Семь лет между нами (ЛП)

Он фыркнул от смеха.
— Смешно, но я знаю одну такую в Лос-Анджелесе. Она это ненавидит, но платят хорошо, так что остается. Я бы не смог. Все заказывают одно и то же — низкоуглеводное, низкокалорийное, кето, детокс, вегетарианское, что угодно, но без души. Совсем неинтересно.
— Ну да, а работать в ресторане, где приходится готовить одно и то же каждый день, — это, конечно, верх творчества?
  
Он закатил глаза.
— «Одно и то же каждый день», — передразнил он, скрестив пальцы в воздухе. Потом придвинул стул ближе, и его глаза загорелись, как штормовое небо перед бурей. В них легко было утонуть. Я почти почувствовала, что могу.
— Лимон, во-первых, меню сезонное. А во-вторых, практика — залог мастерства. Как еще ты узнаешь, как приготовить идеальное блюдо?
Меня это зацепило. Что же за еда могла так его вдохновлять? Я наклонилась ближе к столу.
— А что делает его идеальным?
— Представь, — начал он, и его голос был мягким и сладким, как ириска. — Мне восемь лет, и я впервые еду в Нью-Йорк с мамой, сестрой и дедом. Пока мама водила сестру по своим любимым местам, я пошел с дедом в маленький ресторан в Сохо. Он был так рад. Всю жизнь работал на джинсовой фабрике, но всегда мечтал быть поваром. Он зачитывался кулинарными журналами, готовил для друзей, семьи — на дни рождения, праздники, вечеринки, просто по пятницам, при любом удобном случае. И сколько я себя помню, он всегда хотел попасть в этот ресторан. Я тогда не знал, что это заведение мирового класса, с мишленовскими звездами на стене. Я просто знал, что дед обожал шефа там — Альбера Готье, гения кулинарного искусства. Мне было все равно, я был ребенком и просто хотел поесть, но дед был счастлив. Он заказал какой-то стейк тартар, — его губы тронула мягкая, ностальгическая улыбка, осветившая его взгляд, — а я взял pommes frites. И моя жизнь изменилась.
— Pommes… что?
— Картошка фри, Лимон. Это была обычная картошка фри.
Я уставилась на него.
— Твоя жизнь изменилась из-за картошки фри?
Он рассмеялся — ярко, звонко, искренне, и сказал, к моему удивлению:
— Чаще всего нас меняют вещи, которых мы меньше всего ожидаем.
На секунду у меня сжалось сердце, потому что это было прямо в духе моей тети. Одна из тех жутких фраз, которые обычно пишут на открытках.
— В любом случае, — продолжил он, откидываясь в кресле, — у деда так и не вышло открыть свой ресторан, но он любил готовить и передал эту любовь мне.
Он говорил легко, но не смотрел на меня.
— У него в прошлом году диагностировали деменцию. Странно видеть, как человек, на которого ты всегда равнялся, этот несокрушимый, энергичный мужчина… медленно становится все меньше и меньше. Не в размерах, а просто… ну, да.
Я вспомнила последние месяцы с тетей. Как она тоже становилась меньше и меньше, словно мир вдруг стал для нее слишком большим. Я сглотнула ком в горле, сжала пальцы в кулаки под столом, пытаясь сдержаться, хотя, казалось, ему было нужно объятие.
— Мне жаль.
— Что? — удивился он, затем быстро натянул на лицо беззаботную улыбку. — Нет, нет, все в порядке. Ты спросила, что делает еду идеальной. Вот это.
Он махнул рукой на наши почти пустые тарелки.
— Еда — это искусство. Идеальное блюдо — это не просто то, что ты ешь, а то, чем ты наслаждаешься. В кругу друзей, семьи, даже незнакомцев. Это опыт. Ты пробуешь, чувствуешь, переживаешь историю, рассказанную через сочетание вкусов, которые раскрываются у тебя на языке… Это магия. Это романтика.
— Романтика? Серьезно?
— Абсолютно, — ответил он почти благоговейно. — Ты же знаешь, о чем я. Чизкейк, о котором ты мечтаешь еще несколько часов спустя. Мягкий свет свечей, тарелка с сыром и хороший бокал вина. Опьяняющая насыщенность густого рагу. Воздушные обещания золотистой булки бриошь.
Страсть в его голосе была заразительна. Я с трудом сдержала улыбку, пока он рисовал для меня эту картину словами, жестикулируя в воздухе, увлекаясь все больше и больше. Его радость заставила мое сердце сжаться — не от грусти, а от какого-то странного, незнакомого мне прежде чувства. Тоски по тому, чего я никогда не испытывала.
— Лимонный пирог, от которого сводит зубы от удовольствия. Или кусочек шоколада в конце вечера — мягкий и простой.
Он резко встал из-за стола, открыл холодильник, что-то достал и бросил мне.
Я поймала. Завернутый в фольгу шоколад.
— Романтика, Лимон, — сказал он. — Понимаешь?
Я повертела шоколад в пальцах. Нет, подумала я, глядя на этого странного рыжеволосого парня в растянутой футболке и потертых джинсах, с татуировками веточек кинзы и других трав на руке. Но, возможно, мне бы хотелось понять.
И это была опасная мысль.
У меня тоже были запоминающиеся приемы пищи, но я бы не назвала ни один из них романтическим — по крайней мере, не в том смысле, о котором говорил он. Бег по аэропорту с бургером в одной руке и посадочным талоном в другой. Поздние ужины под навесами во время дождя, потому что внутри не было мест. Пряные крендели, купленные у уличных торговцев. Круассаны из безымянных пекарен. Вчерашний обед в «Оливковой ветви» с вином, которое оказалось слишком терпким.
— Видимо, я просто никогда не ела идеального блюда, — наконец сказала я, кладя шоколад на край стола. — Мне всегда казалось, что я не на своем месте в таких вот заведениях, о которых ты, наверное, говоришь. Постоянно боюсь выбрать не ту ложку, заказать не то блюдо или… не знаю. Неправильно подобрать вино к мясу.
Он покачал головой.
— Я не об этом. Ресторан не обязательно должен быть дорогим, с тарелками, на которых больше соусов, чем самой еды…
— Чего?
— Вот именно. Это неважно. Вкусную еду можно найти и в семейных заведениях, и в мишленовских ресторанах.
— И в первом случае требуется меньше утягивающего белья. Или, вот идея — можно просто остаться дома и съесть бутерброд с арахисовой пастой и джемом.
— Можно. Но что, если бы это был твой последний ужин?
Я моргнула.
— Ух ты, резко как-то.
— Ты бы все равно осталась дома и съела этот бутерброд, если бы знала?
Я нахмурилась, задумалась. А потом кивнула.
— Думаю, да. Моя тетя всегда делала мне такие бутерброды, когда я приезжала к ней в гости, потому что готовить она не умела. Она всегда намазывала больше арахисовой пасты, чем джема, так что он неизменно прилипал к нёбу…
Он резко выпрямился.
— Вот оно! Идеальное блюдо.
— Не сказала бы, что оно идеальное…
— Но ты бы выбрала его в качестве последнего?
Он был прав.
— О, — выдохнула я, наконец поняв. — Значит, дело не в еде, а в…
— В воспоминаниях, — закончили мы вместе.
Его улыбка стала чуть более кривой, чуть более теплой, и глаза засияли.
Я почувствовала, как краска снова приливает к щекам.
— Это то, что я хочу создать, — сказал он, опираясь локтями о край стола. Рукава футболки плотно облегали его бицепсы. Не то чтобы я смотрела. Конечно же, нет.
— Идеальное блюдо.
Может, это была хорошая еда. Может, три бокала вина. Но мне вдруг показалось, что он действительно сможет это сделать. А может, уже сделал.
Я попыталась представить его в форме шеф-повара, в белом кителе, натянутом на плечи, скрывающем хаотично разбросанные по рукам татуировки. Но картинка никак не складывалась. Он не выглядел как человек, который живет по обычным правилам. Скорее, как исключение из них.
Он развернул шоколад, бросил его в рот и оставил таять на языке, перекатив за щеку.
— А ты?
Я выпрямилась.
— Что я?
— Почему ты решила стать литературным агентом?
— Просто… решила, наверное.
Он поднял бровь. Причем это была очень выразительная бровь. Раздражающе выразительная. Обычно, когда парни узнавали, кем я работаю, они просто кивали и сразу переходили к чему-то другому.
  
— Как ты к этому пришла? — спросил он. — Ты ведь училась на искусствоведа, верно? Значит, не с детства мечтала об этом.
— Нет… — призналась я, опустив взгляд и сосредоточившись на сколотой краске на желтом столе. Провела ногтем по этому месту, открывая темное дерево под слоем лака. — Просто… летом после выпуска мы с тетей отправились в путешествие по Европе.