Калифорния на Амуре

Загорский был совсем слаб, но самодовольный вид Ганцзалина его позабавил.
– Ну, и кого же ты нашуршал, позволь узнать?
Оказалось, помощник нашуршал не кого-нибудь, а саму госпожу данцзяфу, которая была главарем местной шайки хунхузов и одновременно – той самой девушкой-гимнасткой, которую они с господином вырвали из лап разъяренной толпы в день приезда в Желтугу. Явилась она очень вовремя – как раз, когда Ганцзалина начали пытать. Разумеется, они тут же узнали друг друга.
– Чудеса, – подивился Нестор Васильевич. – С другой стороны, если взглянуть с точки зрения мировой гармонии, все очень справедливо. Ты сделал доброе дело, а спасенная тобой барышня, в свою очередь, спасла тебя.
Ганцзалин в ответ проворчал, что вообще-то спас он себя сам. Госпожа данцзяфу была у него в долгу, но, тем не менее, велела пытать, пока он не скажет, зачем они с хозяином явились в Желтугу.
– Бедняга, – посочувствовал надворный советник, – могу себе представить, какие пытки придумали для тебя здешние разбойники.
Ганцзалин, однако совершенно не хотел этого представлять, а тем паче – испытывать на себе. Если бы его запытали до смерти, никому бы это пользы не принесло. И потому он сказал хунхузам всю правду.
– Всю правду? – изумился надворный советник. – И какую же, интересно, правду ты им сказал?
Ганцзалин признался, что они с его господином явились в Желтугу, чтобы поймать и покарать фальшивомонетчиков.
– И что же хунхузы?
– Сказали, что помогут нам…
Оказывается, сами хунхузы уже несколько раз становились жертвами желтугинских фальшивомонетчиков, когда грабили приискателей, которые покидали Желтугу. При этом выяснилась удивительная вещь: фальшивые деньги были только у русских приискателей.
– Любопытно, – оживился Нестор Васильевич. – Выходит, скупщик Юй Лучань не давал китайцам фальшивых червонцев? Только русским?
Ганцзалин отвечал, что это как раз не удивительно, потому что китайцев больше интересовали не русские червонцы, а китайские юани. А фальшивых юаней, судя по всему, Юй Лучань не имел.
– Интересно, почему? – задумался надворный советник, глядя в окно, где ночь понемногу начала сереть, приуготовляясь к наступлению утра. – Почему китаец стал распространять именно русские фальшивые деньги, а не китайские?
Ганцзалин пожал плечами. Вероятно, потому, что он – китайский подданный. Желтуга, хотя и провозгласила себя независимой республикой, находится на территории Поднебесной. Если бы менялу поймали с фальшивыми юанями, здешние власти вздернули бы его на первой же сосне. А до фальшивых русских денег китайцам нет никакого дела.
– Китайцам – да, – согласился Загорский. – А что, если бы подделку обнаружили русские граждане Желтуги? Боюсь, хитроумного Юй Лучаня даже вешать бы не стали, а просто четвертовали бы – и дело с концом.
Ганцзалин кивнул. Так-то оно так, вот только банков на территории Желтуги нет, а простые приискатели не отличат фальшивый червонец от настоящего. А когда червонцы эти доберутся до какого-нибудь банка, концов уже не сыщешь.
– Н-да, – сказал надворный советник задумчиво, – общая идея вполне ясна. Но мне почему-то кажется, что махинация эта чем-то перегружена. И я даже знаю, чем. Во всей истории совершенно лишним мне представляется староста Ван Юнь. Чтобы сбывать фальшивые деньги, довольно было бы одного китайского менялы. А он-то как раз в этой пьесе играет вспомогательную роль. Главный здесь – именно староста.
Ганцзалин удивился – из чего же следует такой вывод? Загорский отвечал, что, когда он разговаривал с менялой, тот был крайне испуган и твердил, что его заставили. А когда Нестор Васильевич попытался узнать, кто именно его заставил, староста нанес ему предательский удар со спины. Из чего можно со всей ясностью вывести, что именно Ван Юнь играет здесь первую скрипку, а вовсе не меняла.
– Однако староста – должность очень хорошая и выгодная, – продолжал Загорский. – Это, с одной стороны, власть, с другой – деньги. Почет, уважение, никакой тяжелой работы в шурфах. Вопрос, чего ради Ван Юнь решил так рисковать, причем рисковать дважды: сначала, когда затеял историю с фальшивыми деньгами, потом – когда решил меня убить?
 
Ганцзалин отвечал, что убить – это как раз понятно. Убить – и в воду концы. Надворный советник, однако, с ним не согласился. Убив его, концы в воду старосте спрятать будет весьма затруднительно. Во-первых, есть соучастник преступления – меняла Юй Лучань. Он человек трусливый, слабый и, если на него надавить, быстро во всем сознается. И уж тогда старосте не поздоровится. По закону Желтуги преступника должны будут казнить тем же способом, которым он убил жертву. А это значит, его живьем отдадут на съедение диким зверям.
– Староста может убить и Юй Лучаня, – заметил помощник. – Чтобы тот не проболтался.
Загорский отвечал, что кроме менялы есть и другие свидетели. Когда он с наганом в руке вошел к лавку Юй Лучаня, его видели несколько русских приискателей. Если дойдет до следствия, они, разумеется, расскажут обо всем Прокунину. Русский же староста – человек решительный, он доберется до Ван Юня и заставит его говорить. Все это не мог не понимать Ван Юнь, и все же пошел на преступление. Вопрос: почему?
– Об этом надо бы спросить самого старосту, – заметил Ганцзалин.
– Дельный совет, – иронически проговорил Загорский. – Особенно, если учесть, что я, как сказали бы британские спортсмены, несколько не в форме, проще говоря, лежу пластом.
– Ну, так подождем пару дней, когда вы придете в себя, – беспечно отвечал помощник.
Надворный советник нахмурился – нет, так долго ждать они не могут. За это время и Ван Юнь, и меняла убегут из Желтуги. Впрочем, скорее всего, они и так уже сбежали. Но дело даже не в этом. Его не оставляет мысль, что все последние события стали возможны только потому, что китайский староста доподлинно знал: Амурской Калифорнии очень скоро придет конец.
– Фассе не зря предлагал мне сделаться командующим желтугинской армией, а Прокунин – писать увещевательное письмо цицикарскому амбаню, – продолжал Загорский. – Они понимают, что китайцы не будут терпеть здешнюю вольницу, тем более, что она замешана на золоте, которое по праву должно принадлежать Срединной империи, а не какой-то там Амурской республике. Очень скоро на горизонте появится китайская армия, которая разнесет тут все вдребезги и перебьет всех, не глядя на подданство. В этот раз желтугинцы настроены дать китайцам отпор – и это крайне опасно. Я даже думать боюсь, сколько тут поляжет народу, когда начнется заваруха. Вопрос только в том, когда именно она начнется. Фассе полагает, что речь идет о месяцах, Прокунин – о неделях. В случае естественного хода событий, вероятно, так бы оно и случилось…
Тут Загорский умолк и молчал примерно с минуту. Потом посмотрел на помощника. Взгляд его был задумчив.
– Когда я писал письмо амбаню, я использовал все свое красноречие, весь дипломатический навык, – сказал он. – Я намекнул, что руководство Желтуги в лице Фассе и Прокунина намерено в ближайшее же время покинуть прииск, а следом за ним потянутся и простые старатели. Думаю, для китайцев это прозвучало бы правдоподобно, они бы поверили и подождали еще, тем более, воевать они не любят. Но это сработало бы только в том случае, если бы Ван Юнь отправил мое письмо амбаню. А он ведь мог его и не отправить. Более того, от имени руководства Желтуги он мог написать свое собственное письмо, которое не только не остановит китайцев, а, напротив, спровоцирует скорое нападение. Тут начнется такая бойня, что Троянская война покажется легкой прогулкой. Вероятно, именно поэтому китайский староста решил просто скормить меня тиграм. Получилось бы – хорошо, нет – ничего страшного: все равно Желтуге остались считанные дни.
– Что же делать? – спросил Ганцзалин с тревогой, видно было, что слова господина он принял всерьез.
– Отправляйся в китайское поселение, найди там старосту Ван Юня и допроси. Если его уже нет, допроси менялу. Если и он сбежал, иди к Прокунину, расскажи ему то, что слышал от меня: пусть немедля готовит вывоз людей из Желтуги.