Ящер (СИ)

Эта тёмная пещера стала моим пристанищем с тех пор, как мой собственный брат предал меня и оставил умирать в этом мире людей. Кругом не было ни души, лишь только бесконечные груды камней нависали над головой и сдавливали без того тяжёлый воздух. Вокруг была кромешная тьма, но мои глаза уже давно к ней привыкли.
А ведь когда-то весь этот мир принадлежал нам. До тех пор, пока люди не расплодились. Они, словно вирус, захватывали новые территории, уничтожая всё ненужное на своём пути. Мы были сильнее, но не осознали вовремя той опасности, которая, словно чума, обрушилась на нас. Люди просто задавили нас количеством. Отец решил уйти в другие миры и оставить людям когда-то нашу Землю. Нам это было не сложно, мы не прихотливы и любили создавать. Раз в пару веков мы перемещались и возводили новый город. Для нас не имело значения, в каком мире существовать. Как только люди стали представлять опасность, мы принялись разыскивать новый подходящий мир.
Очень скоро отбиваться от людей стало сложно, они слишком быстро развивались. Странные существа… Постоянно куда-то спешат, рвут друг другу глотки, хотят успеть сделать всё возможное и невозможное за свою короткую жизнь. Мы были не такими. Наши традиции и устои не менялись тысячелетиями, у нас была спокойная и размеренная жизнь, не считая стычек с людьми.
Они называли нас ящерами. Сначала это было просто истребление. И с каждым разом люди становились всё опаснее и придумали всё более изощрённые виды оружия. Но в какой-то момент всё изменилось. Люди стали брать нас живьём, вылавливали и забирали куда-то в недра своих лабораторий. Они стали использовать нас, чтобы продлить свою жизнь. Как именно, никто из нас не знает, да и не хотел знать. Но оттуда никто не возвращался.
Внешне мы очень походили на людей, однако были намного выше ростом. Спина плавно переходила в длинный хвост, прямо как у ящериц. Также у нас были раскосые глаза с вертикальным зрачком и заострённые уши. Иногда у нас отличалась расцветка от натуральной человеческой, и то это относилось только к волосам, цвет кожи приобретал лишь несильный оттенок. Мы могли двигаться как на двух задних лапах, так и на всех четырёх. Шершавые ладони и острые когти позволяли нам спокойно передвигаться по стенам, а хвост помогал маневрировать. Если честно, я не понимал, чем мы не угодили людям.
Я тогда был молод, до совершеннолетия было далеко, и в далёком будущем должен был занять трон своего отца-императора. Но тогда меня это не волновало, я наслаждался юностью и интересовался всем подряд: историей, искусством меча, садоводством и даже нашими врагами-людьми, иногда практиковал магию, правда, давалась она мне плохо. Я был всегда весел, но при этом спокоен и справедлив. Мой народ любил меня. Отец не мог мной нарадоваться: он считал, что правитель должен знать и уметь всё, и прощал мои вылазки к людям.
У меня был младший брат. Он появился на свет несколькими минутами позже. Это был первый случай, когда родилась двойня. Наша раса за всю жизнь могла иметь только одного ребёнка, и то даже это не всегда происходило. Мы жили долго, но размножение было редкостью. Поэтому рождение двоих было настоящим чудом и в то же время трагедией, унёсшей жизнь нашей матери.
Мы с братом были полными противоположностями как внешне, так и внутренне. Внешне, как говорят, я пошёл в мать: белая кожа, светло-серые глаза, двухметровый белый гладкий хвост с красивым и сложным тёмным рисунком и черные волосы, которые ярко выделялись из-за моей блеклости. Мой брат был в отца, только намного ярче и контрастней: смуглый, волосы красного цвета, оранжевые глаза и черно-красный хвост. Брат был вспыльчив, любил магию, и она ему отвечала тем же. Его побаивались и старались всячески избегать. Уж слишком легко можно было вывести из себя, и если это происходило, то всё вокруг наполнялось магией, и брат начинал всё крушить, пока не успокоится. Но он был отходчив. Казалось, что он таким образом просто опустошал магические резервы, потому что после таких случаев он становился абсолютно другим: от его гнева и ярости не оставалось ни следа, он переходил в умиротворённое и спокойное состояние. До поры до времени…
  
Жаль, что не приглядывал за братом внимательней. Тогда, может быть, не попал в такую ситуацию. Привык доверять своей расе, мы были большой семьёй, между нами не было вражды, даже не спорили особо. Взаимное доверие и уважение друг к другу. Поэтому я ничего не заподозрил, когда брат пришёл ко мне с бокалом вина в последний день пребывания в этом человеческом мире. Мы с отцом и парой жриц должны были последними войти в портал. Этот день должен был быть завтра.
Брат вёл себя очень странно и подозрительно: он был задумчив и напряжён, прятал взгляд. Не обратив на это внимания, я пригубил вино, что стало моей роковой ошибкой. Это было последним, что я помнил.
Очнулся я в кромешной тьме. Голова гудела, тело окоченело, а конечности отказывались двигаться… Вскоре я всё-таки смог пошевелить кончиками пальцев. Попытался шевельнуть хвостом, но тот упёрся во что-то твёрдое, издав глухой звук. Неловко поднятыми руками я нащупал деревянную крышку ритуального гроба. Без сомнения, это был гроб. Такие гробы мы использовали, когда погружали себя в сон на длительное время. В этом состоянии были близки к смерти, наша жизненная сила останавливалась, и как бы умирали на время. Это могло длиться от недели до нескольких десятков лет. Выбравшись из гроба, я стал вспоминать всё, что произошло. Портал, брат, бокал вина… Я был в шоке и напуган. Сколько лет прошло: десять, может быть сто – было уже не важно. Если когда-то кто-то и искал меня, то сейчас уже никто не ищет, посчитав, что я умер. Сквозь материю миров никто не почувствует моё присутствие, а мне не хватит магических сил, чтобы открыть портал или хотя бы докричаться до своих. Я один в этом мире людей. Зачем брат это сделал? За что? Хотел занять престол вместо меня? Такой поступок был свойственен людям, но никак не нашей расе.
Дня два я бродил по почти разрушенному подземному городу и не верил в происходящее: трогал запылённые колонны, заходил в разрушенные дома, которые когда-то принадлежали моему народу, но в них ничего не было. Мы не оставляем после себя ничего, только пустые каменные здания. Даже если люди и найдут эти места, то время уже давно разрушит их. Здесь нечего было делать, и я решил подняться ближе к поверхности, подальше от этого города. Он только навевает тоску, находиться тут бессмысленно. Даже если кто-то из моего народа решит посетить этот мир, я его почувствую, мы все связаны и едины – чувствовать друг друга мы можем по всему миру, но не сквозь миры. От этих мыслей сердце защемило тоской – я остался один, навсегда. Меня накрыло вспышкой гнева, и я стал крушить всё вокруг, разбивая костяшки на руках в кровь. После наступила апатия. Свернулся клубком на каменных обломках и тихо заплакал первый раз в жизни от бессилия и безысходности. Захотелось себя развеять – мы так умираем, когда понимаем, что наше время пришло, мы распадаемся, сливаемся с материей мира и исчезаем. Но привитая мысль нашей расы, что каждая жизнь на счету, не позволила мне это сделать. Нужно жить, даже если ты один.
Я выбрался на поверхность, люди не изменились, только вышли на новый этап развития - теперь этот мир полностью их. Потом спустился обратно под землю, нашёл систему туннелей с источником горячей воды. Такую, чтобы люди не смогли найти, и обустроил под своё жилище. Начал жить один, как отшельник, периодически наблюдая издалека за ними, за их развитием и, как их становится больше, они уничтожают свой мир. Время незаметно текло, прошла ещё сотня лет, и я понял, что наступило моё совершеннолетие. Радоваться этому или нет, я не знал. С совершеннолетием приходит желание искать свою пару, сердце снова затопила, как в начале, тоска. Стал чаще выбираться на поверхность, было такое ощущение, что я схожу с ума, появилась агрессия. Животных, которых я ловил для пропитания, разрывал в клочья и съедал в сыром виде. Спокойствие начало подводить меня, я перестал пользоваться магическим освещением, поскольку теперь прекрасно видел в темноте. От одиночества становился животным, но меня это не заботило, ночами после очередного разорванного и съеденного животного, носился по лесу с чувством пьянящей свободы, иногда забирался на самое высокое дерево и смотрел на искусственный свет человеческих городов.