Предел прочности. Книга четвертая (СИ)

Вытянувшийся по струнке Том, а напротив него - красный от ярости Камерон, размахивает огромными ручищами. Только МакСтоун был способен довести тренера до состояния, когда тот начинает менять окраску.
- Где положено находится пистолету?
- В руках.
- Не выводи меня, курсант.
МакСтоун и глазом не моргнул, храбро отрапортовав:
- В кобуре, если не идет речь о фазе активных боевых действий.
- А сейчас какая фаза, активная?
- Никак нет.
- Тогда какого хера он у тебя за поясом?!
- Временная мера, так было удобно.
- Что удобно, яйца себе отстрелить?!
- Никак нет.
- Что никак нет?!
- Пистолет поставлен на предохранитель.
- Да меня не еб..т, куда он там поставлен! Что он делает у тебя в штанах?
МакСтоун молчит и правильно делает, потому как ответов здесь не требуется. А лишний раз спорить, значит увеличивать количество часов, проведенных наедине с ящиками патронов, которых у Камерона таскать не перетаскать.
Тренер еще покричал пару минут для острастки, а после выдал заключительное:
- Ремень нужен для того, чтобы штаны держать, а для пистолета предназначена кобура. Запомните, это курсанты, и однажды это правило спасет вам жизнь.
Я ведь знал об этом, но понадеялся на вечное авось. Делов-то подтянуться и оказаться этажом выше, а оно вон как вышло. И теперь иди ищи этот пистолет, когда весь первый этаж гудит перебуженным ульем. Точнее ползи, потому как боль в отшибленной заднице такая, что вставать не хочется. Содранные напрочь ладони горят огнем, в глазах сплошная темень. И в наступившей темноте, сквозь расплывшиеся стены, вижу человеческие фигуры. Много фигур, с десяток наберется, а может и того больше. Размытые светлые пятна с вкраплениями красных и зеленых цветов, именно так выглядят человеческие тела, если смотреть на них через объектив тепловизора.
Имелся у меня свой прибор, живой и крайне бестолковый. Толку предупреждать об опасности, когда ничего поделать не могу, и даже в коридор выползти в поисках утраченного оружия, потому как на другом конце уже замер противник. Только и ждет, когда высуну голову.
Экая бестолочь Марионетка, а больше всего я сам. История из разряда дай дураку сверхспособности, он и с ними обосрется. Сказочный дурачок и этим все сказано.
От ощущения собственного бессилия растягиваюсь на полу и тыкаюсь носом в пыльный пол. Пахнет кровью… Оно и не удивительно, мои ладони сейчас – сплошная открытая рана: натекло, словно с порося. Но что-то уж больно сильно пахнет, до одурения, до тошноты, заполняя рот железными гайками. Голова начинает плыть и кружиться, да столь резко, что в какую-то секунду представляется - мир перевернулся: пол вдруг стал потолком и я, влекомый неумолимой гравитацией, падаю вниз. Серые стены здания расползись, словно отсыревший картон, и я проваливаюсь в безбрежный океан, именуемый небом. Настолько огромный, что дух захватывает, и трясутся поджилки. Наверное, схожим образом ощущает себя парашютист в первые секунды полета, когда тело пробирает до пяток. Только вот я ни разу не парашютист, у меня и парашюта-то не было. Лежал на полу, цепляясь пальцами за бетонную поверхность, а мысли были только обо одном: как бы не упасть.
Не упал… Внезапный приступ головокружения резко прекратился. Остался лишь легкий приступ тошноты и тело, дрожащее от выплеска изрядной доли адреналина. Отрываю голову от пола и вглядываюсь в пространство перед собой. Именно что пространство, потому как исчезли стены недоделанного санузла. Не было больше проходов и коридоров, а была одна огромная серая площадка, окутанная клубящимся туманом. И лестница по центру, самая обыкновенная, выполненная из знакомых железобетонных изделий. Только вот не было никаких перекрытий, столбов и прочих строительных элементов, способных ее удержать, а должны быть, потому как не поделка из бумаги, а тяжелая конструкция, собранная из массивных лестничных маршей.
 
Странная фантасмагория, сошедшая с картин экстравагантных художников, того же Сальвадора Дали. Обесцвеченная, со шкалой яркости, выкрученной до минимума. Нет, цвета остались, но совсем уж блеклые, едва различимые. Та же кровь на ладонях приобрела странный, серовато-грязный оттенок.
Первая мысль, промелькнувшая в голове, была о смерти: все, Воронов, доигрался, добегался. Лежит твое тело, распластанное на бетонном полу, а под головой набегает темная лужица крови. И остался единственный путь, пролегающий вверх по лестнице. Очень хочется верить, что в рай, потому как дорога в ад должна вести в обратном направлении. Задираю голову, но вместо парящих ангелов и гостеприимно распахнутых золотых ворот, наблюдаю обыкновенную бетонную площадку, словно некто неизвестный убрал стены, оставив один лишь лестничный пролет, высотой… Прикинул на вскидку, и вышло что на восьмой этаж. Ровно столько уровней успели возвести строители, пока проект не канул в лету, а ушлый заказчик не получил причитающиеся отступные от федерального правительства.
Это что же получается, мне туда? Делаю два шага вперед и едва не падаю от слабости. Отбитая задница болит, ладони саднит, а голова легкая и дырявая, словно сито. Мысли утекают водой, не успевая задерживаться. Попытаешься ухватить какую, и разум моментально погружается в туман. Колесики «соображалки» с трудом ворочаются и скрипят, словно не были предназначены матушкой-природой для столь трудоёмких процессов. Туман, сплошной туман, который где-то видел. Точно видел, такой же густой и клубящийся.
Курящаяся трава, полулежащее тело девушки-провидицы и туман за окном. Мир, в которой я провалился однажды: то ли сон, то ли явь. И Марионетка там была, стоящая за дверью, и завывающая на разные лады: 
«Открывай, мы пришли. Открывай? Открывай! Он нас звал? Звал!!! Мы пришли, открывай».
Помнится, тогда я не открыл, но Тварь все равно проникла в комнату и откусила несчастной Элеонор голову. Откусила и выпила, словно коктейль из трубочки, лишь тело дергалось в конвульсиях. Девушка умерла в каждой из двух реальностей и не понятно, в какой раньше. Врачи сказали, сердце у нее было слабое - «хороший» диагноз, а главное пространный, которым можно многое объяснить.
Мир клубящегося тумана и старинных вещей, заметно потрепанных временем: люстры, паркет, массивные канделябры по углам. Всюду, куда не брось взгляд, потемневшее от возраста дерево, да покрытый ржавчиной металл.
Это было тогда, а здесь и сейчас голый бетон под ногами. Местами крошащийся, местами покрытый темными пятнами и плесенью - вида мерзкого, с длинным ворсом, шевелящимся под порывами несуществующего ветра.
Плохое это место, опасное – все инстинкты об этом кричали. Нельзя здесь надолго задерживаться, поэтому заставляю себя подняться. Иду еле-еле, переставляя ватные конечности, которые уже даже и не ватные – чужие, словно отсидел или отлежал их.
Вспомнил провидицу Элеонор, которая жаловалась, что не чувствует собственного тела. Вот и со мною приключилось похожая история. Подошвы ботинок буквально шаркают по полу, а руки повисли безвольными плетьми.
Нечего, мы сможем, Петруха, выдюжим - оно ведь, бывало, и хуже, когда от боли рассудок мутился. И только подумал об этом, как споткнулся и упал на ровном месте, не дойдя пару шагов до первой ступеньки. Завалился плашмя, но даже толком удара не прочувствовал.
Лежу на животе, раскинув руки в стороны, и смотрю в серую пелену. Стена тумана клубится, дрожит живой биомассой. Всматриваюсь в постоянно меняющиеся очертания, и мнится мне, что вижу человеческие лица: смеющиеся, гневные, открывающие рты в беззвучном крике - калейдоскоп масок, бесконечно сменяющих друг друга.
 
Образ немолодой женщины, с гусиными лапками в уголках глаз, и ртом, искривленном в вечном недовольстве. Её лицо проявляется все чаще, демонстрируя настойчивость, пытаясь поймать мой взгляд. Тянется ко мне серым отростком, стелясь по полу, дергаясь и извиваясь, словно дождевой червь. Запрокинутая голова, растопыренные руки, изогнутая спина - бесформенный сгусток медленно но верно обретает черты человеческого тела.