Темные числа

– Кузнец, который подковал блоху, да еще и подписи на подковах поставил?
– Хм!
Работать над кубом Фома начал еще в Киргизской ССР. Там он ознакомился с дневниками Тетеревкина – редкой книгой в великолепном переплете, которую подарил Галине на именины и в тот же вечер сам взял почитать. Тетеревкин описывал показанный ему в Англии демонстратор разностной машины.
– Ты знаешь, что это первое упоминание о машине Бэббиджа на русском языке? Согласно той главе, такие машины – в завершенном виде – способны выполнять любые задачи, человеку нужно только дать им инструкции.
– А я думал, так сказала какая-то англичанка. Я читал в одной из маминых книг, – вставил Леонид.
– Так и есть, но это вдохновило Тетеревкина. Тогда ему и пришла в голову идея, что машина сможет дописать его последнюю поэму. Вот, слушай: «Во имя блага всего рода человеческого мой Железный Голем будет водить пером, неустанно фиксируя нашу историю, час за часом, шаг за шагом. Он будет способен описывать и то, что только произойдет, вплоть до Страшного Суда». А сейчас я прочитаю, что думает об этом издатель: «Таким образом, мы должны исходить из того, что Тетеревкин не владел ивритом. Иначе он назвал бы машину по-другому». Что скажешь?
Не дожидаясь ответа, Фома принялся выдвигать многочисленные ящики и доставать стопки желтых перфокарт. Леонид, который уже много раз наблюдал за работой ГЛМ, знал, что сейчас произойдет. Желтые перфокарты Фома сначала вставлял в приемник куба – на них были записаны инструкции по управлению. Заготовки, видимо, перекочевали сюда из запасов КБ ОМЭМ, этим объяснялось, почему Фома так часто сам вызывался помочь на складе материалов. По оценкам Леонида, в ящиках, под верстаком и рядом с кубом скопилось уже, наверное, несколько сотен картонных карточек. Когда заканчивалось считывание желтых карт, Фома засовывал в пасть машины несколько стопок перфокарт цвета цемента – на них, судя по всему, находились входные данные. Вскоре ГЛМ начинала жужжать, как музыкальная шкатулка, порой раздавался вой, напоминавший звук вращающегося волчка. Было непонятно, что запускает машину – «заведенная пружина или маленький электродвигатель».
Как ни пытался Леонид – и напрямую, и намеками – задать этот вопрос, Фома всякий раз лишь подкручивал тюленьи усы.
Пока ГЛМ производила расчеты, Фома складывал желтые перфокарты обратно в пронумерованные ящики у правой стены. Кабинет был так мал, что выдвинутые ящики почти касались куба. Когда раздавался звуковой сигнал, Фома вставлял в приемник новую заготовку. Куб начинал погромыхивать, и карта наконец выскакивала через щель с обратной стороны. Пока Фома, прищурившись, разглядывал закодированную перфокарту, из отверстия с нижней стороны куба в ведро сыпались крохотные кружочки. Если Фома оставался доволен результатом обработки данных, он клал карточку на стеллаж у левой стены. Если результат его не удовлетворял, он почесывал виски и клал карточку в стопку рядом с ведром. Из ведра, хотя его содержимое регулярно выбрасывали, все время грозил вывалиться мусор.
Галина призналась Леониду, что обожает царящую в кабинете мужа научную атмосферу, обещающую грандиозные свершения. Леонид попытался неопределенно улыбнуться, но из-за шрамов получилась скорее злобная усмешка.
Неделя за неделей, месяц за месяцем стопки карт вокруг куба росли. Фоме надоело перекладывать их всякий раз, когда нужно было открыть нижние ящики или подойти к верстаку, и он расширил склад, заняв кладовку и оставив только узкий проход между стопками. Из этого лабиринта в комнату постоянно проникали кружочки, которые Галина беспрекословно выметала и сжигала в голландской печке.
Когда конструкторское бюро ОМЭМ закрыли, Фома устроился работать в вычислительный центр Межповэффа. Однако там вычислительные устройства уже были перепрограммированы на магнитные носители, и кладовщица зорко следила за сохранившимися запасами картонных карточек. Фома забеспокоился. Одно время казалось, что снабжение дешевыми перфокартами прервалось, но выяснилось, что в Межповэффе по первому требованию предоставляли каталожные карточки. Картон имел точь-в-точь необходимую толщину, и отныне Фома вручную вырезал перфокарты. Вскоре в комнате пришлось поставить еще один стеллаж. Опасаясь, что карточки перепутаются, он запретил вытирать рядом с ними пыль. Это касалось и моделей кораблей, но те хотя бы стояли за стеклом. Шли месяцы, и многообещающая научная атмосфера постепенно сменялась атмосферой неприкрытого недовольства. Решившись на серьезный разговор с супругом, Галина уже не смогла пробраться к нему сквозь лабиринт перфокарт.
  
Как-то вечером Фома вернулся с работы и не нашел в холодильнике еды. Со стен исчезли портреты тестя, тещи и своячениц, но лишь когда через несколько дней закончились чистые сорочки, Фома осознал, что Галина ушла. И он с головой погрузился в работу над ГЛМ.
Механический вычислитель и блок памяти немилосердно набирали вес, день за днем, карта за картой, и вот постепенно стали прогибаться половицы в бывшей гостиной. На потолке магазинчика, расположенного на первом этаже, появились тонкие трещины, и сквозь них, вдобавок к прочим неприятностям, стали падать бумажные кружочки. Продавщица из утренней смены намела полный совок и высыпала их под ноги старшему по дому.
– Сначала приходилось витрины от штукатурки очищать, а теперь каждый день эти конфетти.
В ходе осмотра квартиры выяснилось, почему потолок магазинчика пошел трещинами и грозил вот-вот рухнуть:
– Вы бы еще троллейбус сюда поставили, – подвел итог инженер-конструктор из жилтоварищества.
Он распорядился немедленно убрать все из комнаты, а перфокарты сжечь или хотя бы отнести в подвал. Пришлось Фоме обратиться за помощью к Леониду. До обеда стащив вниз по лестнице и сложив в подвальном отсеке по двенадцать центнеров бумаги, они решили, что заслужили перерыв. Вернувшись из ресторана, они обнаружили, что пионеры-энтузиасты внесли большой вклад в обеспечение страны вторсырьем. Сборщики не ограничились сложенными в подвале стопками газет. По-видимому, они вынесли минимум шестьсот килограммов картона.
– Сволочи проклятые, – взревел Фома.
Вены у него на висках угрожающе вздулись, когда он поднял лежавшую у входа в подвал перфокарту. Он протер ее рубашкой и сразу бросился за карточкой, которую ветер носил по двору; потом за следующей, которая прилипла к водостоку. Леонид ковылял вслед за Фомой и складывал карточки в карман куртки. Словно идя по следу, они добрались через задние дворы и боковые улочки к пункту приема макулатуры. «Ежедневное перевыполнение плана – наша цель», – гласила надпись над воротами, из которых как раз с грохотом выезжал грузовик. Из кузова на асфальт выпали еще несколько карточек цвета цемента, прежде чем машина выехала на кольцо. Фома, всхлипывая, рухнул на колени.
  
ГУР ГДР
 
Балтийское побережье, 1966 год
Ахим Цвирер стоял рядом с коллегами на катере, прислонившись к ограждению. Полоса берега позади сверкала под полуденным солнцем, сливаясь с морем. Вот только что виднелась и уже исчезла, снова появилась, но уже в другом месте: удачное освещение может скрывать больше, чем тень, в этом Цвирер убедился на собственном опыте. Ему было тридцать два года, он служил в Главном управлении разведки (ГУР), занимался конспиративным материально-техническим обеспечением. Основам этого многогранного ремесла он обучался в Центральной школе общества «Спорт и техника». Вдобавок как лучшего студента курса его направили в Московский институт прикладного шпионажа. Там он не только совершенствовал знания по многочисленным специальным дисциплинам, но и укреплял советско-германскую дружбу. Он научился без акцента врать, флиртовать и сквернословить на русском, заказывать билеты на самолет и номера в гостиницах и искать утерянные документы, предназначенные для внутреннего пользования. Параллельно он окончил факультативные вечерние курсы по сценической магии, что свидетельствовало об увлеченности, которая не ускользнула от внимания начальства. Благодаря испытательной работе он получил подпольную кличку Йозеф Фрёлих: 30 апреля 1961 года молодому офицеру удалось сделать так, чтобы пятитонный грузовой контейнер исчез из гавани в Роттердаме и появился спустя одиннадцать дней в Карл-Маркс-Штадте. С тех пор техника уменьшилась в размерах и потеряла в весе, а большинство путепроводов стали неприметнее. Это было лишь то, что лежало на поверхности: после Карибского кризиса противник заметно усилил оборону. Со спортивной точки зрения Цвирер это только приветствовал. Он швырнул окурок в струю за кормой катера. Море за границей вспененного следа блестело, как «чешуя леща», как «осколок кошачьего золота», как «платье с пайетками растолстевшей танцовщицы варьете».