Темные числа
Леонид рассказал, что завершающее соревнование Спартакиады пройдет, разумеется, за закрытыми дверями, а круг участников будет ограниченным, чтобы не ставить препон на пути смелого предприятия, задуманного в столь короткие сроки. Об этом и прочих деталях договаривались уже на трезвую голову, и обычно такой суровый Соваков без особого сопротивления пообещал обеспечить доступ к ЭВМ стандартной серии.
– Якобы ради одинаковых условий для всех. Как бы не так! Я вообще-то могу вычислить, какая щедрая организация предоставит нам лимит обработки данных на своих сверхмощных ЭВМ. И теперь кроме тренировок мне еще нужно организовать рабочую зону для соревнования, – рассказывал Леонид. – По крайней мере, Дмитрий Фролович уже зарезервировал малый зал в корпусе для заседаний.
– Дай угадаю, – сказал Фома. – Закрыт на ремонт?
Леонид слегка покачивал коляску, но это не помогало: Серёжа громко давал понять, что не любит, когда его экипаж останавливается. Впрочем, шахматисты на соседней скамейке не решались возмутиться из-за шума, потому что у Фомы с голого черепа свисала одна-единственная прядь волос, как у запорожского казака, а Леонид после рождения сына снова сбрил бороду, и на всеобщее обозрение предстали старые шрамы. Тем не менее они проявили больше чуткости, чем можно было бы ожидать по их внешнему виду. Фома покатил коляску дальше, неторопливо шагая по дорожке, так что Леонид мог дышать вволю.
– Будь на то воля Клайнверта, я бы вообще не участвовал.
У Клайнверта глаза мутные, как у жареной камбалы, на первый взгляд он казался задумчивым, и было сложно понять его чувства. Хотя немец и выдавил усмешку, когда Леонид рассказал анекдот об успехах полупроводниковых технологий в ГДР, видимо, он все же воспринял его как личное оскорбление.
– Самый большой микрочип в мире? – хохотнул Фома. – В конце концов, это анекдот марки Made in GDR.
– Видел бы ты, какую сочувствующую рожу состроил Клайнверт, когда мямлил следующим утром: мол, он поймет, если спортивный дух не позфолит дражайшему коллеге Птушкофу участвовать в состязании, потому что он столь феликодушно фзял на себя фсю подготовку к сорефнованиям, ну и так далее. Что я мог ответить? Со спортивным духом он отлично придумал. Но Дмитрий Фролович сразу осадил его, нечего покушаться на честь советской интеллигенции.
– Дай угадаю: все закончилось тем, что ваш немец предложил Дмитрия Фроловича на роль арбитра?
– И Дмитрия Фроловича не пришлось уговаривать. Слушай, Фома, так я, чего доброго, подумаю, что из-за облучения у тебя появились способности к ясновидению.
– И не только! Мне, например, больше не нужен пульт. Когда наш дорогой Насуров в общей комнате включает первый канал, я заставляю телевизор переключаться на четвертый. Но вообще побочные эффекты малоприятные. Когда я сильно напрягаюсь, мне будто вертел втыкают в мозг. Я раньше и не подозревал, что бывает такая боль.
Все это Фома рассказывал на обратном пути к больничной проходной. Там Леонид быстро распрощался – веснушчатой латышке из отделения радиологии совсем не обязательно видеть его с детской коляской.
– Можешь не спешить, – крикнул Фома. – Лина сегодня работала в первую смену!
•– Третий канал тоже приедет, – заявил Соваков. Председатель разложил документы вдоль края стола и смахнул с зеленого сукна крошки от стиральной резинки. – Это будут великолепные кадры. Молодые программисты восхищаются достижениями рабочего класса в сфере компьютерного производства, а потом грандиозный финал с электронной стенгазетой. Так что объясните своим лоботрясам коротко и ясно: кто в четверг не явится, пусть на следующей неделе даже не показывается на соревнованиях!
Не будь этого ультиматума, воспитанники Леонида все равно явились бы в полном составе. Разнесся слух, что на САМе им покажут опытный образец домашнего компьютера, который может тягаться с американскими и британскими. По пути в Первомайский район ребята строили всевозможные гипотезы о его технических характеристиках:
– Может, у новой модели будет WM-Тогда можно добиться пяти мегагерц.
Быстрым шагом они двигались на выход со станции «Бауманская», мимо Богоявленского собора, от стен которого эхом отдавались очередные невероятно безумные предположения:
– Шестьдесят четыре килобайта памяти, вот был бы класс!
Хотя САМ уже семь лет заботился о благополучии и успехах молодых программистов, никто из них еще не бывал на предприятии в Москве. Напротив ветхой городской усадьбы времен Александра III возвышался фабричный фасад длиной триста метров – серо-зеленый бетон и пыльные стекла. Перед главным входом в два ряда стояли бетонные цветочные кадки с недавно высаженными растениями. Лысенко построил ребят по возрастным группам. Тем временем прибыл комитет Спартакиады на микроавтобусе и первые журналисты. Соваков бегло поздоровался с тренерами и исчез в фойе. Его помощник еще поправлял пионерские галстуки и косички ребят из группы Д, когда перед кадками затормозил телевизионный автомобиль. Оператор сразу положил на плечо камеру, чтобы сделать несколько кадров строя. Когда директор фабрики в четвертый раз открыл проходную, стоявшим на солнце юным программистам наконец позволили войти в фойе. Их настроение резко ухудшилось. Из пререканий между директором и руководителем съемки стало ясно, что они не увидят не только опытный образец, но и производственное оборудование.
– Мы ясно дали понять вашему редактору: посторонним вход на производственные участки запрещен, не говоря уж о съемке.
– Тогда мы просто вырежем и вставим несколько кадров из документального фильма про завод по производству полупроводников в Эрфурте, – предложил оператор. На этом разговор закончился.
Директор провел гостей по длинному коридору. Над каждой дверью висела агитдоска, где коллективу заботливо напоминали, что они активные сторонники принимаемых решений и славных идеалов мира, дружбы народов и так далее. Рядом с туалетами видное место занимал приказ навсегда покончить с пьянством в Советском Союзе. Туалетной бумаги внутри не было, но Леонид все равно заскочил туда поправить галстук. В результате в цехе выхода готовой продукции он оказался последним. Там его приветствовали заместитель министра народного образования, заведующие гороно и облоно и двое пожилых мужчин из горсовета, которые явно только что инспектировали фабрику, где угощали кофе, пирожными и киршем. Глаза юных программистов снова блестели, для телесъемки во все светильники вкрутили мощные неоновые лампы.
Перед аккуратными рядами транспортных ящиков возвышалась трибуна, а еще стояли тридцать шесть мониторов и целый ряд серебристо-серых металлических шкафов.
– С ума сойти, – прошептал Бабаев. – Это что, «Эльбрус»?
– Пятнадцать миллионов вычислительных операций в секунду, – со знанием дела заявил Прокольев. – С таким мы бы нашли вариант решения для кубика Рубика за ноль целых ноль десятых секунды.
Тридцать шесть мониторов, составленных в несколько ярусов рядом с легендарным многопроцессорным комплексом, соединялись таким образом, что образовывали огромный экран: изящно выведенные печатные буквы огненно-красного цвета приветствовали советских юных программистов от имени рабочих и инженеров САМа. Заместитель министра народного образования вышел к трибуне и зачитал обращение, выведенное на экран. Следующие пятнадцать минут он вещал, что не хочет, ввиду многочисленных вызовов, стоящих перед национальной сборной, отнимать у собравшихся время. Передача слова директору САМа заняла еще пять минут. Тот прямолинейно объяснил, с какими вызовами предстоит столкнуться молодежи на производстве после побед на Спартакиаде. Настроение заметно упало. Оператор уже испробовал все мыслимые планы съемки и теперь водружал камеру на штатив, готовясь запечатлеть, как председатель комитета Спартакиады будет усиливать в участниках волю к победе. Соваков взглянул поверх очков и заговорил о том, что искусство программирования состоит в способности задать компьютеру последовательность исполнимых команд, чтобы их исполнение послужило искомому решению, и так далее, и тому подобное. Леонид еле сдерживался, чтобы не начать вздыхать. Соваков надрывал голос, перейдя к программе «Союз – Апполон»: