Дети семьи Зингер
Когда Башевис называл роман «пламенным», он имел в виду общий темперамент повествования. но этот же эпитет можно применить и к его главным героям. Действие романа начинается со свадьбы Сереле. дочери нешавского ребе Мейлеха, и Нохема, сына ребе из Рахмановки. Это был союз противоположностей. Нохем был слишком юн для женитьбы. «Тонкий, стройный… Нохемче был вдобавок нервным и чувствительным <…> К тому же он был увлечен высшими сферами, каббалой». Тринадцатилетняя Сереле, напротив, была «высокой, крупной девушкой с крепкими ногами, копной рыжих волос, здоровыми зубами и даже налитой грудью». Рахмановский ребе и сам был полной противоположностью нешавского. В их переписке послания рахмановского были написаны «чеканным почерком на древнееврейском языке по всем правилам грамматики — что ни слово, то жемчужина». Ребе Мейлех, в свою очередь, писал «крупными каракулями, точно такими же размашистыми и неуклюжими, как и он сам, с бесчисленными ошибками, описками и недомолвками». Содержание писем соответствовало их стилю: ребе Мейлеху не терпелось закончить приготовления к свадьбе, рахмановский же ребе, наоборот, намеревался откладывать бракосочетание как можно дольше. Победа осталась за «неистовым упрямцем», хотя ребе из Рахмановки прекрасно знал, что скрывалось за нетерпением ребе Мейлеха. Он знал, что нешавский ребе так торопится выдать замуж свою дочь, чтобы самому взять себе четвертую жену. Зингер называет его «пылким»; хасидскому двору Нешавы предстояло запылать в буквальном смысле слова.
Малкеле, объект вожделения ребе Мейлеха, была словно порох, готовый взорваться в любую секунду. Опекуны называли ее «чертовкой». Эта бунтарка, которой управляли подавленные сексуальные желания, стала — сама того не желая — проклятием для Нешавы. У нее были серьезные основания презирать хранителей хасидской традиции, ведь они заново переписали историю жизни ее матери (не хуже советских историков). Мать Малкеле, в четырнадцатилетием возрасте выданная замуж за нежеланного жениха, спустя одиннадцать лет сбежала в Будапешт с кавалеристом из местного гарнизона, бросив мужа и десятилетнюю дочь.
Семья прокляла беглянку, наложила запрет на ее имя. Ее болезненный муж, сын ребе, умер от тоски и стыда. Но все это держали в тайне. Даже при дворах других ребе ничего не знали об этой истории. Считалось, что она лечится за границей.
Бунтарство Малкеле началось еще до свадьбы — она отказалась в положенный день остричь волосы — и с того дня уже не прекращалось. Как будто находясь в тайном сговоре с измученным Нохемом, который первое время после свадьбы с дочерью ребе Мейлеха Сереле не исполнял свой супружеский долг, Малкеле в первую брачную ночь не подпустила к себе самого ребе Мейлеха. Тот, разумеется, решил сохранить свой позор в тайне, хотя его поведение красноречиво свидетельствовало о расстройстве: он начал курить одну сигару за другой. Каждые несколько минут он приказывал Исроэлу-Авигдору: «Дай огня!» Так было зажжено пламя, которое впоследствии уничтожит «нешавскую крепость» и сбросит с трона ее правителя (имя Мейлех означает «царь»).
Когда Нохем впервые встретился лицом к лицу со своей новой тещей, их глаза «озарили друг друга, обожгли, окатили волной близости…» Малкеле была в смятении. «Вместе со страстью он пробудил в ней материнскую любовь <…> Новое, незнакомое доныне чувство пронизывало все ее тело <…> прижать к груди ребенка, своего ребенка, который будет точь-в-точь таким же красивым и милым, как он…»
Это чувство было таким сильным и болезненным, что она обнажила юную маленькую грудь, твердую и трепещущую, и нежно приподняла ее обеими ладонями, словно бы кормя новорожденного, который еще не может сам взять грудь.
Не находя себе покоя от возбуждения, Нохем прибегнул к подмене. Он ласкал свою жену «все сильнее и неистовее». «Упоенная счастьем» Середе «…не услышала, как он называет ее чужим именем». От пережитого потрясения Нохем забыл самого себя. Ребе Мейлех, отвергнутый и униженный женой, тоже «забыл, кто он такой и где находится». Потеря себя становится центральной темой в романе Зингера (как и в его первоисточнике, байке Пинхоса-Мендла), его главной идеей, выраженной посредством пылких, пламенных образов. Итак, роман строится вокруг идентичности главного героя: сначала он — Нохем, потом — Йоше-телок, а к концу книги — никто. Трагедия юноши состоит в том, что ему никогда не давали возможности самостоятельно понять, кто же он такой. Каждая ипостась была навязана ему извне, так что его истинные желания оказывались нарушениями правил; добиться желаемого он мог бы лишь в том случае, если бы пошел на крайнюю меру — отказ от собственной личности. Нохем обретал покой лишь тогда, когда был никем.
После первой встречи с Малкеле Нохем уже не смог вернуться к учебе. Ему удавалось концентрировать внимание только на каббале, чьи сексуальные метафоры вызывали в его воображении образ Малкеле.
Его охватывает страстное томление, желание, от которого все жилы натягиваются, как бечева. Его взору является она, Малкеле, — так отчетливо, так ясно, как будто она стоит перед ним. Он ласкает ее, целует, протягивает к ней руки, но, ощутив пустоту, приходит в себя и отбегает от окна.
Он вернулся к своей прежней ипостаси и снова стал Нохемом — учеником, будущим раввином, мужем Сереле. Этот Нохем знал, что уже одними только мыслями о подобных вещах он обрек себя на пламя, имя которому «Смерть, и Тьма, и Стон, и Пропасть», и самый малый язык этого пламени «жжет в шестьдесят раз сильнее, чем самый большой земной огонь». Благодаря этим страхам Нохему удавалось устоять против соблазна, но взгляд его. как это было с Иешуа в леончинском хедере, перемещался со священных текстов к лужайкам за окном, и его охватывала «непонятная радость». Сны тоже отказывались ему подчиняться. И тогда Нохем обратился к единственному, что ему оставалось: он ударился в аскетизм. Он изводил свое тело. Но бурные — в том числе и в буквальном смысле — обстоятельства вновь чуть не лишили его воли к сопротивлению. Попав во время прогулки в бурю, Нохем укрылся внутри поваленного сухого дуба, но там его настигла еще более суровая гроза, когда рядом с ним внезапно возникла Малкеле, промокшая до нитки. Очередная молния перечеркнула небо, и девушка в страхе прижалась к нему. Но ее попытка искусить Нохема не удалась: в этот миг он увидел над собой еще одну молнию, которая «была похожа на огромный пламенеющий прут, Божий прут, что хлещет грешников и злодеев». Нохем сбежал. Но Малкеле не собиралась так легко смириться с поражением. Если образ «готической» соблазнительницы, вкупе с громом и молнией, оказался бессилен против суеверной силы иудаизма, значит, ей надо самой создать необходимые обстоятельства. И тогда она подожгла двор ребе Мейлеха. Это случилось одной летней ночью, когда голоса за окном «звали ее, будили, горячили ей кровь, не давали покоя».
…Малкеле в тревоге развернулась и пошла назад, в дом ребе.
Возле большого шалаша, стоявшего во дворе, в низком стенном фонаре горел и оплывал огарок свечи. Сама не зная зачем, она взяла свечу в руку. Дверь шалаша была открыта. Она вошла внутрь. В нос ударил смрадный дух. Помимо вечных казачьих мундиров, что лежали от свадьбы до свадьбы и плесневели <…> там были разложены грязные мешки с соломой <…> Их запах ударил Малкеле в голову…
Вонь, затхлость и нелепость двора ребе, всей Неишвы, дохнула ей в лицо <…> Она окинула шалаш неузнающим взглядом <…> и швырнула горящий огарок в гнилую солому.
Так начался пожар, имевший великие последствия. В этом эпизоде Малкеле как бы устроила пародию на свою свадебную церемонию — пародию такую же пустую, как и ее настоящая свадьба. Она вошла в шалаш, где гостями были не люди, а их пустые костюмы; свой новый статус она ознаменовала не брачными клятвами, а пламенем. Горел не просто хасидский двор: горела сама идея договорных браков. Своими действиями она, по сути, развела себя с мужем, а Нохема — с его женой. Теперь она была свободной женщиной, сбросившей все оковы, и ее инстинкты устремились на волю. Малкеле, будто зверь, «бегала вокруг, безумная, опьяненная». Она была в лихорадке, во власти одной лишь идеи: обладать Нохемом. И Нохем оказался не в силах противостоять ее могучей воле.