Бархатный ангел (ЛП)
Это, конечно же, злость, обида и целый ворох сексуального напряжения.
— Раньше я много с ней разговаривала, — продолжаю я. — Но это было также потому, что она была единственной, с кем мне приходилось говорить много времени. Очевидно, она не могла возразить, но я просто хотела рассказать ей кое-что. Я рассказала ей о ее тете и дяде. Ее двоюродные братья. Я рассказала о своих родителях и о том, какой была жизнь на Среднем Западе. Я рассказала ей всю историю своей жизни и надеялась, что какая-то частичка ее сохранит память о моем голосе, когда меня не будет с ней.
— Она слушала, — бормочет он больше себе, чем мне. — Они всегда слушают.
Я бросаю на него странный взгляд. Он качает головой, и момент проходит.
— Она родилась в Англии? — спрашивает он чуть более резко.
Я качаю головой. — Эрику удалось перевезти меня обратно в Штаты, когда я была на шестом месяце беременности, так что последний триместр я провела с сестрой и ее семьей.
Как ни странно, рассказывать Исааку мою историю — это катарсис. Не только потому, что он из тех слушателей, которые не перебивают и не реагируют, разве что кивают тут и там. Но также и потому, что я никогда никому не говорила, что все началось до конца.
Бри много знает. Эрик тоже. Но они были там для многих из этого. Опыт объяснения того, через что я прошла, тому, кто был отстранен от этого, ощущается как облегчение дыхания после долгих мучительных минут задержки дыхания.
— Эти месяцы были и прекрасными, и ужасными в равной мере. Я боролась со своим решением оставить Джо с Бри. Но я также пыталась впитать каждый момент. Было удивительно иметь Бри со мной. Удивительно, что есть люди, с которыми я могу просыпаться каждое утро. Я больше не разговаривала сама с собой.
Я делаю глубокий вдох, заново переживая последний месяц моей беременности. Я читала мальчикам на ночь. А когда они спали, я с трудом вставала на ноги и спускалась вниз, где меня ждала Бри с кружкой горячего шоколада.
До сих пор не могу устоять перед чашечкой горячего шоколада. Во многом это связано с тем, что напиток ассоциируется у меня с ней.
С безопасностью.
С комфортом семьи.
— Твоя сестра была с тобой, когда ты рожала? — спрашивает Исаак, прерывая мои задумчивости.
— Была, — говорю я, кивая. — Она была прямо там, в родильном зале, держала меня за руку и говорила, чтобы я дышала через боль. Знаешь, смешно… Помню, что роды были болезненные, но точно не могу определить, какая именно боль. Сейчас это кажется мимолетным. Я знаю, что кричала, плакала и сжимала руку Бри так сильно, что оставила ей синяки, и я совершенно уверена, что поклялась, что это была худшая ошибка в жизни. Но теперь… я думаю, что смогу сделать это снова.
В тот момент, когда слова слетают с моих губ, я понимаю их смысл.
Краснея, я отворачиваюсь. — Я имею в виду…
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — говорит Исаак, любезно спасая меня от путаницы с объяснением, которое, я даже не уверена, что имею под рукой.
Все еще борясь с приливом крови к щекам, я возвращаюсь к своей истории.
— Я рожала семь часов, — говорю я ему. — Она родилась посреди ночи. Три сорок три утра. Это то, что они написали в ее свидетельстве о рождении.
Лазурные глаза Исаака нежны. Голос у него тоже. — Как она выглядела, когда родилась?
Я внутренне улыбаюсь. — Я знаю, что должна сказать, что она выглядела как самая красивая вещь в мире. Но правда в том, что она была похожа на инопланетянина с кашеобразным лицом и грязью по всему телу.
Он фыркает от смеха, и я ловлю себя на том, что наклоняюсь в его сторону.
Инстинктивно открываясь ему, как цветок солнцу.
— Однако сразу после этого ее почистили, и когда я увидела ее во второй раз…
— Она выглядела как человек?
— Я бы так далеко не пошла, — усмехнулся я. — Но она выглядела… как будто она принадлежала мне.
Он ничего не говорит. Я чувствую странный приступ сочувствия, наполняющий меня. У меня украли так много времени с Джо. Но, по крайней мере, у меня было несколько моментов, за которые можно было зацепиться.
Когда я скучаю по ней, я могу закрыть глаза и вернуться в те первые шесть месяцев и представить, как кормлю ее грудью, чтобы она заснула. Или петь ей перед сном. Или увидеть ее улыбку в первый раз.
Я так часто просматривала эти воспоминания, что они до сих пор выделяются, такие свежие и яркие, как если бы они были совершенно новыми.
У Исаака ничего этого нет.
— После того, как они вымыли ее и положили в мои объятия, моей первой мыслью было… она похожа на тебя.
Глаза Исаака встречаются с моими, и я чувствую, как воздух вокруг нас снова напрягается. Напряжение затягивается, но не агрессивно и не горько.
Есть связь, которая связывает нас двоих сейчас. Джо объединяет нас, и мы впервые признаем это. В каком-то смысле трудно говорить все это Исааку.
С другой стороны, это самое простое, что я когда-либо делала.
— У нее была голова, полная темных волос. И в тот момент, когда она открыла глаза, все, что я могла видеть, было голубым.
— Что ты при этом чувствовала?
Я понимаю, почему он спрашивает, но на мгновение я не знаю, что сказать.
Правда слишком личная вещь, и он сможет распознать ложь.
— Это заставило меня почувствовать себя… ошеломленной, — говорю я.
Это достаточно верно, не выдавая слишком многого.
Но я до сих пор почти осязаемо помню, каково было осознавать, насколько моя дочь похожа на своего отца. Казалось, что одна ночь с Исааком в тот момент стала конкретной. Это было значимо.
И каким-то странным образом я была рад, что у меня осталось такое яркое и красивое воспоминание о нашем совместном времени.
— Думаю, я ценила эти бессонные ночи так, как не ценит большинство молодых матерей.
— Потому что ты знала, что скоро у тебя будет много непрерывных ночей сна? — Исаак предполагает.
Я киваю. — Я знала, что буду одна и далеко, желая, чтобы меня разбудил плач моего ребенка.
— Должно быть, это было тяжело… оставить ее.
Разлука была худшей в первые несколько месяцев. Особенно, когда мое тело на каждом шагу напоминало мне о ребенке, которого я вытолкнула на свет.
— Это была самая трудная вещь, которую мне когда-либо приходилось делать. Единственная причина, по которой я вообще смогла это сделать, заключается в том, что я была убеждена, что это правильно для нее. И потому что я знала, что Бри и Джейк позаботятся о ней, как о своей собственной.
— Как ты объяснила это Джо, когда она стала старше?
— Она никогда не знала ничего другого, — объясняю я. — Она всегда жила со своими тетей, дядей и двоюродными братьями. Она знает, что у нее есть мать, которую она не может видеть все время. Это ее версия нормальности. Что не означает, что она борется с этим. Она прошла через этот период кошмаров, которые касались меня. У нее были приступы паники, когда она впервые пошла в школу. Это было нелегко, и я каждый день чувствую себя виноватой, что меня нет рядом с ней. Я также чувствую себя виноватой за то, что сделала это проблемой Бри.
— Я бы хотел, чтобы ты пришла ко мне тогда.
— Как? — Я спрашиваю. — Я понятия не имела, как с тобой связаться. И, честно говоря, даже если бы я это сделала, я бы не стала. Агентство рассказало мне все о Братве и о том, во что они — вы — были вовлечены. Я была в ужасе, что Братва доберется до моего ребенка.
Он немного напрягается, когда я говорю это, но я отказываюсь брать свои слова обратно.
Это правда. Он должен это видеть.
— Я хотела дать ей нормальную жизнь, далекую от всей политики преступного мира.
— Подземный мир? — спрашивает Исаак, поднимая брови.
Я пожимаю плечами. — Это то, как агентство относится к… твоему миру.
Я готовлюсь к гневу, к обороне. Но ничего не приходит.
— Хочешь продолжать идти? — резко спрашивает Исаак.
Я не знаю, что случилось, что его поведение так резко изменилось, но я не могу сопротивляться этому. Я не могу сопротивляться ему.