Словно в раю

– Маркус?
Граф поднял руку в приветственном жесте. Он бы сказал что-то, но она по-прежнему сидела на земле, и её туфелька испачкалась в грязи. А её лицо … Он никогда не видел ничего интереснее. Онория была вне себя от ярости и унижения, но она ещё не решила, какая из этих эмоций сильнее.
– Прекрати смеяться!
– О, прости, – сказал он без всякого сожаления.
Онория свирепо нахмурилась:
– Что ты здесь делаешь?
– Я здесь живу. – Он подошёл к ней и протянул руку, чтобы помочь встать. Кажется, именно так должен поступать джентльмен.
Онория прищурилась. Совершенно ясно, что она ни на йоту ему не поверила.
– Ладно, я живу неподалёку, – сдался он. – Эта тропинка петляет из стороны в сторону между границами владений.
Она приняла его руку и позволила ему помочь ей подняться, принявшись сразу же отряхивать юбки. Но почва была сырой, и грязь прилипла к ткани, вызвав ворчание и вздохи Онории. Наконец, она оставила попытки, посмотрела на него и спросила:
– Как давно ты здесь стоишь?
Он ухмыльнулся:
– Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы.
Онория испустила утомлённый стон и сказала:
– Полагаю, ты не станешь держать язык за зубами.
– Не пророню ни словечка, – пообещал Маркус. – Но кого именно ты намеревалась завлечь?
Она насмешливо сморщилась:
– О, пожалуйста. Ты был бы последним, кому я бы сказала.
Он изогнул бровь.
– В самом деле. Последним.
Она метнула в него раздраженный взгляд.
– За исключением королевы, премьер-министра…
– Прекрати. – Онория с трудом скрыла улыбку, но тут же снова поникла. – Не возражаешь, если я снова присяду?
– Вовсе нет.
– Моё платье и так перепачкалось, – проговорила она, найдя место у подножия дерева. – Ещё несколько минут в грязи ничего не изменят.
Онория уселась и искоса взглянула на него:
– В этом самом месте ты должен был бы сказать, что я выгляжу свежей как цветок.
– Полагаю, это зависит от того, какойэто цветок.
Тут она одарила его взглядом, исполненным крайнего недоверия, который был так знаком Маркусу. Сколько лет он наблюдает её гримаски? Четырнадцать? Пятнадцать? Раньше ему не приходило в голову, что Онория, несомненно, является единственной женщиной из его окружения, которая может говорить с ним откровенно и с изрядной порцией сарказма.
Вот почему он ненавидел выезжать в Лондон. Женщины там жеманились, прихорашивались и говорили ему то, что, по их мнению, он хотел от них слышать.
И мужчины делали то же самое.
Ирония заключалась в том, что они почти постоянно ошибались. Маркус презирал подхалимов. Ему было ненавистно каждое льстивое слово. Он терпеть не мог, когда ему говорили, что его совершенно обычный и ничем не примечательный жилет «удивительно скроен и великолепно сидит».
С отъездом Дэниела не осталось никого, кто понимал бы его. У него нет родственников, если не углубляться на четыре поколения назад, чтобы отыскать общего предка. Он единственный сын единственного сына. Холройды не славились особенной плодовитостью.
Маркус прислонился к ближайшему дереву, продолжая наблюдать за уставшей и несчастной Онорией, сидящей на земле.
– Значит, деревенский приём не вполне удался?
Она вопросительно взглянула на него.
– Ты так выразительно описывала его в письме.
– Ну, я знала, что тебе там не понравится.
– Он мог бы стать для меня развлечением, – произнёс граф, хотя им обоим было известно, что это неправда.
Онория снова посмотрела на него тем самым взглядом:
– Четыре незамужние леди, четыре студента, мистер и миссис Ройл, и ты.
Она подождала, пока до него дойдёт, и добавила:
– И ещё, возможно, собака.
Он сухо улыбнулся:
– Я люблю собак.
Онория вознаградила его смешком. Она подобрала прутик, лежавший возле её ноги, и начала чертить круги в пыли. Девушка выглядела совершенно несчастной, пряди волос выбились из шиньона. В глазах её застыли усталость и … что-то ещё. Что ему совершенно не нравилось.
Онория выглядела так, словно она сдалась.
Что абсолютно неправильно. Онория Смайт-Смит никогда не должна выглядеть подобным образом.
 
– Онория, – начал он.
Но девушка резко подняла голову, едва раздался его голос:
– Мне двадцать один год, Маркус…
Он замолчал, пытаясь сосчитать в уме:
– Но это невозможно.
Онория упрямо сжала губы:
– Уверяю тебя, так и есть. В прошлом году некоторые джентльмены, казалось, проявляли ко мне интерес, но ничего не вышло.
Она пожала плечами:
– Не знаю, отчего.
Маркус закашлялся и обнаружил, что ему совершенно необходимо поправить галстук.
– Полагаю, всё к лучшему, – продолжала Онория. – Ни один из них не вызывал во мне восторга. А один… Я однажды видела, как он пнул собаку.
Она нахмурилась:
– Поэтому я не могла рассматривать возможность… ну, ты понимаешь.
Маркус кивнул.
Она выпрямилась, улыбнулась решительно и весело. Даже слишком весело:
– Но в этом году я приложу все усилия.
– Я в этом не сомневаюсь.
Она с подозрением посмотрела на него.
– Что я не так сказал? – спохватился Маркус.
– Ничего. Но не нужно смотреть так свысока.
О чём, чёрт побери, она говорит? 
– Я не смотрю свысока.
– О, Маркус, не надо. Ты вечно такой.
– Объяснись, – резко сказал он.
Онория смотрела на него так, словно не могла поверить в то, что он не понимает:
– Ты же знаешь.
– Нет, не знаю.
Онория фыркнула, поднимаясь на ноги:
– Ты всегда смотришь на людей вот так.
И она скорчила совершенно неописуемую гримасу.
– Если я всегда выгляжу так, – сухо произнёс Маркус, – и именно так, чтобы быть точным, то разрешаю тебе пристрелить меня.
– Вот, – триумфально воскликнула Онория. – Оно самое.
Маркус начал задаваться вопросом, уж не говорят ли они на разных языках.
– Что «то самое»? – переспросил он.
– Эти твои слова.
Он скрестил руки на груди, что казалось единственным приемлемым ответом. Если Онория говорит загадками, почему он вообще должен что-то отвечать.
– Ты весь прошлый Сезон глядел на меня с укоризной. Каждый раз я видела тебя сердитым.
– Уверяю тебя, что я не имел подобных намерений.
По крайней мере, сердился он не на неё… Маркус не одобрял мужчин, которые добивались 
её расположения, но не саму Онорию. 
Девушка сложила руки на груди и посмотрела на него с явным раздражением. У Маркуса появилось ощущение, что она пытается решить, можно ли его слова счесть извинением. Неважно, что на самом деле никакого извинения в них не предполагалось.
– Могу ли я быть чем-то тебе полезен? – спросил он, с большой осторожностью подбирая слова и следя за своим тоном.
– Нет, – лаконично ответила Онория. И добавила: – Благодарю.
Он тяжко вздохнул, решив сменить тактику.
– Онория, у тебя нет отца, твой брат где-то в Италии, как можно полагать, а твоя матушка хочет переехать в Бат.
– И что с того? – огрызнулась она.
– Ты совсем одна, – столь же нелюбезно ответил Маркус. Он не мог вспомнить, когда в последний раз кто-то осмеливался говорить с ним таким тоном. – И можешь таковой считаться.
– У меня есть сёстры, – запротестовала она.
– Разве кто-то из них предлагал тебе переехать к ним?
– Нет, конечно. Им известно, что я живу с мамой.
– Которая хочет поселиться в Бате, – напомнил ей он.
– Я не одна, – с жаром возразила Онория, и Маркус испугался, что ему послышалось рыдание в её голосе. Но если Онория и была близка к слезам, ей удалось с ним справиться, поскольку она представляла собой воплощение гнева и негодования, когда произнесла:
– У меня есть дюжины кузин. Дюжины. И четыре сестры, которые заберут меня к себе в мгновение ока, если сочтут необходимым.
– Онория…
– И у меня есть брат, даже если мы не знаем, где он сейчас. Я не нуждаюсь в…