Золотые законы и нравственные правила. С комментариями и иллюстрациями

Но особенность Пифагора в сравнении с другими античными философами в том, что он не просто учил мудрости – он учил греков выигрывать соревнование у персов и финикийцев. Можно сказать, он был главным греческим учителем успеха в глобальной конкуренции. Этим объясняются и все особенности его жизни: он ничего не писал, потому что это и не нужно создателю мировой конкурирующей программы. Мы же не ожидаем, что Илон Маск сейчас будет писать что-то, кроме твитов, потому что его мудрость выражается в действиях, проектах, доказательствах, а не в поэзии объяснений. Но зато можно предсказать появление «илонмасковцев», которые будут соединять создание новых технологий со вселенскими амбициями. Вот такими и были пифагорейцы: невозможно представить, чтобы за Фалесом Милетским пришли «фалесовцы», тогда как Пифагор и по его образцу Платон создали свои школы, которые существовали многие века. И Платон, и Цицерон, и даже чиновник в год падения Рима могли пообщаться с живыми пифагорейцами на пользу себе.
Просто пифагореец – это не указание на определенные взгляды, это определенный способ влиять на науку, экономику и политику. Примерно то же самое можно сказать о современных понятиях «бизнесмен» или «политик»: во всех странах есть предприниматели и государственные мужи, но, например, слово «бизнесмен» подразумевает определенный, условно американский, стиль учета, контроля, повышения своей квалификации, поддержки инноваций, или слово «политик» – готовность к разным видам конкурентной борьбы, к коалициям, к работе чиновника и при этом – к публичным выступлениям. И то, и другое требует целого набора как умственных, так и социальных качеств, которые отличают бизнесмена от предпринимателя, политика – от государственного деятеля, а пифагорейца – от философа вообще.
То же самое происходит с понятиями вроде «масон», «консерватор», «либерал», «славянофил» и т. д.: конкретные политические и социальные позиции внутри каждого движения могут меняться, даже быть противоположными – например, одни будут за революцию, а другие против. Но не меняется набор определенных действий: консерватор, например, должен много читать, а либерал – много спорить, консерватор должен уметь мирить элиты, а либерал – мирить маргиналов. Пифагореец – это тот, кто умеет доказать теорему, составить план торгового оборота или развития городской инфраструктуры, дать самый точный моральный совет и при этом показать свою крепчайшую связь с традицией. Со стороны это могло выглядеть как преданность основателю. Еще Цицерон смеялся над пифагорейцами, над тем, что они по любому поводу ссылаются на авторитет учителя: «Сам сказал». Но точно так же можно обвинить и бизнесменов, что они по любому поводу опираются на бизнес-пособия или, точнее, на тот опыт, из которого эти инструкции вышли.
Сходство пифагорейцев с бизнесменами видно и в других вещах – например, в аскезе, любви к спорту: современный бизнесмен тоже обязан быть воздержанным, дисциплинированным и иметь спортивный разряд. И как «илонмасковцы» быстро приобрели бы репутацию чудотворцев, удивительных людей со сверхспособностями, так и пифагорейцев уже ко времени Платона считали мистиками, а позднее стали считать чудотворцами и целителями, хотя, вероятно, Пифагор как раз старался сделать всё не так, как делает традиционное жречество и шаманство. Некоторые философы терпеть не могли пифагорейцев, прежде всего Гераклит, который назвал Пифагора «предводителем мошенников»: воинственному и категоричному Гераклиту пифагорейцы казались торговцами и политиканами, которые хотят добиться единства греческих полисов путем не мужественного действия, а разных ухищрений, сделок и ловких предложений партнерам, от которых нельзя отказаться, и всяких речевых подмен во внутренней и внешней политике с помощью загадочных символов. А другие, прежде всего неоплатоники, увидели в пифагорейцах основателей теургии: так в поздней античности называлось философское чудотворство, способность философа, достигнув совершенного знания, преображать окружающий мир, исправлять не только людей, но и вещи, явления природы, быть сверхмагом. Такую репутацию сверхмагов, способных и воскрешать мертвых, и управлять погодой, и усилием разума и воли поправлять собственное здоровье, приобрели некоторые пифагорейцы уже римского времени, такие как Аполлоний Тианский. Для этого следовало допустить, что философская мысль обладает собственной формой и потому способна исправлять форму вещей: как геометрия необходима для правильной постройки зданий и прокладки улиц, так и философское размышление о человеке может привести к его исцелению и воскрешению. Далее мы поговорим, что в учении Пифагора о здоровье, гармонии и климате работало на теургию.
 
Итак, кратчайшая формула для Пифагора: организатор конкурентоспособности греков в эпоху малой глобализации и господства персов на суше и финикийцев на море. Именно он превратил Кротон на юге Италии в крупнейший торговый город и кузницу победителей на спортивных состязаниях. Эти победы означали, как и сейчас, что городу благоволят боги, а значит, он и должен стать точкой сборки того, что тогда называли Великой Грецией, – греческих городов на юге Италии. В этом смысле проект Пифагора отличался от позднейшего малоазиатского проекта Гераклита, где Эфес должен был стать не узлом торгового успеха, а форпостом против персидских завоеваний, когда от всех жителей требовалось быть мужественными всем своим существом.
Учителем Пифагора обычно признают Ферекида Сиросского. Считается, что у этого философа был дар чудотворца: он умел предсказывать землетрясения, предупреждать корабли о бурях и исцелять людей. По сути, Ферекид представлял практическую мудрость, которая больше связана с наукой – причем наукой, значимой для тогдашней торговли. Но что важнее, Ферекид первым стал излагать философские взгляды не в стихах, а в прозе, что означало резкую переориентацию философии от ритмической жреческой речи, неотрывной от местных ритуалов, к аргументам, понятным всем людям. Примечательно, что некоторые обвиняли Ферекида в плагиате из каких-то тайных финикийских книг, но, вероятно, это были какие-то математические или астрологические пособия, или инженерные инструкции, с которыми он был знаком. А возможно, никто не мог поверить, что он сам изобрел прозу. Это была проза, схожая с поговорками или афоризмами: краткие предложения, частые сравнения с миром богов и животных, сказочное содержание, ритмические фигуры – всё это напоминает пословицы, поговорки или раёшный стих, то есть знакомую нам по нашей культуре практически ориентированную мудрость. Такой же была и проза Пифагора, сохраненная его последователями, которую и предстоит прочесть в этой книге.
Ферекид, судя по всему, принадлежал к сообществу орфиков – последователей поэта Орфея, существование которого овеяно самыми причудливыми мифами. Орфики отличались от всех остальных греческих философских и творческих школ тем, что верили в переселение душ. Было ли это опосредованным влиянием индуизма через каких-то персидских учителей или они изобрели это учение самостоятельно, просто наблюдая, как растет индивидуализм современников, и пытаясь ему сопротивляться, сказать трудно. Но хотя Пифагор разделял и учение о переселении душ, и аскетизм Ферекида, и его внимание к астрономическим и математическим закономерностям, и, главное, предпочтение прозаической практической мудрости поэтическому шаманству, никаких точных сведений, когда и чему мог он учиться у Ферекида, нет. У орфиков Пифагор, вероятно, взял диетический запрет на бобы: боб напоминал эмбрион, что внушало страх перед ним тем, кто верил в переселение душ.
Позднеантичные свидетельства пытались представить Пифагора учеником самых лучших и таинственных учителей. Так, неоплатоник Ямвлих утверждал, что Фалес Милетский посоветовал молодому Пифагору отправиться в Египет, войти в доверие к жрецам и получить от них всю мудрость. Действительно, во времена Плутарха, Ямвлиха или Прокла – иначе говоря, в римское время греческой культуры – было принято всю глубокую мудрость выводить из Египта. Вероятно, этому способствовало знание о египетском письме как прозаическом: египетские жрецы рассматривались как писатели, которые не сочиняют устные экстатические поэмы, но рассуждают с помощью иероглифов, священных письмен, понятных ученым-профессионалам. Значит, любая научная мудрость должна происходить из Египта. Современное пифагороведение и один из его лидеров, петербургский ученый Л.Я. Жмудь, решительно отрицает серьезное влияние Египта на воззрения Пифагора. Жмудь указывает, что египетская геометрия была исключительно землемерием, а не теоретической наукой, что египетская культура была сельскохозяйственной и торговый полис мало чему мог научиться в Египте. Исключать полностью египетское путешествие Пифагора нельзя: ведь у египтян были тайные обряды, мистерии, и их Пифагор мог положить в основу своих тайных обществ, но доказать это с точностью невозможно. Ямвлих считал, что в Египте Пифагор научился использовать сами иероглифы, символы – для математики и для религиозного посвящения; но, скорее всего, это романтизация образа античного ученого, который проще относился к факту письма, чем неоплатоники вроде Ямвлиха.