На дальних рубежах 2 (СИ)

Мальчишка резко вскинул голову и уставился на Джейса. Тот уже приготовился выслушать заслуженную отповедь, но парнишка вдруг посерьезнел, в миг повзрослев на несколько лет. Поднявшись на ноги, он внезапно произнес:
— Стивен, можно Стив.
— Что?
— Ты сам сказал, что по имени тут называют только друзей, - упрямо заявил парнишка. - Можешь, конечно, сам мне не называться, но я хочу, чтоб ты знал, меня зовут Стивен.
— Джейсон, можно Джейс. Кличка - Киборг.
Они пожали друг другу руки, и Джейс полез на свое место.
— Откуда ты только взялся на мою голову, Стивен, - шутливо проворчал он, в принципе не ожидая ответа.
Однако, Стив, похоже, обрадовался возможности высказать то, что угнетало его. Джейс уловил это тем самым чутьем, которое когда-то подсказывало ему, что свидетель врет, а осведомитель что-то недоговаривает. Когда-то он хорошо читал людей, это только в последние годы его навык сводился к способности угадывать, сильно сегодня будут бить или не очень.
— Серьезно, парень, как тебя в солдаты-то угораздило загреметь? Не той девке под юбку залез что ли? - подначил Джейс, даря мальчишке шанс выговориться.
На шутку старшего товарища парень залился краской до ушей, от чего несколько юношеских прыщиков заалели яркими пятнышками. В голове у Джейса возникло совершенно очевидное сходство его сокамерника с огурцом - зеленый и в пупырышках. Однако после прошедшего дня смеяться совсем не возникло желания.
— А ты сам как тут оказался? - буркнул Стив и тут же напрягся, ожидая жесткой реакции от более сильного Джейса.
— Хозяйка продала, - коротко бросил Джейс, ложась поудобнее на своем жестком ложе. - Я сам попросил.
— Зачем? - изумленно воскликнул парень.
— Вообще-то я первым задал вопрос, - напомнил Джейс.
Конечно, Стивен не мог жаловаться, среди рабов такое не приветствовалось. Но вот рассказать свою историю, не делая очевидных попыток выбить из слушателя слезу, было вполне допустимо. Рабы часто тешили друг друга разными историями, лишенные других форм развлечения, они сохраняли устные традиции в цифровом веке.
Джейс лежал и молча слушал рассказ о том, как некий вдовец после смерти жены стал брать в постель одну из своих рабынь. Когда она родила ему сына, ее сняли с полевых работ и переселили в дом. Детей от первого брака у вдовца не было и, хоть он и не признавал ребенка своей невольницы, держал мальчика близко. Маленький Стивен ходил с хозяином на рыбалку и на охоту, служил лакеем и помощником, и хотя он не мог назвать этого человека отцом, он был в определенной мере доволен.
Стиву было шестнадцать, когда почтенный вдовец решился-таки на второй брак. Любовь вряд ли что-то решала в этом союзе, но новая жена сразу же заняла главенствующее положение в доме. Новоиспеченная супруга была не девицей, а взрослой женщиной с ребенком от первого брака. Ее дочери было пятнадцать лет. Если сначала хозяин не хотел выгонять из дома любовницу с сыном, то частые скандалы на тему "угрозы девичьей чести со стороны этого ублюдка" сделали свое дело. Стивен, конечно же, никакой угрозой не был, но это никого не волновало.
Мать и сын переехали в барак. Гордая женщина стойко сносила злорадство других рабов, раньше завидовавших ей, а теперь празднующих ее падение. Стивену такой стойкости в силу возраста не хватало. Он часто дрался, стал задиристым и злым. В общем, вел себя, как любой подросток, испытывающий обиду, страх и боль. Он взял себя в руки только тогда, когда понял, как сильно его поведение вредит матери.
Однажды ему случилось подсмотреть издалека, как из-за него хозяин ругает мать. Она только слушала, опустив голову, а потом что-то тихо сказала. Хозяин взбеленился и ударил ее по лицу с такой силой, что женщина не устояла на ногах. Стивен помнил, как утешал ее потом, отыскав в укромном углу в самой дальней части хоздвора. Он никогда не видел, чтобы эта сильная, гордая женщина так плакала.
А потом хозяйка забеременела и родила хозяину сына. Едва Стивену исполнилось восемнадцать, за ним пришли. По каким соображениям его продали именно в солдаты, Стивен не знал. Судьба матери тоже была ему неизвестна, но он надеялся найти способ узнать что-то о ней, может быть, даже чем-то помочь. Он, несомненно, мечтал о свободе для себя и для нее, но был уже достаточно взрослым, чтобы осознавать призрачность подобной перспективы. Хорошо было бы просто оказаться в одном доме! Стива могли после армии взять в частную охрану, и в награду за хорошую службу он готов был просить о помощи с поиском и выкупом матери....
 
Джейс слушал все это, не прерывая рассказчика, а в памяти всплывал образ его собственного отца. Он пытался вспомнить Фреда, каким он был, когда месть и выпивка еще не превратили его в бездушную машину с одной-единственной целью. Получалось плохо, а точнее, не получалось совсем. Больше приходило в голову обыкновение Фреда на любые жалобы сыновей отвечать "Ты думаешь, тебе плохо? Вот у других...". И далее нескончаемый поток примеров тех, кому хуже, чем Джейсу или Томми. Никаких жалоб не допускалось, сочувствие всегда причиталось кому-то другому. Для сыновей, особенно для Джейса, были только фразы в духе "Соберись, тряпка!" или "Ну еще поплачь, принцесса!".
Джейс пытался подобрать подходящую реакцию на историю Стивена, и в результате просто помолчал. У него не хватило бы духу сказать, чтобы мальчишка "подобрал нюни", а выражать сочувствие словами так, чтобы это не прозвучало пустой банальностью, он не умел. Он просто лежал и молча думал о своем отце.
Когда Стив рассказывал, как его продали, Джейс сначала подумал, что Фред Килгор хотя бы не продавал своих сыновей. А потом вспомнилось, сколько раз отец бросал их одних, сколько раз, напившись или просто выйдя из себя, он лупил Джейса. Нет, Фред их не продавал, он их просто бросил, перестав быть отцом.
Странным казалось такое откровение по отношению к Фреду Килгору. Как человек, прошедший военную подготовку, а соответственно, и идеологическую обработку, Фред имел абстрактное идеалистическое понятия о семье и мужском долге перед ней. На деле же семья никогда не стала для него чем-то конкретным. Его вела икона погибшей жены и потерянного идеального будущего. Того, что рядом страдают вполне реальные дети, он за этими идеалами не замечал. Для Джейса семья всегда была конкретными людьми - братом и отцом.
Возможно, из-за этого Джейс и не понимал, ради чего сражается его отец, не мог понять, что как личности, привязанные к реальности, он и Том отцу не так интересны, как абстрактные идеалы. Он только сейчас начинал понимать, сам факт того, что отец просто ушел от реальности, оставив позади своих сыновей - тех, которые были именно Джейсом и Томом, а не сферической семьей в вакууме. И это тоже было предательством.
Почему-то в последнее время Джейсу это признание давалось намного легче. Он ведь не раз вспоминал отца в эти дни. Муштра и жесткость окружавших его людей вызывали соответствующие ассоциации. Но раньше Джейс никогда не поставил бы отца в один ряд с тем же Брайсоном. Что изменилось теперь?
Слишком много внутри рушилось, шаталось и перестраивалось. Сохранять ориентиры с каждым днем становилось все сложнее. Джейсу казалось, что все эти переоценки и путаница делают его уязвимым, слабым. В условиях, где он вынужден был бороться за выживание, это его откровенно пугало.
  
Глава 10
 
Где-то через неделю после инцидента в душевой его снова вызвали в медчасть. Джейс не очень понимал, зачем, но его никто не спрашивал, да и получить передышку от постоянно нависающего над душой Брайсона было неплохо. Дальше порога процедурной докторша конвой не пустила и, прекрасно понимая, что дергает тигра за усы, Джейс улыбнулся, дурашливо похлопал ресницами и пожелал охранникам "не скучать" без него. После экзекуции черти из него так и лезли, превращая его в того самого дерзкого и языкатого раба, который так хорошо умел когда-то выводить из равновесия Алана Карнза.