60-я параллель
— Нехорошо как вышло, товарищ подполковник! Вот ведь что получилось. Мальчуган-то их, черненький, Васин фамилия… Был вчера назначен в секрет. Ну, ночью стрельба. Разведка ихняя наскочила. Ну, и убило парнишку. Остался там лежать, за прудиком, на Садовой какой-то улице. А барышни наши, как узнали, — никого не спросясь, в парк. За ним. А может быть, он раненый?.. И вот — не вернулись! Нету их…
Сердце подполковника сжало холодом, Да… что же это такое! Вчера — Угрюмов, сегодня… Несколько недель около него жили, двигались, верили ему пятеро ребят, и среди них эта смешная, некрасивая, милая девчурка, Марфа Хрусталева.
За эти недели он думал о многом, болел душой за многое, за большое. Но где-то в нем таилось и очень простое, очень нехитрое желание: довести эту Марфутку и остальных до дома, сдать их на руки заботливым людям, отмыть, причесать, накормить и отправить к мамам. Да, к мамам! Чтобы учили свою алгебру! Чтобы забыли о Вырице, о землянках в лесу! И вдруг вот — не довел!
Однако терять время на печальные размышления было нельзя. Две тысячи человек, только что вырвавшиеся из хищных лап, веря ему, шли за ним между пригородных огородов и дорожных канав, по ленинградским полям. Впереди направо уже близко поднимались над Невой огромные опоры Волховской и Свирской электролиний.
Виднелась мельница имени Ленина — серый прямоугольный небоскреб. Левее белел Дом Советов.
Оборачиваясь назад, Федченко видел затянутую дымом возвышенность Пушкина, зелень Павловского парка. Там горело, грохотало, туманилось. И вправо, к Колпину, тоже дымились пожары, и влево, у Пулкова, шел бой. Враг как бы охватывал их огромными клешнями, с обеих сторон, не желая выпускать ускользающую добычу. Надо было торопиться!
И всё же Федченко, шагая, глядел и глядел назад, на юг. Южный горизонт, отступая, туманился, уходил в неясную даль; и там, где сейчас кипел бой, в этой мгле, в этом тумане осталось несколько ребят, а среди них — смешное, доброе, наивное существо. Человечек. Девочка. Зачем они остались там?! Что сулит им завтрашний день? Будет ли у них это «завтра»? Эх, Марфа, Марфа!..
Глава ХLI. В ПАВЛОВСКЕ
Генерал Дона давно уже обещал Варту экскурсию в «русский Версаль». Теперь наступило, наконец, время для ее осуществления: «Всё идет как по расписанию, Вилли, дорогой!»
Рано поутру восемнадцатого числа машина командира тридцатой авиадесантной, эскортируемая четырьмя хорошо вооруженными мотоциклистами, прошла через парк и появилась на улицах Пушкина. Город был взят дивизией старика Рэммеле буквально только что. Бои еще вспыхивали то там, то сям. Какие-то красные части вдруг, сваливаясь как снег на голову, с яростью и упорством пробивались на север сквозь цепи немецких плетей. Поездка представлялась небезопасной. «Но разве мы с тобой не солдаты, Вильгельм?»
Когда граф Дона выехал на своей машине из Дудергофа, Марфа Хрусталева спала еще, как сурок, на крылечке одноэтажного дома у «Белой Березы».
Она проснулась потому, что Спартак Болдырев растолкал и ее и Зайку. Всхлипывая и задыхаясь, он рассказал: час назад там, у пруда за парком, погиб в ночной перестрелке Валя Васин.
В первые несколько минут Марфушка поняла только одно: «Вали больше нет!.. Мария Михайловна — два месяца назад; Тихон Васильевич — вчера; теперь — Валя… Валя Васин убит!» Но тотчас затем вспыхнула и еще одна мысль: «А фотографии? А знамя?»
Под красноармейской гимнастеркой у Вали была привязана к телу завернутая в желтую компрессную клеенку небольшая пачка — часть драгоценных фотографий: Сергей Миронович Киров среди ребят; а вокруг пояса обмотано знамя пионерской дружины. Допустить, чтобы они попали в фашистские лапы, было совершенно немыслимо.
Бойцы и командиры, прижатые к земле непреодолимой свинцовой усталостью и сознанием: «Мы — дома!», спали как мертвые. Да и что бы они могли посоветовать тут? Тихон Васильевич Угрюмов лежал на кладбище в деревне Ладога. Подполковник Федченко и Голубев куда-то ушли.
Марфа настаивала на том, что она пойдет одна, совсем одна. Пойдет, найдет тело Валечки, снимет с него знамя и пакетик с фотографиями…
Однако было ясно, что без Спартака ей не разыскать в темноте неведомый прудик на Садовой улице. А как только выяснилось, что необходимо идти вдвоем, Зая Жендецкая наотрез отказалась оставаться.
Тогда, никого не разбудив, сообщив о своем намерении только ближнему часовому, они все трое пошли по ближайшей аллее, между глухо шепчущихся столетних деревьев.
Эта аллея, показавшаяся Марфе в ту ночь зловещей, таинственно жуткой, тянется по Павловску до Ям-Ижорской просеки. Она и сейчас носит гордое название «Белосултанной».
Валя Васин лежал около большой липы на самом берегу пруда, там, где Восьмая парадная сходится с Садовой. Лицо его было желто-бледно, глаза прикрыты. Казалось, он идет куда-то против сильного встречного ветра. Пуля пробила Валино сердце, но крови на земле почти не было.
Расстегнув гимнастерку, они с трудом сняли с убитого друга и знамя и небольшой плоский пакетик. Марфа положила фотографии в свой карман. Спартак спрятал знамя на груди под гимнастеркой.
Теперь нужно было похоронить Валю. Нельзя его так оставить. Но чем вырыть могилу?
Около часа, если не больше, они пытались копать жесткую землю железными палками от разбитой ограды. Безнадежно!
Тогда Спартаку пришла в голову одна более исполнимая мысль. Проволокой, валявшейся тут же, они крепко привязали тело убитого к чугунному столбику ограды, лежавшему на дорожной бровке. С великим трудом дотащили они Валю и этот тяжелый груз до далеко выдавшихся в пруд деревянных мостков.
Холодная в тумане вода плеснула громко, но тотчас же испуганно затихла. Волны чмокнули под мостками. Валя Васин ушел из мира навсегда.
Спартак долго, мучительно моргал глазами. Плакать, как плакали девчонки, он не хотел, а сказать хоть что-нибудь не выходило. Кроме того, надо было идти назад. Вокруг стояла полная тишина, но она могла быть обманчива.
Нигде не было видно ни одной живой души. Ближние дачи хмурились, темные и безмолвные. Пустая Садовая тянулась вправо и влево так, точно это был не Павловск с его дворцами и парками, лыжными станциями и мызами, где пьют молоко экскурсанты, а какой-то мертвый город Хара-Хото… Это пустота и молчание входили и в ребят непреодолимой утренней дрожью.
Они торопливо прошли по первой подвернувшейся тропе до Белосултанной и замерли за кустами у перекрестка. По Белосултанной шли люди, слышался громкий говор. Немецкая речь: «Халло! Руди! Вохин дох йетцт?» [42]
После секундного оцепенения они метнулись назад, вглубь парка. Если бы они рискнули обогнать немецкий взвод, держась вплотную рядом с ним, они, возможно, еще смогли бы прорваться к своей «Белой Березе». Но они в испуге взяли гораздо правее, к востоку, заплутались среди парковых прудов и вышли к дворцу, к тому месту, которое в путеводителях зовется «Под дубками».
Тут их внезапно со всех сторон охватил грохот неожиданно вспыхнувшего боя. Затрещали где-то пулеметы, послышались резкие взрывы ручных гранат. Они забились в подвал первого же пустого дома по левой руке; сидели долго, не зная что предпринять.
Потом Спартак решил, что совершенно необходимо кому-нибудь выйти наружу, на разведку. Он вышел сам — и не вернулся!
Оставаться в подвале двум девчонкам стало совершенно бессмысленным, тем более, что шум боя стал стихать. До каких же пор сидеть? Чего дожидаться?
Позже Марфушка Хрусталева не могла вспомнить как следует, где они тогда блуждали, куда прятались, что делали.
Вскоре по стрельбе и взрывам им стало ясно, что они опять находятся в немецком тылу. Марфу это теперь не слишком испугало; это ведь было не в первый раз! Да и какой, подумаешь, тыл: километр или два от своих! Хуже, конечно, было одиночество. И еще этот Спартак пропал!..
Если бы Марфа была одна, совсем одна, она, может быть, придумала, выпуталась бы как-нибудь из этого положения. Она теперь стала опытной, умной.