Калифорния на Амуре

– Возмездие! – и спустя несколько мгновений добавил еще более грозно. – Справедливость!
Потом обтер нож об одежду мертвеца, который уже лежал на земле, не двигаясь, и пошел прочь, в глубину леса. Никто из лесорубов даже не подумал его останавливать.
Так он и шел, углубляясь все дальше и дальше в чащу, пока не наткнулся на логово хунхузов. На самом деле, конечно, это было не так просто и не так случайно, и хунхузов он искал, понимая, что нет ему теперь места среди добропорядочных сынов Поднебесной. Поначалу его, конечно, приняли за полицейского шпиона и решили для простоты вздернуть на дереве, чтобы не мозолил лишний раз глаза. Но Жэнь Умин упал, катался по земле, как бешеный и кричал, что его нельзя убивать.
– Всех можно, а тебя нельзя? – прищурился на него главный хунхуз, несколько обескураженный его криками. – Почему?
Жэнь Умин, не вставая с земли, отвечал, что у него остался в деревне приятель, который знает, куда и зачем он пошел. И если его убьют, об этом узнают все, и простой народ больше не будет верить хунхузам. Может, именно эта выдумка спасла Жэнь Умина, может, то, что он показал свой нож, на котором еще оставались следы бригадировой крови, но его решили не трогать.
Больше того, хунхузы оставили его на испытательный срок – самым младшим братом, таким, которому даже оружия не положено. Здесь, в разбойничьей шайке, он поменял свое родовое имя на новое – Жэнь Умин. Прозвище это значило «Человек без имени», так захотел он сам. Он решил забыть свое мирное прошлое, забыть даже имя свое, отныне он – лихой разбойник, а, значит, никому нет дела, как его зовут в действительности. Новое прозвище пришлось разбойникам по душе, теперь его все так звали, или даже еще проще – Умин, то есть Безымянный.
Шайка у них была небольшая – двадцать пять человек, однако имела все признаки банды хунху́цзы, то есть краснобородых бандитов. Почему они звались именно так, никто толком сказать не мог. Первый старший брат, он же помощник главаря Пэн Гун считал, что это идет еще от средневекового романа «Речные заводи», где бандиты для вящего ужаса красили бороды красным, намекая на свое дьявольское происхождение.
Однако нынешние хунхузы не были настоящими дьяволами. Во-первых, у них не было красных бород, да и вообще никаких не было – бороды у ха́ньцев, как известно, растут неважно. Во-вторых, в отличие от прежних разбойников, нынешние не пили кровь и не ели плоть поверженных врагов. Хотя, справедливости ради, репутация сегодняшних хунхуцзы была немногим лучше старинных. Китайцы и чиновники чаще звали их хуфэ́й, северные разбойники, потому что те пошаливали на севере Поднебесной или ма́цзэй, конные разбойники, потому что грабили на лошадях. Сами же хунхузы называли себя «хаоха́нь», то есть храбрецы, лихие мóлодцы.
Несмотря на все ужасы и преступления, которые приписывала хунхузам народная молва, сами они очень гордились тем, что у них есть свои писаные законы, которые они не нарушат ни при каких обстоятельствах, например, не убивать слабых и беззащитных, и даже свой черный язык, хэйхуа́, которого не понимают обычные люди.
Но самым удивительным в их шайке было то, что руководил ей не мужчина, а женщина, носившая титул властительницы дома – данцзяфу́. На бандитские вылазки Жэнь Умина пока не брали, а сама данцзяфу в шайке без крайней необходимости не появлялась, так что новичок даже не знал ее в лицо.
Когда он думал о руководительнице их банды, мысленному взору молодого человека представлялась ужасная и величественная женщина вроде императрицы Цыси́. Однажды он спросил у одного из младших братьев, как выглядит данцзяфу, и тот неожиданно отвечал, что она красива, как властительница Запада Сиванму́.
Народные лубки и классические картины представляли Сиванму молодой и чарующе красивой женщиной. Но как такая женщина могла бы руководить шайкой озверевших бандитов? Самостоятельно ответа на этот вопрос Умин найти не мог, а спросить у кого-то боялся. Зачем, скажут, тебе знать про властительницу, и кто ты такой, что интересуешься ее делами?
 
Так или иначе, все мысленные картины, которые воображал себе Умин, теперь разрушились, и при мысли о данцзяфу к мыслям почтительным и трепетным примешивались совсем другие, почти непристойные. За такие мысли братья-разбойники запросто могли вздернуть его на дереве, поэтому он ни с кем ими не делился.
Работа у хунхузов, взявших под крыло Желтугинскую республику, была непростая, но прибыльная: всеми правдами и неправдами они выбивали из приискателей свой процент от доходов.
Первый старший брат Пэн Гун говорил, что действуют они очень гуманно. Во-первых, сразу никого не убивают. Во-вторых, стараются вообще никого не убивать.
– Как – не убивать? – спрашивал новичок. – Совсем?
Он никак не мог взять в толк, как это можно не убивать того, кого грабишь? Ведь человек же будет сопротивляться, а если людей таких много, они будут сопротивляться остервенело. Пэн Гун отвечал, что в древнем государстве Лóма [17] был мудрый правитель по имени Кайса́ [18]. Этот Кайса придумал очень хитрый метод правления, которому следовали все китайские императоры: «Разделяй и властвуй». Если хочешь победить врага, надо воевать не сразу со всем его войском, а попытаться разбить его на небольшие части, а еще лучше – на отдельных воинов. Деньги требовать нужно не с Желтугинской республики – она велика и раздавит шайку хунхузов, как воробьев. Не стоит также требовать деньги с китайского штата – мзду надо брать с отдельного человека. В таком случае все вокруг будут думать, что их это не коснется, и каждый будет сражаться один. Тогда можно будет победить не всех вместе, а каждого по отдельности, и много маленьких побед сольются в одну большую.
Вот поэтому их мудрая правительница данцзяфу не стала нападать на китайское поселение, но послала каждому старателю отдельное письмо. Письмо было очень вежливым и гласило примерно следующее.
«Преждерожденный Ван (Чан, Ли и так далее)! Мы, храброе братство хаоханей, прознали, что ваши дела идут очень хорошо, и в день вы намываете не меньше пяти (семи, десяти и так далее) золотников. Мы рады, что Небеса вам благоволят и молимся о вашем процветании всемилостивому Будде. Однако мы знаем, что вокруг вашего прииска бродит немало плохих людей, которые могут ограбить вас или даже лишить вас вашей драгоценной жизни. Смиренно просим вас одолжить нам десять процентов от вашего месячного заработка, чтобы мы и дальше молились о вашем здравии и благополучии. Покуда вы будете отдавать нам по десять процентов вашего месячного заработка постоянно, вы можете быть совершенно спокойны: мы с братьями сделаем все, чтобы вас не обидел ни один дурной человек».
– Как видишь, деньги небольшие и надо быть совсем уже обезумевшим скрягой, чтобы не принять в расчет это вежливое письмо, – закончил свою речь Пэн Гун.
– А если кто-то все-таки заупрямится? – полюбопытствовал Жэнь Умин.
Пэн Гун со вздохом отвечал, что такого дурака всенепременно постигнет злой рок, его покарает сама всемилостивая Гуаньинь. Нет никаких сомнений, что в этом случае до него доберутся дурные люди: может, они выстрелят ему в голову откуда-нибудь из лесной чащи или подожгут его фанзу.
– Но ведь Желтуга охраняется, – возразил молодой хунхуз. – Тут днем и ночью ездят вооруженные люди.
– Во-первых, это русские охранники, – отвечал Пэн Гун. – Они интересуются только своим поселением, а к китайцам носа не суют. Во-вторых, охранников мало, к каждому старателю охрану не приставишь. Достаточно кому-нибудь выстрелить в ногу или сжечь пару домов, и даже самые строптивые и глупые берутся за ум.
Первый старший брат был прав, и хунхузы навели порядок в китайской части Желтуги очень быстро. Конечно, они не могли обеспечить китайцам охрану и защиту от всех лихих людей, которые в самом деле шастали по лесу, грабя и убивая ехавших через него старателей, но, во всяком случае, никакие другие хунхузы на китайское поселение не нападали.