Фактор «Дельта». Десять плюс один

Одна из его клиенток как раз приближалась к магазину - ирландка миссис О’Греди. Он не знал, как зовут эту даму. Он знал, что она живет на Риверхед, но не очень близко от его лавки.
- О, синьора! - сказал Палумбо, когда она подошла к нему.
- Ах, Сэл, никаких этих ваших итальянских штучек! - ответила она.
Миссис О’Греди, маленькой очаровательной женщине с лукавыми зелеными глазами, было около пятидесяти лет. Она уже почти пять лет делала покупки на Доувер Плейнз-авеню, потому что цена и качество товара тут выгодно отличалась от тех, что были в ее квартале. Ни миссис О’Греди, ни Сэл Палумбо не потерпели бы ни малейшего намека на то, что уже почти пять лет они легко и невинно флиртуют. Они назвали бы сказавшего такое человека просто сумасшедшим. У Палумбо была жена, двое взрослых сыновей и еще три малыша; миссис О’Греди была замужем, и дочь ее тоже уже была замужем и ждала ребенка. Но у Палумбо была слабость к женщинам - ко всем женщинам, будь они южанки с черными волосами и еще более черными глазами, как его жена, или ирландки - миниатюрные, с упругим задом и зелеными глазами, как миссис О’Греди. Что до миссис О’Греди, то она была женщиной темпераментной и любила пообниматься с хорошо сложенным парнем, а у маленького Сэла Палумбо были очень сильные руки и мощная грудь, покрытая вьющимися волосами, выбивавшимися в открытый ворот рубашки. Они обменивались невинными фразами о фруктах и продолжали флиртовать, в чем никогда бы не признались. Впрочем, этот флирт никогда бы и не зашел дальше легкого касания рук. Но тем не менее раз в неделю, по вторникам, флирт этот расцветал пышным цветом благодаря грушам, яблокам, сливам и персикам.
- Сегодня у вас не очень-то хороший товар, Сэл, - сказала миссис О’Греди. - Это все, что есть?
- Что же вам нужно?! - вскричал Палумбо, в голосе которого слегка ощущался итальянский акцент. - Мои фрукты великолепны. Чего вы хотите? Хотите отличных груш?
У меня даже абрикосы есть. Первые в этом сезоне. - Держу пари, горькие, как хина.
- У меня? Горькие фрукты у Сэла Палумбо? Ах, прекрасная синьора, не оскорбляйте меня!
- Это ведь испанские дыни?
- Конечно. Есть же у вас глаза? Вы их правильно назвали: испанские дыни.
- Они хорошие?
- Великолепные!
- Откуда мне знать?
- Синьора, только для вас… Я вам отрежу ломтик, но это только потому, что это для вас, и потому, что тогда вы увидите, что не бывает дынь более сладких, сочных и зеленых… зеленых, как ваши глаза.
- Оставьте мои глаза в покое, - сказала миссис О’Греди. - Не стоит резать для меня ваши дыни. Я вам верю. А слив еще разве нет?
- Каждому времени года свои плоды, - ответил Палумбо.
- Хорошо, так и быть, дайте мне кило яблок. А сколько стоят абрикосы?
- Тридцать девять центов за фунт.
- Это слишком дорого.
- Я и так на них теряю.
- Ну да? - спросила она, улыбаясь.
- Синьора, - сказал Палумбо, - так вы берете их? Да или нет?
- Возьму, - сказала миссис О’Греди, лукаво глядя на него. - Возьму, но вы просто бандит с большой дороги.
Палумбо взял коричневый бумажный пакет, кинул туда немного абрикосов и положил пакет на весы. Он собирался добавить еще несколько штук, но в этот момент с платформы станции метро, нависавшей над улицей, вылетела пуля, которая попала ему в голову. Он рухнул на прилавок, - потом скатился на тротуар. Фрукты и овощи раскатились вокруг него - отлично отполированные яблоки и груши, зеленый перец, апельсины, лимоны и картофель. Миссис О’Греди посмотрела на него и закричала.
  
VIII
 
Только около четырех часов пополудни того же дня, вернувшись в комиссариат, Карелла и Мейер узнали, что убит некий итальянец по имени Сальваторе Палумбо, торговец фруктами и овощами.
Всю первую половину дня они проведи в университете, изучая личные дела Энтони Форреста и Рэндольфа Нордена. Документы эти следствию ничем не помогли.
«Энтони Форрест поступил в университет Рэмси во втором семестре 1937 года, на курс коммерции, чтобы - получить диплом. Тогда ему было восемнадцать лет, и он только что закончил колледж Маджеста. Весной 1940 года, в то время, когда Бланш Леттиджер поступила в университет, он перешел на четвертый курс. Это был весьма посредственный студент, которому едва удавалось переползать с курса на курс. Он попал и в футбольную команду. В январе 1941 года он окончил учебу двести пятидесятым среди сокурсников. Во время учебы он прошел военную подготовку, но мобилизовали его только через год, когда разразился кошмар Перл Харбора.
 
Рэндольф Норден поступил в Рэмси в октябре 1935 года; ему было восемнадцать лет, и он окончил колледж в Бестауне. Сначала он хотел получить диплом по литературе, а затем перейти на юридический факультет. Весной 1937 года, когда Форрест поступил в университет, Норден уже два года изучал литературу. Весной 1940 года, когда в университете появилась Бланш Леттиджер, Норден отучился три подготовительных года и уже второй год изучал право. Он сдал выпускные экзамены в июне сорок первого и пошел на флот как раз после Перл Харбора.
Норден был блестящим студентом. На втором курсе его избрали в студенческий совет, имя его было занесено в ежегодник высших школ и американских университетов. Он был также главным редактором правоведческого журнала, издававшегося в Рэмси.
Из архивных данных следовало, что Рэндольф Норден никогда не посещал те же лекции, что Форрест. Получалось также, что ни тот ни другой - а в 1940 году они уже довольно давно учились в университете - не слушали курсов вместе с Бланш Леттиджер, поступившей туда совсем недавно.
- Итак, что ты обо всем этом думаешь? - спросил Карелла.
- Это ты у меня спрашиваешь? - ответил Мейер.
Было уже четыре часа дня, и они вернулись в комиссариат. По дороге они задержались около стола Мисколо, чтобы выпросить у него по чашечке кофе. На своем столе Карелла нашел записку, в которой говорилось, что ему звонили из справочной службы полиции.
Ему уже не казалось, что знать имена преступников, которых защищал Норден, так важно, но он все-таки позвонил - из чувства долга. И пока он разговаривал с неким Симмонсом, зазвонил другой телефон. Мейер снял трубку.
- Восемьдесят седьмой комиссариат. Мейер у аппарата.
- Позовите Кареллу, - произнес голос.
- Кто его спрашивает?
- Маннхейм из сто четвертого комиссариата в Риверхеде.
- Не кладите трубку, - сказал Мейер, - он говорит по другому аппарату.
- Хорошо, - ответил Маннхейм.
Карелла поднял голову.
- Сто четвертый, Риверхед, - прошептал Мейер. - Некто Маннхейм.
Карелла покачал головой и продолжил разговор:
- Итак, они все в тюрьме?
- Именно, - ответил Симмонс, - У вас пошли кражи?
- Нет, речь идет об убийстве.
- Ну и. как продвигается?
Пока не очень.
- Не расстраивайтесь. С убийствами все само собой распутывается в конце концов.
- Не всегда, - ответил Карелла. - Большое спасибо, Симмонс.
- Не за что, - ответил Симмонс и повесил трубку. Карелла нажал на кнопку первой линии.
- Алло! - сказал он.
- Карелла?
- Да.
- Это Маннхейм из сто четвертого комиссариата, Риверхед.
- Как дела, Маннхейм?
- Отлично. Скажи-ка, это ты занимаешься снайпером?
- Ага, - сказал Карелла. - Есть что-то новое?
- Да.
- Что?
- Еще один труп.
Роза Палумбо говорила на вполне сносном английском только тогда, когда была в нормальном состоянии; однако, когда Карелла приехал в ее домишко на Риверхед, она уже была вне себя. Несколько минут они ссорились на языке Шекспира. Она упрямо повторяла слово, похожее на «топсия». Карелла ничего не понимал. В конце концов один из сыновей, Ричард Палумбо, объяснил ему, что она очень боится, что мужа разрежут на куски для проведения аутопсии. Карелла попытался по-английски объяснить женщине, что полиции нужно всего лишь установить причину смерти, но она упрямо повторяла слово «топсия», щедро орошая полицейского слезами и прерывая свою речь икотой. Выведенный из себя, Карелла схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул.