Мориарти

На достижение поставленной цели ушло больше трёх лет — не исключено, что когда-нибудь я опишу этапы этого пути, хотя… едва ли. Помимо прочих соображений, хвастовство никогда не было моим слабым местом. Моим кредо всегда была анонимность — как полиции охотиться на человека, в чьём существовании они вынуждены сомневаться? Скажу лишь, что Роджер Пилгрим остался со мной и оказывал мне услуги физического свойства, когда кого-то требовалось в чём-то убедить — иногда такая необходимость возникала, хотя к насилию мы прибегали крайне редко… грубые методы Кларенса Деверо и его шайки — это было не для нас. Мы с Роджером стали ближайшими друзьями. Я был свидетелем у него на свадьбе и до сих пор помню день, когда его жена родила их первенца, Джонатана. Вот мы и подобрались к началу нашей истории.
Заканчивался 1890 год. Я был на коне и не сомневался, что моя карьера будет только процветать. Весь преступный мир Лондона работал на меня. Пока формировалась моя империя, время от времени лилась кровь, но постепенно всё отладилось, и всякого рода неприятности отошли в прошлое. Даже самые отъявленные злодеи, а также самые безмозглые в конце концов поняли: работать под моим прикрытием им только выгоднее. Да, немалую долю их прибыли я забирал себе, но я всегда был рядом, когда у них начинались хлопоты, с готовностью платил за них выкуп или нанимал им защитника. Оказывал я и другие услуги. Взломщик ищет скупщика краденого? Жулику нужен достойный поручитель? Я сводил людей, открывая для них нужные двери.
Разумеется, был Шерлок Холмс. Величайший в мире детектив-консультант не мог остаться для меня незамеченным, но, как ни странно, мои мысли он никогда не занимал. Разве я имел касательство к абсурдному обряду дома Месгрейвов, к столь же невероятному знаку четырёх? Какое мне было дело до свадьбы лорда Сент-Саймона? Или банального скандала в Богемии? Знаю, Ватсон заморочил вам головы и представил дело так, будто я и Холмс были злейшими врагами. Что ж, благодаря мне записки Ватсона лучше продавались. Но факт остаётся фактом: наши сферы деятельности не пересекались и, если не считать одного случая, мы с Холмсом вполне могли бы не встретиться.
Этот единственный случай — приезд Кларенса Деверо и его свиты, Эдгара и Лиланда Мортлейков и Скотчи Лавелля. Всё, что я рассказал о них Этелни Джонсу, — чистая правда. Это были отъявленные бандиты, в преступном мире Америки они числились на первых позициях. Неправдой было одно: объединять силы со мной в их планы не входило. Наоборот, они приехали в Англию, намереваясь меня вытеснить, отобрать у меня мою преступную империю, и в первые месяцы действовали так энергично, что застали меня врасплох. Не гнушаясь грязнейшими из методов, они переманили моих сторонников на свою сторону. Если кто-то пытался протестовать, его убивали — всегда с обилием крови, чтобы другим было неповадно. Они натравили на меня полицейских осведомителей, и те принялись давать сведения обо мне и в Скотленд-Ярд, и Холмсу, и вдруг выяснилось, что я вынужден воевать на три фронта! Вот вам и воровская честь! Возможно, я позабыл об осторожности. И к такому повороту событий оказался не готов. Хотя в своё оправдание могу сказать одно: эта публика — не джентльмены. Они — американцы. Правила, честная игра, порядочность — на это им глубоко плевать. Я же, наоборот, придерживался таких принципов всегда.
Я уже говорил, что преступники — народ безмозглый. Можно добавить, что все они — люди корыстные.
Мои помощники быстро скумекали, куда дует ветер и тут же повернули носы в нужную, как им казалось, сторону. Один за другим от меня ушли мои ближайшие сподвижники. Винить их не буду. Видимо, на их месте я поступил бы так же. Ещё недавно такое нельзя было представить, но к началу апреля я оказался в положении беглеца. У меня было лишь одно преимущество: Деверо не имел представления, как я выгляжу, и не мог меня найти. А значит, и убить.
В то время у меня осталось всего три близких союзника. Все они в нашем рассказе уже появлялись.
Самый заметный из трёх — наверное, Перегрин, Перси, или Перри. В это почти невозможно поверить, но жизнь свою он начал, как младший сын герцога Ломондского и мог рассчитывать на взросление в условиях комфорта и даже неги, однако он неожиданно обрубил концы и сбежал из частной школы в Эдинбурге, куда был послан в семилетнем возрасте. Школа принадлежала иезуитскому ордену, и Библию здесь в равных долях чередовали с розгами — в итоге через неделю Перри оттуда дал дёру и обосновался в южной части Лондона. Полные отчаяния родители искали его по всей стране, предлагали огромное вознаграждение тому, кто укажет, где находится сын, но если ребёнок не хочет, чтобы его нашли, найти его невозможно, и Перри, ни о чём не беспокоясь, затерялся в глубинах метрополиса, спал в арках домов или в дверных проёмах в обществе тысяч таких же беспризорников, которым как-то удавалось держаться на плаву. Одно время по иронии судьбы он входил в команду «бойцов нерегулярной армии» Бейкер-стрит — бездомные мальчишки выполняли отдельные поручения Шерлока Холмса, но доходы были мизерными, к тому же Перри быстро понял, что ему больше по душе криминал. Я его очень люблю, но должен признать: есть в нём какая-то червоточина, возможно, в результате порочного скрещивания в семье Ломонд. Когда мы познакомились, ему было одиннадцать лет, и, насколько я знаю, на счету его было по меньшей мере два убийства. Я взял его к себе на службу, и тут убивать ему приходилось чаще — это было неизбежно… должен с сожалением добавить, что его не укладывающаяся ни в какие рамки жажда крови часто играла мне на руку. Перри никто не замечал. Пухлый блондинчик, любитель устроить спектакль и маскарад, он умел просочиться в любую комнату, быть уместным в любых обстоятельствах. Со мной он освоил навыки профессии. Не скажу, что я стал ему вторым отцом. Это было бы чересчур опасно, потому что Перри терпеть не мог, когда кто-то отдаёт ему распоряжения, и вполне мог такого наставника отправить к праотцам. Но по-своему мы были очень близки.
 
Куда меньше я написал о полковнике Себастьяне Моране. Я его просто описал, а всеми дополнительными сведениями вас снабдит доктор Ватсон. Моран, человек образованный, с Итоном и Гарвардом за спиной, солдат, картёжник, охотник за крупной дичью и прежде всего снайпер, был моей правой рукой в течение многих лет. Мы никогда не были друзьями. Дружить с кем бы то ни было он не мог. Грубый, резкий, взрывной — удивительно, что он продержался со мной так долго… если честно, я щедро ему платил, вот и вся причина. Он никогда бы не переметнулся к Деверо, потому что терпеть не мог американцев, да и вообще иностранцев — эта неприязнь отличала его с нашей первой встречи. Напомню, что его любимым оружием было духовое ружьё с глушителем, которое изобрёл немецкий механик Леопольд фон Гердер — и вам, скорее всего, станет ясна его роль в нашей истории.
Наконец, Джонатан Пилгрим, сын моего давнего студента, Роджера. Наши с его отцом пути давно разошлись — тот рано ушёл на покой в Брайтоне. Работая у меня, он сколотил неплохое состояние, а жена боялась за него с самого начала, поэтому я ничуть не удивился, разве что немного опечалился, когда он попросился в отставку. У главаря преступной шайки друзей почти нет, он ни на кого не может положиться, а Пилгрим давал мне то и другое. Но мы иногда переписывались, и через шестнадцать лет он прислал ко мне своего сына, который вырос таким же настырным упрямцем, каким когда-то был его отец. Мне не известно, что думала о таком странном наставничестве его мама, но Роджер понял, что Джонатан так или иначе пойдёт кривой дорожкой и решил, что пусть лучше это произойдёт под моим началом. Паренёк был необычайно красив, была в нём какая-то свежесть, открытость, устоять перед его обаянием было невозможно, я и по сей день сожалею, что, находясь в отчаянном положении, позволил ему проникнуть в первый круг Деверо. Всему, что вы здесь прочитали, всему, что я совершил, положило начало его убийство.
Меня охватило чувство невероятного одиночества, когда я обнаружил труп Джонатана в Хайгейте. Мы назначили там встречу, чтобы он поделился со мной свежими сведениями, какие удалось собрать. Обстоятельства его смерти — его связали, а потом казнили — вызвали у меня жуткое отвращение. Я стоял перед ним на коленях, с глазами, полными слёз, и понимал: Кларенс Деверо меня переиграл, и судьба никогда не была ко мне так неблагосклонна. Мне пришёл конец. Надо уезжать из Англии. Или наложить на себя руки. Жизнь стала невыносимой.