Я сплю среди бабочек (СИ)

Током меня ударило не «ровное место», — колко парирую я его выпад, — а ваша собственная рука. Должно быть, вы искрили от раздражения… С некоторыми это иногда, знаете ли, бывает!
Суровое лицо распахивает передо мной двери своего — опять серого?! — да, определенно серого «лексуса», и когда я мимоходом смотрю в его лицо, на секунду мне кажется, что он улыбается. Но я не думаю, что он на самом деле умеет это делать…
 4 глава 
Всю дорогу до дома мы с моим вынужденным шофером упорно молчим: мне нечего ему сказать, его похоже, тоже не особо тянет на разговоры. Наверное, жаждет поскорее вернуться домой — для него там припасен сюрприз… в кружевных оборках нижнего белья. Данный факт заставляет меня присмотреться к мужчине на водительском сиденье получше: высокий, ладно сложенный — это видно уже по широкому развороту плечей и отсутствию пивного животика, которым страдают многие мужчины за тридцать — с серыми глазами (об этом я, кажется, уже упоминала) за стеклами больших очков в черной оправе, которые ему до странности идут. Трясу головой и быстро отвожу взгляд — не хватало еще, чтобы он заметил, как я изучаю его, словно некий образчик в солидном журнале мод. Пусть даже он и выглядит, как какая-нибудь холеная модель с той самой журнальной обложки! Кому вообще достаются такие отчимы? Счастливчикам с золотой картой и самой сексуальной улыбкой в мире?! Однозначно.
Когда он тормозит около моего подъезда и обращает ко мне свое… сурово-симпатичное лицо, я как можно более невозмутимо цежу свое негромкое «спасибо, что подвезли» и распахиваю дверь автомобиля. Подать ему руку во второй раз не решаюсь — мне еще дорога моя жизнь, но когда я собираюсь было захлопнуть дверь «лексуса» и тем самым отгородиться от внимательного серого взгляда, та пребольно бъет меня током. И я вскрикиваю от неожиданности! Брови за черной оправой очков вопросительно вздергиваются — у вас какие-то проблемы, так и симафорят они мне? Да, непрошибаемый ты чурбан, у меня проблемы с тобой и с дверцами твоего автомобиля тоже — вы все одинаково жаждете моей смерти. За что, спрашивается?
Я гордо задираю свой подбородок и, не оглядываясь, вплываю в недра своего подъезда. Хочется верить, данное дефиле выходит у меня достаточно грациозно! Однако, на фоне черноволосых итальянок мои жалкие потуги на грациозность выглядели, должно быть, очень жалко… Ну и пусть.
Я поднимаюсь на свой этаж и с каждой ступенькой все больше уверяюсь в том, что в доме на улице Максимилианштрассе ноги моей больше не будет. Никогда. Ни за какие деньги мира. Даже под страхом смертной казни… Даже…
Где ты пропадала со вчерашнего дня?
Я снова испуганно хватаюсь за сердце — что ж это за день такой, честное слово?
Изабель, уморить меня хочешь?! — в сердцах восклицаю я, делая страшные глаза. — У меня чуть сердце не остановилось.
Моя компаньонка по квартире смотрит на меня не то чтобы скептически, но явно с сильным подозрением, наличие которого остается мне непонятным ровно до той минуты, как она произносит:
Неужели наша девочка-недотрога нашла себе милого мальчика? — хитрый прищур ее карих глаз сопровождает эти слова, словно лазерный прицел — дуло винтовки. — Такого ж быть не может. Ну-ка колись, подруга!
Больше всего в ее словах меня поражает даже не сам намек Изабель на мою ночевку в чужих объятиях, а, как ни странно, само слово «подруга»: нет, мы с ней не то, чтобы на ножах, но назвать нас подругами можно только с большой натяжкой. Да, мы неплохо с ней уживаемся, но и только — по большей части она меня игнорирует, считая слишком скучной и неинтересной, а тут, поглядите-ка, подруги… Хотя наше совместное проживание насчитывает ровно два года учебы в музыкальном ВУЗе Нюрнберга, подругой до сего момента она меня ни разу не называла. Наверное, мне давно стоило устроить себе ночевку вне стен нашей маленькой двушки, чтобы заручиться вниманием Изабель Шмидт, лучшей виаланчелистки нашего факультета. Чудеса! И не скрою, мне приятно ее эпатировать, тем более, что есть чем… если немного приврать, то бишь приукрасить реальность.
 
Я смущенно ей улыбаюсь и говорю:
Все зависит от того, считаешь ли ты милым Юлиана Рупперта, ведь этой ночью я ночевала в его доме…
С удовлетворением отмечаю, как глаза моей квартирантки лезут на ее мраморный лоб, не отмеченный ни единой морщинкой — ощущаю чистый, незамутненный восторг… и пусть он продлится недолго, сам факт пьянит получше шампанского.
Ты ночева у Юлиана, — сипит она недоверчиво, — ты ночевала… с Юлианом? В одной постели?
Не совсем в одной, — тяну я многозначительно, чтобы помучить ее в достаточной мере, — он спал на диване… зато завтракали мы вместе.
Изабель непонимающе машет головой, словно норовистая лошадь в загоне — еще бы ушами научилась прядать и все, — готовая скаковая кобылка. Я еле сдерживаюсь, чтобы не прыснуть со смеху…
Да ты просто разыгрываешь меня, не так ли? — наконец произносит она недовольно. — А я и уши развесила, дуреха.
Я пожимаю плечами.
У Юлиана отличный дом… и самая необыкновенная семья, которую я только могла себе представить, — выдаю я невозмутимо и снова завладеваю вниманием… подруги.
Расскажи, — требует она мгновенно, и я рассказываю ей все с самого начала, опустив, само собой, несколько пикантных подробностей, главной из этих которых, как ни странно, оказывается отчим парня, в которого я так безнадежно влюблена — о нем я говорю всего лишь пять простых слов: «я познакомилась с его отчимом» — а потом долго и красочно живопишу встречу с черноволосой итальянкой, которая в данный момент ожидает Зевса-громовержца в их совместной постели. Эта мысль заставляет мое сердце стучать чуточку сильнее… Никак это злополучные последствия двойного удара током — прежде такие мысли не особо тревожили мою забитую музыкальными партиями голову!
В итоге весь остаток этого дня, как и последующее воскресенье тоже, я брожу словно во сне, бесконечно прокручивая в голове события пятничного вечера и субботнее утро в частности и мне — тревожное наблюдение — становится до странности тоскливо от одной-единственной мысли о том, что никого из домочадцев Юлианова дома я могу так больше и не увидеть. Вот же напасть!
В понедельник на учебе я постоянно высматриваю глазами свою несостоявшуюся любовь, не желая признавать того простого факта, что яичница с одной тарелки и ничего не значащее прозвище «Веснушка» — еще не признак мгновенно вспыхнувшего чувства. В яичнице, к сожалению, не было приворотного зелья, увещеваю я себя в сотый раз кряду… А жаль.
И когда я наконец замечаю Юлиана в компании своего обычного женского окружения, и он даже не смотрит в мою сторону, — понимаю, какой наивной дурочкой была эти два дня, рисуя в своей голове — что уж душой кривить — настоящие воздушные замки с нашим с ним участием.
От обиды хочется зареветь… Убежать в туалет и зареветь. Но тут звонит мой телефон — номер незнакомый.
Алло? — отзываюсь я нерешительно. Мне всегда кажется, что мне вот-вот позвонят из больницы и сообщать что-нибудь жутко-неутешительное про моего дедушку.
Привет, подруга! — взрывается трубка радостным голосом Алекса Зельцера. — Не ожидала?
Я, действительно, не ожидала, но эта неожиданность неожиданно радостная, и я растягиваю губы в счастливой улыбке.
Привет! — восклицаю я в ответ. — Как ты узнал мой номер?
Ну, — тянет тот с загадочной интонацией в голосе, — пусть это останется моим маленьким секретом… Лучше расскажи, как поживаешь. Скучала по мне?
Почти ежеминутно, — пытаюсь сострить я, но в душе понимаю, что эти мои слова не так уж далеки от истины.
Парень заливается веселым смехом.
Тебя разве мама не говорила, что нельзя быть такой убийственно прямолинейной? — осведомляется он насмешливо. — В женщине должна быть загадка… тайна, а ты мне в лоб заявляешь, насколько твоя жизнь тоскливее без меня. Непорядок, подруга! Не-по-ря-док. Так тебе никогда не заполучить моего братца, — он понижает тон своего голоса до едва слышного шепота, — если он, конечно, все еще тебе нужен.