Пленница сновидений
Иногда Габи сомневалась, что Поппи так уж мечтает выйти за Лайама. Может, Лайам Кинг очень влиятельный, страшно богатый и сексуальный, хоть и лысый. Подумаешь, Джек Николсон тоже лысый. Но Габи была очарована стоявшей на хозяйкином факсе фотографией маленькой дочки и бывшего мужа Поппи.
По мнению Габи, Франсуа Рожье был сногсшибательно красив; скулы как лезвия мечей, задумчивые темные глаза и чудесные длинные губы, суровые и в то же время удивительно нежные. А девочка настоящая куколка — хорошенькая, умненькая и ужасно славная.
Габи много раз задумчиво смотрела на эту семейную фотографию, мечтая о любви и взаимном доверии. Сама она еще не нашла себе подходящего человека. Одни случайные любовники. И что хорошего в этой хваленой сексуальной свободе?
А сейчас, глядя на беспокойное выражение лица Поппи, разговаривавшей по телефону с Лайамом и одновременно подписывавшей заранее составленные Габи письма, девушка думала о том, что ее хозяйке не следовало уезжать из Лондона. Жила бы в своей Англии и наслаждалась старомодным семейным счастьем…
Поппи сидела в вертолете и любовалась панорамой Манхэттена — бесчисленными небоскребами, сверкающими стеклом и сталью в лучах рассвета, и рекой, петляющей у их подножия. Просто дух захватывало.
Вертолет то и дело проваливался в воздушные ямы, и панорама плавно покачивалась. Один из пассажиров не выдержал этого зрелища, схватился за живот и зажмурился. Поппи только улыбнулась и выгнула шею, чтобы лучше видеть. Она никогда не боялась летать, обожала острые ощущения, скорость и риск. Похоже, у рейсов из Ла-Гардии были свои преимущества.
Однако протискиваясь сквозь толпу, она быстро изменила свое мнение. Аэропорт больше напоминал автобусную остановку в часы пик. В Джей-Эф-Кей и Хитроу умели избавлять пассажиров первого класса от всяких хлопот. Здесь же творился настоящий хаос.
Поппи с досадой смотрела по сторонам. Шум, неразбериха, анархия, люди, снующие туда и сюда. Бестолковщина.
Какая-то женщина задела ее ногу острым краем чемодана, и дорогие колготки тут же поехали от лодыжки до бедра. Поппи чертыхнулась. Зачем ей понадобилось это дурацкое путешествие? Лететь через Атлантику ради того, чтобы провести несколько часов с бывшим мужем? Вот дура!
Внезапно Поппи осенило, что истинной причиной ее сумасбродного желания лететь в Англию было вовсе не желание увидеться с ее «маленькой семьей», а просто потребность побыть с Франсуа. Ее первым любовником. Первым мужчиной, к которому она испытала настоящее чувство.
Перед ее умственным взором предстал честолюбивый молодой фоторепортер бульварной парижской газетки, которого она полюбила, едва выйдя из отроческого возраста. Высокий, узкобедрый, смуглый, слегка небрежный, облаченный в поношенную черную кожаную куртку и, тем не менее, ужасно элегантный.
Он поразительно отличался от тех веселых и шумных молодых людей, которых знала Поппи. В Франсуа были сила, вес и целеустремленность. Его сдержанность очаровывала и подчиняла: за ней скрывалось нечто загадочное и непостижимое. Скорее всего, Поппи привлекло то самое фанатичное стремление Франсуа к совершенству, которое впоследствии начало ее раздражать, а потом не раз доводило до белого каления.
После полуторамесячных летних каникул, проведенных в Париже, Франсуа окончательно пленил ее. Поппи не сомневалась, что он испытывал к ней те же чувства.
Ее родителям он тоже нравился, но они не считали Франсуа выгодной партией для дочери. Что он мог предложить ей кроме несомненного таланта и обаяния? Фотография — профессия несерьезная. Не чета военной службе или адвокатуре.
Сопротивление родителей только подлило масла в огонь: Поппи бросила остатки сомнений и в следующем году вышла за него замуж, после чего они счастливо прожили еще два-три года. Затем неземная любовь, как водится, прошла, сменившись чем-то более спокойным и прочным. И это тоже было совсем неплохо. Теперь, вспоминая прошлое, она понимала, что роковую роль в их семейной жизни сыграло рождение Леоноры. Тут впервые обнаружилось, что они придерживаются разных жизненных принципов. Из-за несходства взглядов на воспитание ребенка в их отношениях возникла трещина, которая постепенно превратилась в бездонную пропасть.
Но, несмотря на трудности, Франсуа по-прежнему любил Поппи и заботился о ней. Даже увлечение Лайамом не повлияло на его отношение к ней. А это еще больше выводило Поппи из себя, потому что она терпеть не могла чувствовать себя виноватой…
У Поппи похолодело в животе. Нет, прошептала она, нет! Чары Франсуа утратили над ней власть много лет назад! Но ее стойкая убежденность в собственной правоте внезапно рухнула и рассеялась по ветру, как горсть конфетти.
Она наклонилась и подняла сумки. Очередь быстро продвигалась. Регистрационная стойка была совсем рядом.
Неужели я подсознательно хочу вернуть Франсуа? — в ужасе подумала она. Неужели я лечу в Лондон, чтобы постараться вернуть его? Эта мысль потрясла Поппи. С ее первым браком давно покончено. Мосты сожжены.
Кроме того, она любит Лайама. Они подходят друг другу, их чувство выдержало проверку временем. Все люди постепенно меняются, развиваются, заводят новые знакомства…
Да, да, да! — громко кричал внутренний голос. Куда ты собралась? Это сумасбродство, глупость, безумие! Она оглянулась по сторонам, увидела толпу людей, торопившихся разлететься по миру, и ощутила желание просто взять и уйти. Вернуться в галерею. Заняться работой. Позвонить Лайаму.
На мгновение она закрыла глаза, охваченная сомнением и неуверенностью. Очередь неумолимо несла ее вперед как волна, готовая разбиться о берег.
Поппи глубоко вздохнула и заставила себя принять решение. Она сильная женщина и сама себе хозяйка. Конечно, она может позволить себе увидеться с человеком, который когда-то был очень дорог ей, с отцом ее ребенка. И с самим ребенком тоже. Это лишний раз докажет, насколько она привязана к Леоноре. Не всякая мать полетит к дочери, чтобы побыть с ней накануне бракосочетания с человеком, который не приходится ребенку отцом.
Поппи подошла к стойке, положила на нее билет, поставила сумки на весы и принялась следить за качающейся стрелкой.
Глава 17
Сквозь спущенные шторы в спальню пробивался вечерний свет. На белую простыню, под которой лежали Франсуа и Зоя, упал солнечный зайчик.
Они любили друг друга медленно и неторопливо, словно соблюдая некий торжественный ритуал. Глубина связывавшего их чувства росла с каждым днем.
Зоя приподнялась на локте и посмотрела на него. Дорогой, единственный! При мысли о подаренном им наслаждении на ее глазах проступили слезы. Несколько недель прошли как блаженный сон и канули в Лету. И завтрашний день скоро канет туда же.
Эта мысль заставила Зою вспомнить про тайну, которую она была обязана разделить с ним. Надо набраться сил и все рассказать. У нее сжалось сердце.
— О Господи!
Она спохватилась, что сказала это вслух, но было уже поздно: Франсуа все слышал.
— Что, дорогая? — тревожно спросил он и обнял ее.
Зоя высвободилась, села и прикрыла грудь простыней с кружевной каймой.
— Франсуа, я должна сказать то, что тебе очень не понравится…
Он все понял с полуслова. Зоя приготовилась к сердитому ответу, но Франсуа был зловеще спокоен.
— Ну?
В его глазах стояло холодное презрение.
— Прости, но я опять за свое… Вы с Леонорой не должны лететь в Нью-Йорк, не должны!
У нее сорвался голос, из глаз хлынули слезы.
Франсуа спрыгнул с кровати. Нагой и прекрасный, он вынул из кармана куртки пачку, достал сигарету, зажег ее и глубоко затянулся. Раньше он никогда не позволял себе курить в Зоином доме, тем более в ее спальне.
Какое-то время Франсуа молчал, затем надел рубашку и брюки и опустился в кресло.
— Отлично, — наконец сказал он. — Значит, мы с Леонорой должны отменить поездку из-за какого-то дурацкого каприза? Значит, я обязан без всякой разумной причины лишить Леонору права присутствовать на свадьбе ее матери, хотя этот болезненный опыт поможет ей смириться с настоящим и будущим? Нашим будущим, — подчеркнул Франсуа, и лицо его стало таким жестоким, таким ледяным, что Зоя испугалась.