Темные числа

Мирейя с силой надавила на кнопку своего этажа, но лифт не сдвинулся ни на миллиметр. С тем же результатом она поочередно нажала на все остальные кнопки, испробовала разные комбинации, отвлеченно размышляя об их штатных функциях.
– Разрешите, – потребовал старик с интонацией опытного ветерана, сразу стремящегося к прилавку в обход любой очереди. Он приблизился к панели и скрупулезно изучил правила пользования лифтом. Дойдя до последнего абзаца, он прижал желтый от табака палец к аварийной кнопке и подмигнул Мирейе:
– Всегда хотел нажать ее!
Поскольку даже после третьей попытки никто не откликнулся, старик отошел в сторону и принял выжидательную позу, напоминавшую вопросительный знак. Мирейя прислонилась ухом к отверстиям на переговорном устройстве. То, что ей удалось разобрать, напоминало тихий звук сломанного телевизора, хотя нет, скорее диссонирующую последовательность сигналов на кассете с данными – как раз об этом говорил Маватику, который слышал что-то странное, когда использовал телефон в гостинице. Затем раздались приглушенные голоса, которые звучали явно не из переговорного устройства, а, похоже, проникали в шахту из какого-то коридора:
– Вы слышите?
Нет, старик ничего не слышал – может, из-за волос в ушах? А дежурные по этажам, которые обычно обладают весьма тонким слухом, на этот раз, видимо, все впали в послеполуденное оцепенение. Во всяком случае, никто на решительные крики Мирейи не отреагировал. Старик кричать не помогал.
– Самое позднее на пересменке кто-то заметит. Пока тросы держатся, не о чем беспокоиться!
Несущим тросам он, однако, доверял не безоговорочно, поскольку посчитал необходимым проинформировать Мирейю, почему именно сегодня не хотел бы разбиться:
– Хоть мне уже и немало годков, но жалко ковра, я его только вчера достал.
Чтобы не думать о несущих тросах, Мирейя притворилась, что хочет больше узнать про ковер. Ответ старика снова оказался за гранью переводческого мастерства Мирейи (услышанное лишь смутно напоминало русский), но на этот раз она переспросила. Старик знаками призвал ее минутку потерпеть. Затем отвернулся, выпятил верхнюю челюсть и при помощи языка и пальцев вернул на место искусственные зубы. Взгляд Мирейи скользнул от зеркальных стен кабины к туфлям.
– Позвольте спросить, как вас зовут, девушка?
Она ответила, старик представился Отаром Картвелидзе из Кутаиси, города роз, и принялся восторгаться новым ковром из Марнеули – сделан на знаменитой фабрике «Золотое руно», настоящий «Борчалы», по плотности вязки и игре красок ему нет равных. Мирейя рассказала, какую роль ее семья сыграла в кубинской революции и в войне за независимость Анголы. Заодно извлекла из бумажника портрет отца, но не успела спросить о бесследно исчезнувшем госте Кубы, поскольку Картвелидзе тут же произнес с усмешкой:
– Ну надо же, наш Будда из Боржоми…
Мирейя поняла, что произойдет дальше, почти со всеми грузинскими знакомыми происходила одна и та же история: они настойчиво уверяли, что их родина – колыбель не только виноделия, но и полифонии, шпарки рубцов, шашлыка, танца с саблями, чашки-непроливайки, колы и шансона. По их словам, все достижения цивилизации брали начало в долинах и на побережье Грузии или, по крайней мере, созданы заброшенным на чужбину грузином. Утверждение, что буддизм зародился на Кавказе, логично вытекало из такого рода аргументации; достаточно упомянуть неправильное произношение имен, безвозвратно утерянные летописи, вражеские набеги, империалистическое невежество…
Картвелидзе провел желтым ногтем по рисунку:
– Что это за приукрашивающее социалистическое искусство? Десять лет назад, когда я последний раз видел Серёжу, у него на левой щеке был шрам, какая-то поножовщина, насколько я помню.
Так и есть, заверил Картвелидзе, он имеет в виду Сергея Вардановича Богосяна. Едва старик выговорил имя, как его лицо окаменело. Очевидно, челюсть опять выскочила. Кое-как он еще пробормотал, что не имеет ни малейшего понятия, куда с тех пор занесло Сергея Вардановича. Мирейя тактично отвернулась к кнопочной панели. Что ж, теперь она хотя бы знает, что Богосян действительно существует и похож на этот портрет: мать может гордиться.
  
Тем временем Картвелидзе закрепил челюсть и снова заговорил о несущих тросах и ковре.
Мирейя нажала и несколько минут не отпускала аварийную кнопку, но из переговорного устройства уже не доносились даже диссонирующие сигналы. Ей становилось тесно в кабине. Она покричала в миллиметровую щель между дверцами, прислушалась:
– Неужели никто не замечает, как долго стоит лифт?
– Вероятно, снаружи это не так просто заметить, – ответил старик и указал на индикатор над дверью. Огонек уже не мигал между 8 и 9, а, медленно проскользив от 20 к 11, ненадолго замер и начал приближаться к 8. Индикатор указывал на эту цифру примерно полминуты, а потом устремился в другую сторону. Мирейя забарабанила ладонью по дверям, стукнула каблуком. Кабина вздрогнула, раздался какой-то скрип. Картвелидзе искоса бросил на Мирейю встревоженный взгляд и раскрыл дипломат. Внутри лежал кулек из газеты, который старик сразу развернул:
– Угощайтесь, пожалуйста. Семечки – пища для души… Человек способен выдержать почти все. Представьте себе, я как-то сто семьдесят один день провел в крохотной одиночной камере. Прошу заметить, без света.
Мирейя выплюнула шелуху в ладонь.
– Можно спросить, за что вы сидели в тюрьме?
Картвелидзе фыркнул:
– Можно, сейчас можно. За ловкость рук. Нет, нет, дорогая, я не вор и не мошенник. Когда-то я был лучшим мастером театра теней в Советском Союзе. Вот, смотрите.
Вопреки всем законам физики старик поймал отражающийся со всех сторон свет кабины. Выросли четкие тени. Казалось, они исходят прямо из его морщинистых рук. Вот по полу прокрался кот, скользнул вокруг Мирейи. Прижавшись к ее ногам, он испуганно отпрянул и превратился в демона с рогами и кривыми клыками. Острые клыки, все увеличиваясь, слились друг с другом, и неожиданно демон стал бабочкой, которая изящно пролетела по кабине и опустилась рядом с табло. Когда она сложила крылья, в ее очертаниях Мирейя узнала свой силуэт – да, и рот в самом деле приоткрылся.
– Люди, чьи имена давно исчезли из истории, поместили меня за решетку, в одиночную камеру строгого режима. Я уже ждал худшего, но однажды дверь открылась, и вошел наш стальной отец.
– Что, – тут Картвелидзе заговорил елейным голосом, – что же вы, товарищ, сидите в тюрьме и бьете баклуши, когда вы так нужны советскому народу? Пока не преодолены…
– Вы хотите сказать, что Сталин лично пришел к вам в тюрьму?
– Времена были такие, – ответил Картвелидзе. – Значит, он сказал: «Пока не преодолены все испытания, мы временно должны рассматривать правду как классового врага и управлять из тени…» По его приказу меня немедленно выпустили, и следующие семь лет я каждую ночь заступал на службу в Кремле. Вы наверняка слышали, что в кабинете Сталина свет горел и по ночам, потому что генералиссимус никогда не спал. Но силуэт, который видели в окне, был вовсе не фигурой Сталина, погруженного в размышления и ходившего по комнате из угла в угол, а произведением моих пальцев.
Чтобы придать словам больше веса, Картвелидзе воскресил умершего в виде тени. Мирейя все еще сомневалась, хотя старик вряд ли прочитал это по глазам.
– Вы мне не верите! Все думают, что для этого Сталин использовал двойников. Как бы не так! Двойники постоянно требовались для фильмов, а еще в качестве мишеней в государственных колымагах – так направляли возможных злоумышленников на ложный след. Вдумайтесь: двойник в чертогах генералиссимуса, за письменным столом председателя, нет и еще раз нет! Что, если двойник продиктует какому-нибудь невыспавшемуся министру один-два фальшивых приказа? На подобный риск Иосиф Виссарионович никогда бы не пошел. А такого дылду, как я, никто бы со Сталиным не перепутал. Вы знаете, что он был очень маленького роста? Да, на плакатах и трибунах он казался внушительным, таким же высоким, как Микоян, Молотов и все прочие, даже выше. Но на самом деле он доходил мне досюда, – Картвелидзе приложил ладонь к отвороту пиджака. – Великий грузин тем не менее. И это было вполне во вкусе Сосо – то, что я создавал иллюзию его присутствия лишь игрой света и тени.