноги подлетел в воздух, перевернувшись в полете вверх ножками, заставив подходящего охранника чуть отшатнуться (в его же сторону столик пинал). А Сиплый успел в это время прийти в себя и с силой оттолкнул меня. А силы ему было не занимать. Я отлетел как мячик от стены. Почти.
Я не стал сопротивляться его швырянию. Не пытался устоять на ногах. Наоборот, я сам рухнул в ту сторону, в которую он меня толкал. Но, при этом, не выпускал его ветровку, в которую я вцепился, скомкав её на его груди. И, против двойного рывка (своего собственного, да еще и помноженного на мое ускорение) он не устоял, полетев на пол вслед за мной.
Да, избежать падения я не смог. Я мог только чуть скорректировать падение. Так что, рухнув на пол, я чувствительно приложился головой об пол, аж искры из глаз полетели, а вот Сиплый…
Когда я, чуть придя в себя, повернул голову вбок, то увидел лежащего рядом начальника охраны. Из его спины торчала металлическая ножка перевернутого стола. И она была вся в крови.
Впрочем, долго глазеть мне не пришлось. Подскочивший напарник Сиплого с совершенно нечеловеческим лицом ткнул в меня шокером и я, уже второй раз за сегодня, выгнулся дугой и отрубился.
Повторно пришел в себя от резкого запаха нашатыря, сунутого мне под нос. В камере ощутимо прибавилось народу за то время, что я был в отключке. Помимо Ведьмы, (которая и приводила меня в себя нашатырем) тут был сам Шварц со всей своей свитой.
— И, что дальше? — голос Шварца был полон искреннего любопытства.
— Ну, это… — тот охранник, что был в напарниках у Сиплого, особым красноречием явно не отличался. — Он с кровати как кинется, и Сиплого об стену. Я кинулся на помощь, а он ногой по столу раз, и он под самый потолок подлетел. А потом кверх ногами упал. А потом Сиплый его толкнул, и он падает. Но Сиплого за воротник ухватил, и за собой… И прям на ножку.
— Поня-я-тно… — раздумчиво протянул Шварц. — Идиоты! Я же говорил вам, что чем ближе к финалу, тем внимательнее надо быть. Они последний страх теряют. А вы — расслабились! «За пятерыми легче уследить, чем за шестнадцатью» — явно передразнивая кого-то прогнусавил лидер восточников — а то, что остаются, как раз, самые опасные, которые уже крови попробовали и ничего, в принципе, не боятся — понять, мозгов не хватает.
Охранник лишь потеряно молчал. Впрочем, повинуясь едва заметному взмаху руки, он с облегчением поспешил скрыться с глаз высокого начальства. Ко мне же подскочила парочка из его свиты и, подхватив под руки, поставили перед Шварцем, скептически рассматривающем меня как какое-то редкое и опасное насекомое.
— Он хоть на ногах-то стоит? — с явным сомнением процедил он. — Эти дуболомы не перестарались?
— Ну, кости целы, — негромко ответила Ведьма откуда-то у меня из-за спины. — По ноге дубинкой знатно прилетело, но стоять должен. Ладонь ещё порезана, но тоже ничего серьезного. Главное, что дважды за день шокером получил… Причём — максимальный заряд. Это не очень полезно.
— И? — раздраженно процедил Шварц.
— Ну, справиться с Сиплым это ему не помешало, — пожала плечами Ведьма.
— И то верно. Покоцать Мосла… Это дорогого стоит. И ведь я тебя тебя недооценивал, — обратился он уже конкретно ко мне. — Думал твои подвиги преувеличены. А ты вон что вытворяешь. Я теперь действительно верю во всё, что про тебя рассказывали.
Я промолчал. Чувствовал я себя, все-таки, не очень хорошо. И, хотя, внутри опять поднималось желание устроить тут бойню (что-то с психикой конкретно не так. Это же явная попытка суицида, пусть и завуалированная), но умом я понимал всю бесперспективность подобных действий. Слишком много народу. И держат крепко. Дохлый номер. Но желание всё равно не проходило. Впрочем, Шварц похоже не нуждался в моих репликах.