Я не отдам тебе ребенка, дракон! (СИ)

— Лена, — представила меня гоблинка.
Женщины и девушки представились по очереди, увы, я не запомнила имен: слишком устала, и мысли еле-еле ворочались в голове.
— Человечка-то совсем плоха, — сказала другая гоблинка, не Полли.
В основном в цеху трудились представительницы этой расы, была еще парочка орчих, две гномихи — эти работали стоя на специальных подставках.
Я удивилась было, что она вот так во всеуслышание говорит обо мне в третьем лице, потом вспомнила: они думают, что я не понимаю язык. Снова мелькнуло желание признаться, но я его отмела: моя слабость сейчас — моя сила. Никто не постесняется говорить прямо, никто не будет утаивать сплетни.
— Да привыкнет, все привыкают, — отрешенно произнесла гномиха. — А не привыкнет — помрет.
— Они на вид слабые, а так ничего, живучие, — грубовато заметила орчиха, которая возвышалась над две головы над соседками. — Дженни, когда палец оттяпало, — думали, все, откинется, а она ничего, отлежалась и бодрячком. Даже, считайте, повезло: перевели в цех игрушек. Грымза наша рабочей силой разбрасываться не привыкла, а с лысой змеи хоть чешуйка!
«С паршивой овцы хоть шерсти клок, — мысленно перевела я местную поговорку. — А грымза — это, должно быть, хозяйка. Та, что в татушках».
— Я бы тоже хотела в цех игрушек, — совсем по-детски вздохнула Полли.
— Ну оттяпай себе палец! — хохотнула орчиха. — А лучше два! Шоб наверняка!
— Не слушай ее, детка, — снова подала голос гномиха. — Госпожа Ашхасса понимает, когда ее работникам нужна передышка, и переводит наших в цех игрушек, а оттуда тех, кто посвежее, сюда.
«Да у них там, в цеху игрушек, прямо санаторий! — скептически подумала я. — Хотя… По сравнению с этим днищем — возможно… Мне тоже надо попасть в цех игрушек!»
— Госпожа Ашхасса! Госпожа! — Орчиха повторяла это слово на все лады. — Ты бы еще майрой ее назвала. Гарпия — она и есть гарпия, таких раньше называли не иначе как шинто.
«Шваль», — услужливо подсказало мне подсознание, видно, я все больше приспосабливалась к языку и лучше понимала многие непереводимые слова.
Но важнее другое! Странная лысая нанимательница, покрытая татуировками, и есть гарпия!
Работницы еще какое-то время лениво переговаривались о ничего не значащих пустяках, постепенно разбредались по койкам, укладывались спать. Пошла и я. Улеглась не раздеваясь, прямо в пальто, укуталась в покрывало, но все равно не могла согреться: наступила ночь, и снова похолодало.
Несмотря на то, что я ужасно устала и не спала нормально вот уже вторые сутки, уснуть не получалось. Меня донимали тревожные мысли. Где сейчас Арман? Что он делает? Ищет меня или плюнул на «неблагодарную» человечку? Стоит ли мне обратиться за помощью к госпоже Ашхассе? Или присмотреться и выждать подходящий момент?
Взвесив все за и против, я пришла к выводу, что поговорить с гарпией я всегда успею, она никуда не денется. Мне нужно на время затаиться, пусть Арман успокоится и перестанет меня разыскивать…
— Подъем! Подъем! — орала начальница цеха и колотила поварешкой по крышке кастрюли.
Что? Уже утро? Мне почудилось, я только-только закрыла глаза!
Заскрипели койки, раздался плеск воды: кто-то из работниц умывался над тазиком. Я рывком села на постели и охнула: болела, казалось, каждая клеточка тела, в висках пульсировало. Я поползла к огороженному ширмой отхожему местечку, чувствуя себя столетней корягой.
«Ненавижу тебя, Арман! Ненавижу! Все из-за тебя!»
Как было бы хорошо, останься я дома, в Мартинске, в своей маленькой квартирке. Работала бы, копила деньги на приданое малышу, и мама была бы рада внуку! И никаких жутких станков, лобзиков, ежеминутно угрожающих оттяпать пальцы, прогорклого варева из мяса и моркови на завтрак, обед и ужин, колючего и вонючего одеяла…
Злость придала сил. Расправив плечи, я подготовилась к новому дню, чтобы продолжить сражение за моего сына!
  
31
 
Человек ко всему привыкает, привыкла и я. Спина болела не так сильно, руки сделались ловкими, я больше не боялась остаться без пальца.
 
Я обменяла свою красивую одежду на простую, но удобную, получив за кофточку, расшитую стразами, бриджи и модное пальто длинную серую футболку, брюки на резинке и теплую куртку.
Настоящим сокровищем стала зубная щетка. Я как-то увидела, что у гномихи есть запасная, новая, но гномиха была бережливой и скупой, даже печенье съедала не полностью, оставляла половинку на утро. К счастью, переплетая утром косу, я обнаружила в волосах тонкую заколку, которая осталась там со дня побега: я про нее совсем забыла. Серебряная заколка с двумя блестящими камешками покорила гномиху с первого взгляда. Наверное, я прогадала, обменяв ее на зубную щетку, но продать мне ее было негде и некому.
Ногти обломались, ладони были сплошь покрыты мозолями, кожа на щеках шелушилась от ржавой воды. «Посмотрел бы на меня сейчас Арман. Сбежал бы без оглядки от такой красотки!» — думала я с каким-то даже злорадством.
Нет, внешний вид меня не печалил, я больше переживала, что беременность станет заметна. Хорошо, что бесформенная одежда скрывала изменения фигуры, ведь живот начал потихоньку округляться.
Каждое утро я говорила себе, что сегодня же подойду к госпоже Ашхассе. Но когда она ненадолго появлялась в цеху, лысая, громкая, клювоносая, и злобно отчитывала работниц, не справившихся с дневной нормой, моя смелость испарялась. Она как-то закатила оплеуху безропотной Полли за то, что та испортила лобзиком лекало.
Пора было признаться самой себе — я практически попала в рабство. Я удивлялась, почему остальные работницы, свободные жители Рагнфаста, продолжают жить в этом аду, а потом по обрывкам разговоров догадалась, что все они так или иначе продались гарпии за долги. Она выплатила за кого-то просроченный кредит в банк, кого-то, как орчиху Вермиллу, нашу начальницу, откупила у бандитов — не знаю уж, чего та с ними не поделила. А бедняжку Полли спровадили на полуподпольную фабрику собственные пьющие родители, когда им нечем стало платить за квартиру.
Ашхасса хранила у себя документы, пообещав, что вернет их, как только женщины отработают долг. А у меня и документов не было. Меня она выпускать не собиралась…
«Малыш, потерпи, — шептала я по ночам. — Потерпи. Мы в безопасности. У нас есть крыша над головой. И еда. Твой отец нас здесь не разыщет».
И все-таки я понимала, что бесконечно так продолжаться не может.
По моим подсчетам, прошла почти половина срока беременности — началась шестнадцатая неделя. Однажды, когда я по обыкновению вела безмолвный разговор с сыном, в животе будто бы затрепетали крылья бабочки. Это были нежные, едва ощутимые касания. Я сначала не поняла, что меня щекочет изнутри, но тут же ойкнула, закусила губу, скрывая радостную улыбку: я впервые почувствовала шевеление малыша.
Я лежала под колючим покрывалом, в пропахшем потом помещении, я в последний раз мылась неделю назад, когда нас группками по трое водили в соседнее здание в общий душ, я давно не ела досыта и валилась с ног от усталости каждый вечер, но в этот миг я ощутила ни с чем не сравнимое, сияющее счастье. Я не одна в этом мире: вот он, мой мальчик, мой сын. Пока еще крошечный, но живой и любимый. И все беды показались такими мелкими и незначительными!
На следующий день я работала рассеянно, то и дело поглядывая на вход: ждала, когда придет Ашхасса.
— Эй, сонная муха, работай! — прикрикнула на меня орчиха, подошла и занесла руку как для подзатыльника: видно, для наглядности. — Работай!
Как назло, гарпия не появилась ни утром, ни после обеда — в свое обычное время. Я вся извелась, ее дожидаясь. Прокручивала в голове, как и что скажу. Я решилась: тянуть больше нельзя.
Наконец, когда на улице стало смеркаться, госпожа Ашхасса заглянула в цех. Спросила от порога:
— Все в порядке, Вермилла?
Начальница цеха зыркнула на меня исподлобья, но не стала выдавать.
— Некоторые сегодня клюют носом, но в целом норму мы выполнили.