Суровая зима с тобой (ЛП)

— Правда?
Нет. Ни разу. Потому что даже если я всё испорчу, даже если у нас с Марком ничего не получится, мне греет душу мысль, что нас что-то связывает. И если это «что-то» — торгуемые на рынке акции, то так тому и быть.
— Ты неважно выглядишь, Джейми, — говорит он после долгой паузы так тихо, что я едва слышу его из-за свиста ветра.
— Ты только что сказал мне, что я плохо выгляжу? Мы возвращаемся к тем дням, когда ты звал меня Туалетной Бумагой?
— Ты не выглядишь плохо, — поправляет он. — Не думаю, что ты вообще способна на это. Но ты выглядишь уставшей, как никогда. У тебя всё хорошо?
— Да. Да, Марк, я просто… — я пожимаю плечами, будто ничего не случилось. — Ну, бывает трудно. Я думала, что станет легче, но чем дальше я продвигаюсь в ординатуре… Рабочий день очень длинный, а мои пациенты совсем маленькие, и иногда они… Иногда я мало что могу для них сделать. А потом я прихожу домой совершенно измотанная, но не могу заснуть, потому что ни о чём другом думать не могу, и мне не хочется оставаться наедине со своими мыслями, поэтому я иду в спортзал, а когда возвращаюсь, то уже слишком устала, чтобы спать, и… — я снова пожимаю плечами. Перебор, наверное. — Вау. Не мог бы ты, пожалуйста, забыть всё, что я только что наговорила? Потому что, кажется, я выставила себя полной неудачницей.
— Не неудачницей. Просто одинокой.
В его тоне не было ни насмешки, ни упрёка, но я всё равно ощущала потребность защищаться. Особенно поле нашей последней беседы.
— Но я не одинока. У меня есть соседка по квартире, с которой я лажу. И много друзей. И коллег, которые…
— Я в этом не сомневаюсь. И при этом, ты всё ещё можешь быть одинокой.
Я опускаю взгляд на свои колени, не желая признавать, насколько он прав, но он заставляет меня встретиться с ним взглядом, приподняв мой подбородок пальцем.
— Ты всегда можешь мне позвонить, ты же знаешь? Даже если ты не хочешь… — он делает глубокий вдох. Мне так сильно хочется прикоснуться к нему, что моё сердце готово взорваться. — Я знаю, мы это уже обсуждали. Но даже если ты не хочешь иметь со мной ничего общего в этом плане… Я всё ещё твой друг, Джейми. Ты можешь мне позвонить.
Могу ли я, Марк? Могу ли я позвонить тебе?
— Не уверена, что это правда, — говорю я, расправляя плечи.
— Но это так, — отвечает он, вопросительно изогнув бровь. — Ты можешь. В любое время.
— Мой же опыт говорит об обратном. — Меня захлёстывает обида. — Не «в любое время».
Марк наклоняется вперёд.
— Твой опыт? Что ты…
И, конечно же, именно в этот момент вой бури достигает своего пика, и свет гаснет.
Глава 4
— Отключение электричества произошло во всём районе. Они работают над восстановлением линий электропередач.
Марк говорит мне это, проверив онлайн-приложение, но я уже поняла это из сообщения папы.
Папа: Нет электричества! Ты в порядке?
Я: Да, в безопасности дома у Марка.
Папа: Может, будет лучше, если ты пока останешься там.
Я вздыхаю и заставляю себя не печатать: «Надо же, ты правда так думаешь, папа?»
Он всегда был любящим отцом. Знаю, что он старался изо всех сил, и в ответ я стараюсь не винить его за некоторую ветреность и эгоцентричность, и за все те разы, когда он забывал забрать меня из школы или летнего лагеря, пока я не получила права.
— Всё не так уж плохо, — говорю я Марку, пытаясь казаться равнодушной.
К сожалению, полумрак уже вызывает у меня желание спрятаться под ближайшую кровать и раскачиваться, пытаясь заснуть. Стыдно ли двадцатисемилетней женщине бояться темноты?
Наверное. Может быть. Если я достаточно постараюсь, то, возможно, смогу силой стыда заставить себя выбраться из этой ситуации.
— По крайней мере, у нас есть камин, — добавляю я. — Тепло хоть будет. И немного света.
— Мне нужно познакомить моих родителей с концепцией генераторов.
— Я удивлена, что ты не купил им один.
— Купил, — проворчал он. — Но они так и не удосужились его установить.
Черт.
  
— Знаешь что? — я включаю фонарик на своём телефоне. Чувствую, что сейчас начнётся приступ паники, и, наверное, лучше, если я побуду одна. — Я пойду проверю Сондхайма и вернусь, просто чтобы убедиться, что он в порядке.
— Сондхайм видит в темноте и ненавидит всех. Он сейчас прекрасно проводит время.
— Всё равно, просто чтобы убедиться…
Я пытаюсь пройти мимо Марка, но он останавливает меня, взяв за запястье.
— Джейми.
— Я… Что?
— Ты же знаешь, что я не какой-то парень, с которым ты познакомилась в «Тиндере», верно?
Я моргнула.
— У меня нет времени на «Тиндер», и я не понимаю, к чему ты клонишь…
— Я знаю, что у тебя сейчас начнётся паническая атака, — просто говорит он.
Мне хотелось бы лучше разобрать выражение его лица, но он стоит спиной к огню, и я вижу только тёмный силуэт окружённый ореолом света.
А ещё мне бы хотелось, чтобы он не был прав.
— У меня не…
— Ты кусаешь губу, и последние три минуты сжимаешь до побеления костяшек декоративную подушку моей мамы «Живи, смейся, люби».
Я смотрю на свои руки и, конечно же, вижу, что сжимаю подушку. Я отбрасываю её обратно на диван, словно она покрыта пауками, и спрашиваю:
— Могу я просто пойти в твою комнату и…
— Пережить паническую атаку в одиночестве, а затем выйти через пятнадцать минут и сделать вид, что ничего не произошло? Дай подумать, — он делает вид, что всматривается вдаль, затем смотрит на меня. — Нет, Джейми.
Он притягивает меня ближе, вплотную к себе, и я даже не пытаюсь скрыть облегчение, когда моя щека прижимается к его груди, а его руки смыкаются вокруг меня. Он такой тёплый, от него пахнет сосной и мылом, и постепенно, мало-помалу, моё сердце перестаёт бешено колотиться.
— Марк?
— Ммм.
— Ты не можешь просто обнимать меня, пока не включат электричество.
— Почему? В Иллинойсе есть какой-то закон против объятий, о котором я не знаю?
— Нет, но… у тебя, вероятно, есть дела поважнее.
— Джейми, — его голосе звучит твёрдое «нет». Словно у него их и правда не было. Но я всё равно отстраняюсь, и, несмотря на его тяжёлый вздох, он позволяет мне это сделать. — Пойдём, посидим у камина. Мы можем… не знаю. Сыграть в какую-нибудь игру, чтобы скоротать время.
— В игру? И во что же?
— Уверен, мы найдём что-нибудь, что отвлечёт тебя.
Мы щеки обдало жаром. В том, как он сказал «что-нибудь», было что-то двусмысленное. Такой открытый намёк, слегка непристойный.
— Где-то на чердаке у нас было «UNO», — добавляет он задумчиво.
Я краснею ещё сильнее, понимая, что непристойными были мои мысли, а не его слова.
Он разлюбил тебя, Джейми. Ты всё испортила. Он больше не думает о тебе в таком ключе.
— Не думаю, что сейчас лучшее время рыскать по старым коробкам.
— Это точно, — он оглядывается, будто ожидая, что специальное издание «Эрудит» для знатоков могло материализоваться на журнальном столике за последние несколько минут. Затем говорит: — Как насчёт «Правда или выпивка»?
— О боже, — из меня вырывается смех. — Я годами не вспоминала об этой игре. Со времён старшей школы.
— Не беда. Как-нибудь вспомним правила.
«Правила», и я использую этот термин с большой натяжкой, были довольно просты. Игроки по очереди задают вопросы. Другой может либо ответить честно, либо выпить штрафную. Довольно просто, но это было хитом, когда мы были подростками — в основном на тех вечеринках, где Марк прекрасно вписывался, а меня не приглашали.
— Знаешь, кажется, я никогда в неё не играла.
— Ты была слишком чиста для этого в старшей школе.
— Я не была «чиста», — тут же возражаю я. — Просто я была…
— Застенчивой, сдержанной и сосредоточенной. Старалась всем угодить. Боялась, что твой отец разозлиться и бросит тебя, если ты что-то натворишь, — он смотрит на меня так, будто видит меня насквозь. Будто всегда видел.