Брошенная

Поругав себя для порядка, Марина смирилась и приготовилась к походу в театр, как и требовала Вика. И платье приготовила. Новое, вечернее, которое они как раз сегодня купили с Викой.
Чувство какой-то праздничной торжественности охватило Марину, едва она с сестрой вошла в фойе музыкального театра. Всюду сияли зеркала, с высокого потолка лила яркий свет хрустальная люстра, стены украшали фотографии ведущих артистов…
К сожалению, как отметила Марина, люди были одеты средненько. Некоторые вполне буднично, так что обе сестры в вечерних платьях даже выделялись из толпы.
Для чего Виктория это придумала, непонятно. Вернее, было бы перед кем выкаблучиваться, потому что мужчин в театре оказалось гораздо меньше, чем женщин, а те, что пришли, в основном были с женами.
Но интереснее спектакля ей показалась реакция на него Виктории. Та комментировала содержание вполне в современном духе:
— Нет, ты подумай, какие козлы! Что же это они все про невинность да про невинность пели? Можно подумать, женщину, кроме одной самой первой ночи, больше использовать нельзя!.. Ты посмотри на этого мерзкого братца! Мало того что он сестру ославил на весь город, он еще ее проклинает за то, что она с красивым мужиком по любви переспала!.. Чего она перед этими ханжами в ногах валяется: простите да простите! Не прощают, и не надо!
На сценах Вальпургиевой ночи Вика оживилась:
— Если бы кто этой дурехе Маргарите рассказал, как в аду весело, она бы так не убивалась. Посмотри, какие черти красивые. Не чета этому престарелому Фаусту!.. Подумаешь, соблазнитель! Да наш Сережка Никольский ему сто очков форы даст!
— Кто это такой?
— Так, один мой знакомый адвокат. Красивый до потери пульса!
В конце концов какая-то женщина с переднего сиденья не выдержала и прикрикнула на нее:
— Девушка, в опере принято слушать, а не разговаривать!
Вике пришлось замолчать, но потом, когда ехали в троллейбусе домой, она все возвращалась к разговору об опере.
— Этот «Фауст» безнадежно устарел. Просто зло берет! И чего я тебя на него потащила! В наше время, между прочим, нормальные мужики вообще не любят с девственницами связываться. Говорят, возни много, а удовольствия — ноль целых хрен десятых…
— Ой, сестренка, до чего тебя работа с мужиками портит! Можно подумать, я не с молодой девушкой общаюсь, а с лихим гусаром. Что за выражения!
— Ладно, Марка, не будь ханжой. Это я для прикола так говорю. С любимым человеком я плохих слов употреблять не стану.
— А зачем ты меня заставила вечернее платье надеть? Ты же видела, таких, как мы, там почти не было.
— Вот и хорошо. Я хотела, чтобы ты к нему привыкла. Как говорится, обкатала. А где-нибудь на званом вечере ты бы кукожилась и старалась в толпу затереться. Там, знаешь, какие фифы попадаются! Надо соответствовать.
— Погоди, куда ты меня тащишь?
— Как это — куда: разве ты не у нас сегодня ночуешь?
— Нет, я хотела бы поехать к себе домой.
— Я тебя понимаю, — завистливо вздохнула Вика. — Если бы у меня была отдельная квартира, да еще на другом конце города, подальше от родительского дома…
— Что за странные нотки я слышу? — покачала головой Марина. — То ты мечтала подольше оставаться рядом с папой-мамой, а теперь вознамерилась отделиться?
— Созрела, значит, как говорил Высоцкий. Смотри, сейчас уже поздно, а ты пойдешь домой одна. У нас город криминогенный. Ты давно по вечерам одна не ходила?
— Лет десять.
— Вот видишь, подумай. Я не хочу каркать…
Но, как оказалось, сестренка все-таки накаркала.
Марина сразу почувствовала нездоровое любопытство этого парня. Он не просто смотрел на нее, а как бы ощупывал взглядом. Никогда прежде она не думала, что взгляд может быть таким осязаемым!
Вначале парень стоял в другом конце вагона. Марина обратила внимание, как тщательно он осматривает находящихся в трамвае женщин. И вот его взгляд упал на нее.
А Марина увидела себя его глазами. Платье они с Викой купили синее, цвет электрик, как сказала сестра. Он так оттеняет ее глаза, что они кажутся не голубыми, а синими. Импортная бижутерия сверкает в ушах и на шее. Декольте наполовину обнажает грудь — прозрачная накидка не столько прикрывает глубокий вырез, сколько его подчеркивает.
 
В какой-то момент она подумала: «Проеду в этом трамвае круг, а в центре пересяду на троллейбус и таки переночую у родителей. Улица там освещена, в холле консьержка дежурит…»
А потом ей стало стыдно: у страха глаза велики. Парень просто пялится на нее, а она напридумывала черт-те что!
И даже когда он встал за ее спиной, чтобы выйти на той же остановке, Марина все еще не верила, что он идет следом за ней.
Чтобы не поддаться страху, она намеренно не стала ускорять шаги, даже будто замедлила их. Тот, сзади, тоже не торопился, но и не отпускал ее от себя. Так они и шли на расстоянии, шаг в шаг.
Мысли ее лихорадочно работали, но Марина никак не могла придумать, что делать. Наконец она не нашла ничего лучше, как изобразить, что у нее расстегнулась пряжка на босоножках. Она отошла на край тротуара и нагнулась. Он поначалу проскочил вперед, а когда она пошла следом, обернулся и буркнул:
— Что вы там за мной колдуете?
— Я не люблю, когда кто-то идет за моей спиной! — проговорила она как ни в чем не бывало.
— Я тоже не люблю, — сказал он и замедлил шаг. Некоторое время они шли рядом, как двое хороших знакомых.
— Вы живете неподалеку или просто пошли за мной? — спросила она напрямик.
— Пошел за вами. — Он тоже не стал скрывать своих намерений.
От его неожиданного признания она даже остановилась посреди дороги: еще подобного ухажера ей не хватало в довершение ко всем жизненным неприятностям!
— Да уж не убить, не бойся, — сказал он грубовато. — Трахну пару раз, и иди себе домой.
Его неприкрытое хамство на несколько минут лишило ее не только всяческих умных мыслей, но и вообще дара речи, так что Марина никак не могла придумать очередную реплику. Но вот что странно, она стала вспоминать то, что когда-то читала, над чем смеялась да потом забыла, точно освобожденное от неких пут подсознание стало бурлить и выбрасывать на поверхность всякие куски и обломки. Например:
 
 
Трудно тем на свете очень,
 
У кого сосед маньяк
 
Всю дорогу озабочен —
 
Где, когда, кого и как [2].
 
 
Марина засмеялась, но от волнения смех у нее получился хриплым, как у заядлого курильщика.
— Ты смеешься? Молодец, — похвалил он, — а то я побоялся, кричать начнешь.
Марина и не заметила, как они перешли на ты, но так было даже лучше, без церемоний. Теперь парень шел рядом, и раз отпала надобность скрывать свои намерения, он одобрительно посматривал на нее, будто примеривался…
Молодой, глупый… Марина вдруг почувствовала себя женщиной хитрой и многоопытной. Откуда пришла к ней эта самоуверенность? Прежде она частенько чувствовала себя слабой, неловкой, инфантильной.
Михаил вечно дергал ее по любому поводу. Она может скороговоркой перечислить ограниченный запас выражений, которые обычно использовал муж: «Тебе этого не понять. Что ты можешь об этом знать? Не напрягай попусту свои извилины, а то морщины появятся…»
Почему она прежде не замечала, что Михаил ее не то чтобы презирает, а ценит предельно низко? То есть заранее уверен, что Марина — дурочка, женщина с низким интеллектуальным уровнем, а потому ничего умного она не скажет и ничего интересного не придумает.
Вот и этот тоже, супермен. Еще не запряг, а уже погоняет.
Она представила, как бьет ему в пах острым концом лаковой туфли. На время это лишит его охоты приставать на улице к женщинам. Членистоногое! Так пошутил по телевизору кто-то из юмористов. Мол, куда член, туда и ноги…
Нет, положительно общение с идиотами делает и ее… не очень остроумной. С кем поведешься, от того и забеременеешь! Так шутит у нее на работе главный экономист…