Вита. Книга 2 (СИ)
Ева обняла её, выждала минуту, пока уляжется гнев.
– Мама, я его люблю, – виновато заглянула она в лицо маме.– Разве любовь в днях измеряется? Иногда люди за пять минут понимают, что им не жить друг без друга. Но это не наш случай, не волнуйся! Просто мы очень много времени по работе вместе проводим, практически круглосуточно рядом. Вот и узнали друг друга довольно быстро.
– Не верю я вот в такую скороспелую любовь! – вздохнула мама.
– Мама, а я ему верю, – улыбнулась Ева. – А ты мне поверь, пожалуйста! Он самый надёжный, самый лучший, самый заботливый, самый верный и… Что там ещё нужно внести в список, чтобы ты перестала смотреть на него как на врага народа?
– Я просто не хочу, чтобы ты потом слезами умывалась, – мама погладила её по волосам.
Ева хотела сказать, что она уже успела нареветься из-за него на десять лет вперёд, и теперь ей полагается одно сплошное безоблачное счастье, но это маму вряд ли бы утешило.
– Мам, ну ты же знаешь, в жизни всего не предугадать, соломку не подстелить.
Ева улыбнулась влюблённо.
– Но если с кем-то и пробовать, то только с ним… Мама, я как во сне, это нереальное что-то. Таких мужчин просто не бывает!
– Вот, этого я и боюсь, – снова покачала головой мама. – Как во сне… А потом проснёшься, да поздно будет! Как Орбакайте пела: «Вчера ещё была любовь, сегодня горькое похмелье».
– Вот давай потом и будем грустить, – примирительно кивнула Ева, – когда оно уже случится. Мама, ну что теперь, и жить не начинать? Какой смысл – всё равно же помрём когда-нибудь…
Ева упрямо покачала головой, чувствуя, как непрошеные слёзы скребутся изнутри, застряв комом в горле.
– Слишком долго я от жизни пряталась. Я счастливой быть хочу, любить хочу и знать, что меня любят, – она отвернулась, пряча слёзы. – А сейчас я это знаю, мама. Каждой клеточкой свой чувствую, каждый день и каждый час. Я ему как воздух нужна, и он мне нужен. Никто ко мне так никогда не относился, мама. Я хотела счастьем своим с тобой поделиться… Я думала, ты меня поддержишь…
Ева вздохнула, быстро вытирая глаза.
– А ты как всегда, одни подвохи ищешь. Мама, но ведь и ты же когда-то кого-то любила… Неужели ты меня не понимаешь?
– Ох, понимаю, доча, понимаю, – она обняла Еву, прижала к груди. – Потому и сердце за тебя болит, что всё я понимаю. По себе знаю, чем такая-то любовь заканчивается…
– Мама… – Ева не спешила выскользнуть из тёплых маминых рук. – Мам, а какой он был? Ты никогда мне не позволяла о нём говорить. Но я же взрослая уже. Я всё пойму. Не молчи, пожалуйста! Расскажи! Мне очень надо. Просто это тяжело… Вот так жить и даже не знать, где твои корни.
– Мы твои корни, Ева, – вздохнула мама. – Единственные. Других нет.
– Мама, просто расскажи! – Ева смотрела в глаза матери пристально, не намереваясь отступать. – Вы мои самые родные! Но я просто хочу знать… Какой он был, за что ты его полюбила? И почему он нас бросил?
– Это и мне бы очень хотелось знать, – сердито фыркнула мама. – Ну что ты так смотришь? Ох, глаза эти твои чёрные, прямо душу прожигают! Его… глаза-то… Ничего тебе от мамки не досталось! Глаза карие, волосы тёмные, и губы его, и характер тоже… Вот как так? Где справедливость? Я тебя всю жизнь одна… А ты – вся в него! Будто в насмешку… И Евой тебя он придумал назвать. Где только имя такое взял?
Ева замерла, не веря своим ушам, боясь спугнуть надежду – первый раз в жизни она столько услышала про своего отца.
– Ладно… Что уж там… Слушай! – вздохнула мама. – Не местный он был. Не из Красноярска. Из Италии приехал…
38
– Сама понимаешь, какие были времена… Мы тогда все мечтали выйти за иностранца и сбежать с любимой родины. Союз уже на ладан дышал. Девяностые наступали… И тут такое знакомство, – грустно усмехнулась мама. – Судьбоносное. Я с первого взгляда пропала. Красавец, итальянец, галантный, настоящий рыцарь, без страха и упрёка. Потом уж выяснила, что был-то он не итальянцем, а нашим. Просто удалось вовремя с родины улизнуть. Хотя внешне я бы его за итальянца легко приняла – такой породистый красавец, кареглазый, смуглый, волосы, улыбка…
Мама оглядела её как-то особенно, мечтательно, и Ева поняла только теперь, что всю свою жизнь, каждый раз глядя на неё, мама видела в ней его отражение. Она ведь, в самом деле, мало походила на свою родню. Оказывается, Ева – вечное напоминание маме о мужчине, который вдребезги разбил ей сердце.
А она об этом даже не знала. Думала, в каких-нибудь пра-пра-пра такая уродилась.
– Он работал там, в Италии, жил в Милане, – продолжала мама. – И к нам в командировку приехал на полгода. Чем занимался, я толком и не знала, а теперь и вовсе забыла. Что-то с медицинской техникой было связано. Я особо не вникала. Мне это было не сильно интересно. Я всё больше про Италию слушала. Это и сейчас для нас, простых смертных, как сказка звучит. А тогда… я как песню Челентано слушала все эти названия: Рим, Милан, Венеция, Флоренция, Палермо… Что там у них ещё есть? Он обещал мне это всё показать. А я уши-то и развесила, поверила в сказку.
Мама вздохнула тяжко и устало.
– У нас ведь, правда, всё как в сказке начиналось. Времена, как говорится, тяжёлые были, страшные. Я как-то вечером домой возвращалась, как раз только на работу устроилась. А бывало тогда всякое – и сумки отбирали, и шапки снимали, и шубы прямо на улице. Ну и, меня двое поймали, с финкой в руках. Я от них в какой-то угол забилась. Если бы только вещи забрать хотели или деньги, так я бы сама сняла да отдала, лишь бы не тронули. Но им ограбить мало показалось. И то, что зима на улице, не остановило. Хотя… февраль в том году на редкость тёплый был. Напугали меня эти шакалы так, что до сих пор вспомнить страшно. И тут он…
Мама театрально взмахнула руками.
– Словно из воздуха нарисовался! Я пока отбивалась от этих гадов, как могла, даже и не заметила, откуда он взялся. Как, знаешь, герой боевика! Оставьте девушку, и всё такое! Хоть их и двое было, и с ножом, а не побоялся вступиться. Да и, я быстро поняла, почему не побоялся. Он их за три минуты обоих уложил. Да так, что уползали, встать не смогли. А меня сгрёб и прочь оттуда утащил. Потом обнял, пока я ревела, говорил что-то доброе, успокаивал. И так-то долго мы стояли, прямо на улице, на холоде: я в слезах, а он утешает. Потом до дома проводил, спокойной ночи пожелал и ушёл. А я так ждала, что хоть поцелует на прощание. Так было обидно, что ушёл. Думала – всё, навсегда. В ту пору у нас не только сотовых не было, домашний телефон только у избранных имелся. Бегали к соседям звонить, когда срочно надо. Вам сейчас и представить такое сложно. А было так… В гости надо поехать к кому – едешь наугад и не знаешь, застанешь ли дома. Никаких соцсетей, интеренетов. Вот как тут общаться, знакомиться, дружить?
– Не представляю, – честно призналась Ева.
– Словом, думала, что героя своего видела первый и последний раз, – невесело усмехнулась мама. – А на следующий день, с работы выхожу, с девчонками прощаюсь, с крыльца спускаюсь…А там у нас крыльцо-то высокое, сходить долго. Гляжу, а он стоит внизу, ждёт. И букет роз в руках. Представляешь?
Мама покачала головой, словно что-то невероятное рассказывала.
– Я даже не помнила, когда я ему успела рассказать, где работаю. Я же ревела всю дорогу до дома. А он запомнил, пришёл, встретил. Час на морозе простоял, боялся пропустить меня. Розы эти чёртовы от холода уже на следующий день осыпались. Но я всё равно тогда такая счастливая была.
Ева впервые видела, чтобы мама, всегда такая сдержанная, рассказывала что-то так вдохновенно и эмоционально.
– Розы, Ева! Нас тогда в лучшем случае тюльпанчиками или мимозой на работе на 8 марта баловали. Не привыкла я к цветам-букетам. А тут – розы! Это, наверное, равнозначно, как если бы тебе сейчас твой Эдуард машину подарил. И пошли мы с ним гулять… Потом он меня снова до дома довёл. Распрощался вежливо и ушёл. А на следующий вечер снова явился. Снова с цветами. Мои девчонки с работы уже заприметили, пытать стали: кто такой, почему молчишь...