Девочка у моста (СИ)
– Сейчас он уже на пенсии. Его зовут Лейвюр Дидрикссон. Возможно, вы о нем слышали как о писателе.
– Лейвюр?.. Нет. А что, у него выходили книги?
– Стихотворные сборники. Правда, уже довольно давно.
Паульми не сильно интересовался литературой.
– Может, тебе удастся поговорить с дочерью Никюлауса. Она вроде как еще жива. Тоже работала в полиции – машинисткой, по-моему. Тогда управление располагалось еще на Поустхусстрайти.
Конрауд записал имя женщины.
– Никюлаус был далеко не ангел, – снова заговорил Паульми, выйдя из задумчивости. – Довольно мерзкий тип. Попробуй спросить у кого-нибудь, кто работал на Поустхусстрайти в один с ним период. Вдруг кто из бывших коллег сможет рассказать тебе о нем поподробнее, а может, и о том расследовании что-нибудь новое выяснишь.
– Вы говорите, он был мерзкий тип?
– Да. Предпочитаю особо на эту тему не распространяться. Спроси лучше у тех, кто действительно его хорошо знал.
– А! Еще кое-что… – спохватился Конрауд. – Вы не знаете, какого мнения придерживалась о происшествии мать погибшей девочки? Она вроде как не верила, что это был несчастный случай.
– А что же это, по ее мнению, было?
– Не могу сказать.
– Вероятно, это естественная реакция… Если только можно говорить о естественной реакции в таких обстоятельствах.
– Возможно.
Повесив трубку, Конрауд несколько секунд посидел в нерешительности, а потом нашел в Интернете телефон Лейвюра Дидрикссона и позвонил ему. Спустя несколько гудков бывший учитель наконец ответил и сразу узнал Конрауда. Тот извинился, что беспокоит его в столь поздний час, и сразу перешел к делу, спросив Лейвюра, не показалось ли ему при встрече с матерью Нанны, что она сомневается в причине гибели своей дочери. То есть, не подозревает ли она, что на самом деле это был не несчастный случай.
– А что же это, по ее мнению, было? – Лейвюр в точности повторил вопрос Паульми, который тот задал несколько минут назад.
– Не знаю. Она ничего такого вам не говорила? Не намекала, что девочка упала в озеро не по чистой случайности? Что, возможно, ее кто-то утопил?
– Как?.. Да вы что? Неужели так и произошло? Вы что-то выяснили?
– Нет, я ничего не выяснил. Мне просто сказали, что у нее были подобные сомнения, вот я и подумал, что вам, возможно, об этом что-либо известно. Или вы с ней это обсуждали.
– Честно говоря, не помню, – ответил Лейвюр. – По-моему, ничего такого она мне не говорила. Видимо, такие сомнения появились у нее позднее, но мы с ней больше не встречались. Все, что я знаю, я вам уже рассказал. По крайней мере я так думаю.
– Безусловно, и я вам очень признателен. Единственное, что…
– Девочка прекрасно рисовала. Я вам об этом говорил?
– Нет.
– Мне это сказала ее мать. По ее словам, дочь была заядлой художницей. Но не знаю… Не думаю, что вам это как-то поможет.
– Ну, как знать… Благодарю вас и простите еще раз за поздний звонок – я даже не заметил, что уже так много времени.
В этот момент раздался стук в дверь, и Конрауд развернулся в сторону прихожей.
– Ну что вы, честно говоря, я и сам собирался вам позвонить, потому что мне кое-что пришло в голову касательно человека, которого я видел в тот вечер, – сказал Лейвюр. – Я имею в виду вечер, когда я нашел Нанну. Простите, что не сказал вам сразу, но я об этом уже и думать забыл – столько лет прошло. Я вспомнил это только после вашего ухода.
– Вы о том человеке в плаще?
– Да нет, о другом. О том, что я мельком увидел на Соулейяргата.
В дверь снова застучали – на этот раз более настойчиво. Услышав, как человек за дверью схватился за ручку и несколько раз подергал ее, Конрауд начал догадываться, кто это мог быть.
– В тот период я записывал в блокнот всякие впечатления, которые могли пригодится для творчества, – продолжил Лейвюр. – В общем, разные мысли. Так вот, я вычитал там кое-что, чем хотел с вами поделиться.
– И что же это?
– Полагаю, что это было последнее, что я записал, прежде чем увидел в воде девочку.
– И что вы записали? – спросил Конрауд, по-прежнему развернувшись в сторону прихожей.
– И хромает луна.
– И хромает луна?
– Да, именно эту фразу я записал, – объяснил Лейвюр. – И думаю, мне понятно, чем был навеян этот образ. Я уверен, что эта метафора пришла мне в голову, когда я увидел того человека. То есть, в нем – вернее, в его походке – было что-то, что произвело на меня впечатление, и я перенес это на луну. Короче говоря, мне показалось, что тот человек хромает.
27
Не успел Конрауд открыть дверь, как его сестра Элисабет ворвалась в прихожую, как фурия, осыпая его упреками за то, что он так долго не открывал. Конрауд заметил, что час, вообще-то, не совсем подходящий для визитов, а сестра парировала тем, что поинтересовалась, отчего он до сих пор не в постели, раз уж время такое позднее. Затем она спросила, есть ли надежда, что в этом доме ее угостят кофе: Элисабет никогда не понимала людей, которые избегали пить кофе после определенного часа, чтобы не ворочаться всю ночь без сна. Временами Элисабет напоминала Конрауду их тетку Кристьяну, сестру отца, сумасбродную старуху, которая любила ввернуть в свою речь какое-нибудь архаичное словечко, и всю жизнь прожила в полном одиночестве вдали от столицы, пока в глубоко преклонных летах не ушла в мир иной. Во время своих редких визитов в Рейкьявик, она появлялась у них на пороге одновременно в нескольких, надетых одна на другую, юбках, двух или трех свитерах и каком-нибудь странном головном уборе. Элисабет тоже была одиночка и уже много лет работала библиотекарем. Она слыла своенравной женщиной, хотя в душе Конрауд знал, что она чистый ангел. Возможно, она заработала себе славу строптивицы из-за своих темных глаз, которые могли пронзить насквозь кого угодно, и черных как вороново крыло волос. Элисабет прекрасно разбиралась в литературе, особенно в древних сагах: когда речь заходила об этом жанре, не было такого вопроса, который бы поставил ее в тупик.
– И чем ты занят? – окликнула она Конрауда, который вышел в кухню сварить кофе. – Все охотишься за призраками? – задала Элисабет следующий вопрос, глядя на разложенные на столе бумаги.
– Надо же чем-то себя занять, – отозвался Конрауд.
Он не раз делился с Бетой – как ее все называли – своим желанием разобраться, что происходило с их отцом за несколько дней или недель до трагического финала, и показывал ей документы, что лежали сейчас на столе. Бета не придавала его копанию в прошлом никакого значения, поскольку сама она смогла почти полностью стереть из памяти образ отца и никогда о нем не заговаривала. Однажды, когда Конрауд рассуждал об убийстве, она его перебила, заявив, что ее совершенно не волнует, что произошло у ворот Скотобойни Сюдюрланда, кто зарезал отца и по какой причине.
Конрауд налил сестре кофе и принялся рассказывать ей об утонувшей в Тьёднине Нанне и об Эйглоу, которой та явилась дважды с перерывом в десятки лет. Конрауд подчеркнул, что сам он во все это не верит, но в то же время ему не хотелось выставлять Эйглоу лгуньей, поэтому он добавил, что в рассказе Паульми о том случае его особенно впечатлило то, что девочка утонула, пытаясь достать из воды свою куклу. Благодаря этой детали он понял, что Эйглоу говорила о той же самой девочке.
– Может, эта твоя Эйглоу прочитала о происшествии в газете, а потом дорисовала картинку у себя в воображении, – предположила Бета. – У некоторых, знаешь, какая бурная фантазия. Еще и не такое рассказывают…
– Да… Но Эйглоу другая. С чего бы ей рассказывать мне небылицы? Какая ей с этого польза?
– А может, она на тебя глаз положила?
– Это вряд ли, – покачал головой Конрауд. – Какое там! У нас что ни встреча, то выяснение отношений!
Он рассказал сестре, как разозлил Эйглоу, когда предположил, что Энгильберт мог нести ответственность за смерть отца. Бета слушала его с равнодушным видом, как и каждый раз, когда он касался этой темы. Они с Конраудом начали поддерживать отношения лишь несколько лет назад: росли они порознь, и когда после смерти матери Бета переехала в Рейкьявик, она по-прежнему оставалась для Конрауда чужой. В то время ей было уже к сорока. Конрауду потребовалось немало времени, чтобы вернуть доверие сестры, и довольно скоро он осознал, что Элисабет предпочитает как можно реже вспоминать о той поре, когда они жили под одной крышей, – то есть о тех годах, которые предшествовали разводу родителей. Впоследствии они встречались лишь изредка, когда мать привозила Бету в столицу, так что их отношения носили весьма фрагментарный характер. Конрауд узнал, что сестра вернулась жить в Рейкьявик, только когда она появилась на пороге его кабинета в полицейском управлении на Квервисгата с просьбой о помощи в перевозе вещей.