Наречённая из-за грани, или Попаданка в придачу (СИ)

— Давным-давно, когда солнце и луна были молоды, и мир был им под стать, молодой, бескрайний и безмятежный. Ни единый перелом не касался ещё свежего, прекрасного его лица, как борозды морщин не трогают до поры до времени гладкую кожу юных людей. Рождённые на земле свободно странствовали по беспечному его лику, не ведая преград.
Хозяйка дома адарой не была. Жилище её не отличалось ни размерами, ни удобствами, одна-единственная комната, обставленная простой, грубо сколоченной мебелью. Из каждого окна, низкого, наполовину расписанного морозными узорами, открывался вид на снежную пустошь, и, сколько я ни вглядывалась в потёмки, не смогла рассмотреть что-то ещё, кроме сарая по соседству.
— Испокон веков солнце и луна сменяли один другого на небосводе, следуя друг за другом в извечном круговороте, но никогда не встречаясь лицом к лицу. Рождённые на земле славили их восходы и заходы и чтили их, как должно чтить своих богов.
Нам с Филиппом не предложили ни отдельных гостевых спален, ни даже дивана по банальной причине отсутствия того и другого. Спать предстояло на тюфяке, вытащенном хозяйкой из подобия стенного шкафа и уложенного прямо на пол перед очагом.
Выражение холеной жабьей физиономии надо было видеть. Бедолагу перекосило так, что я всерьёз начала опасаться, как бы он не окривел по-настоящему.
Тюфяк соломенный, одна штука.
Тощие подушки, две штуки.
Одеяло, одна штука.
Тут-то Филиппу и открылась страшная истина: мало того, что он будет вот на этом вот спать, так ещё и спать со мной. Единственная кровать не настолько широка, чтобы я при всём своём субтильном телосложении поместилась на ней в компании хозяйки, посему оставалось делить спальное место с Филиппом. За сохранность чести девичьей опасалась я не шибко, потенциальный сочетаемый смотрел то на тюфяк, то на меня так, что сразу становилось ясно — мысли о сексуальных домогательствах совершенно несимпатичной ему барышни последнее, что посещало ошалевшую Филину головушку.
— Однажды одолело солнечного бога любопытство. Наслышанный от рождённых на земле о несравненной красоте луны, пожелал он увидеть её саму, прелестное её лицо, тонкий стан и волосы, что сияли чистейшим лунным серебром. Но не мог он встретить её, луна покидала небосвод прежде, чем солнце вступало в полную свою власть. Раз за разом пытался он догнать её, задержать хотя бы на мгновение, но всегда видел лишь край её сверкающей звёздами мантии.
Не задавая лишних вопросов, хозяйка накормила незваных гостей разогретой на огне похлёбкой, споро организовала спальное место, помогла мне справиться с пуговицами на платье и показала туалетный закуток — иначе его и не назовёшь. С другой стороны, бегать по морозу в будку во дворе хотелось ещё меньше.
— Жажда бога во что бы то ни стало увидеть богиню росла день ото дня и ускользающий край её мантии, такой близкий и недостижимый, только сильнее раззадоривал его. Раздираемый желаниями, что отравляли разум и тело хуже иного яда, бог решил, что не больше взойдёт на небосвод, покуда луна не явит ему своё лицо. Луна покинула небеса и спустилась в свои серебряные чертоги, но что же вскорости увидела она? Пришёл её час подняться на небо, однако было оно черней, нежели в самую непроглядную ночь, и холоднее, чем вечно ледяные утёсы Нецци. Услышала богиня, как люди на земле молят бога вернуться, как плачут они и страдают, оказавшись во тьме. Люди терялись и погибали, великое множество их вынуждено было остановиться и собраться в одном месте. Небывалый гнев охватил богиню, и в ярости она отправилась прямиком в огненный чертог солнца.
Низкий голос рассказчицы размеренно, напевно складывал историю, то ли сказку, то ли миф, где смешались правда, вымысел и человеческая интерпретация давних событий. Женщина сидела на стуле возле очага, ловко переплетала разноцветные ленты, и пламя бросало трепещущие золотистые отблески на её лицо. Филипп призраком оперы бродил по комнате и ворчал себе под нос. Уподобляться ребёнку, не способному заснуть без сказки на ночь, ему не хотелось, а перебивать рассказчицу он, видимо, полагал невежливым и потому маялся в ожидании, когда та закончит. Я же внимательно слушала, надеясь найти в легенде отголоски реальных событий, некогда случившихся с этим миром.
 
— Возрадовался бог, увидев ту, кого он желал так долго. Но не ответила луна на его объятия и поцелуи, вырвалась и стала выговаривать ему за сотворённое с миром. Не пришлось солнцу по нраву то, что луна его отвергла, не дослушал он её и в спешке вернулся на небо. Да только час был не его, время это принадлежало луне. Вспыхнул яркий свет и тотчас содрогнулся мир, в ужасе закричали люди. Страшный перелом рассёк землю надвое, и во все стороны от него побежала сеть трещин. Раскололся мир, разделились люди, и исчезло прежнее единство, что наполняло его с начала времён. Понял бог, что натворил в слепой жажде своей, но исправить ничего не смог. Богиня же, желая соединить рассыпающийся мир, раскинула незримую лунную паутину, сотканную из нитей из её мантии, и под покровом её родились первые адары, связывающие.
— Паучихи, плетущие свои сети, — всё же вмешался Филипп в рассказ. Наверное, устал ждать у моря погоды.
— А-а, то есть адара может, как самки некоторых видов пауков, спариться с самцом ради обзаведения потомством, а потом этого самца убить и съесть? — предположила я невинно.
Филипп состроил очередную гримасу, выражающую его честное мнение обо мне и моих умственных способностях.
— Даже паучихи нуждаются в отдыхе, — женщина спрятала получившуюся пёструю косичку в карман жилета и поднялась. — Ложитесь, и пусть Мать сплетёт вам добрые сны.
Хозяйка повернулась и удалилась в туалетный закуток. Филипп приблизился к тюфяку, мрачно оглядел и его, и меня, на нём сидящую.
— Да, ложитесь, Филипп, а то от вашего мельтешения в глазах рябит, — я откинула край одеяла и приглашающе похлопала по свободной половине тюфяка. — Обещаю, приставать не буду.
— Вы? Ко мне?! Охрани Отец от подобного!
Ну и ладно, не больно-то хотелось.
Спать мы собирались в одежде за вычетом наиболее нарядных, неудобных деталей вроде моего платья с корсетом и кафтана Филиппа. Я ещё накрылась выуженным из сундука пальто. Всё теплее и чего добру пропадать? Шёлковые ночные сорочки для ночёвки в таких условиях годились мало. Тюфяк больше походил на неравномерно набитый мешок, чем на матрас, лежалось на нём не сильно комфортно, и укладываться на это ложе в невесомом пеньюаре гляделось глупостью несусветной. Надеюсь, клопы или ещё какая-то мелкая живность в нём не водилась.
Скинув туфли — чёрные, на толстом каблуке, с усыпанными бриллиантами пряжками, — Филипп с видом великомученика забрался на тюфяк. Натянул свою половину одеяла, передвинулся на самый край, рискуя с оного скатиться, и повернулся на бок, спиной ко мне. Я тоже легла, поправила одеяло с пальто и минуту-другую ворочалась в попытке угнездиться поудобнее. Филипп недовольно вздыхал и выразительно сопел в такт каждому моему движению.
— Вам уже не спится, адара? — вопросил наконец.
— Я ещё и не начинала спать, — огрызнулась я.
— Тогда поспешите перейти к сему действу.
— А куда торопиться? Ночи здесь, судя по всему, длинные.
Филипп издал звук невнятный, но вряд ли означающий беспредельную радость, и затих. Я безуспешно взбила подушку, кое-как устроилась в той же позе, что мужчина рядом, и натянула край одеяла на ухо. Хозяйка вернулась в комнату, потушила свечи и легла. Я слышала шорох её одежды и лёгкие шаги, затем закрыла глаза и попробовала-таки отдаться Морфею.
* * *
Мужские руки уверенно, изучающе скользили по моему обнажённому телу, прикасались, ласкали, разжигая тлеющее во мне ощущение огня. Я плавилась, сгорала, терялась в жаркой этой неге и категорически не желала ни сосредотачиваться на чём-либо, ни анализировать. Из-под полуопущенных ресниц я могла разглядеть только смуглую кожу да черноволосую голову, лицо же упрямо выпадало из поля моего зрения, словно скрытое туманной маской. Впрочем, какая разница, что там за мужчина, если это восхитительный эротический сон?