Долг ведьмы (СИ)

— Я хотел для тебя лучшей жизни, дурочка, — голос куратора ровный, ведь его обладатель искренне считает, что во всём прав. — И да, я бы забрал тебя и у мужа, и у любовника. Потому, что всю свою жизнь думал только о тебе. Вгрызался в учёбу зубами и когтями, изнурял себя тренировками, а зная о своей сексуальной внешности, соблазнял училок, лишь бы на совете меня назначили преподом. Я ждал того дня, когда смогу увидеть тебя на этом острове.
— Ты эгоист, Молибден, — рычу в красивое, самодовольное лицо. — Ты подумал лишь о своих желаниях, решив воплотить детскую мечту, ну а то, что у меня может быть своя жизнь, свои планы, тебе даже в голову не пришло.
— Какие планы, Мелкая? — Данила с показной заботливостью целует меня в лоб. — Подтирание задницы своей сестрице? Нищета? Это не жизнь, а жалкое существование. Я не хотел торопить события, хотел, чтобы ты привыкла. Но обстоятельства сложились иначе. Ты принадлежишь мне, моя девочка. И ничего уже не изменить
С этими словами он уходит. А я, как только затихают звуки его шагов, наконец даю волю слезам. Слезам, не приносящим облегчения, бессильным, и жалким.
***
Я не хочу с ним разговаривать, не хочу видеть. Молибден приходит три раза в день, чтобы покормить меня с ложки каким-то жидким, вполне сносным на вкус, варевом и помочь дойти до, выбитой в полу дыры, для справления нужды, что-то рассказывает о занятиях, группе, пытается смешить. Однако, я продолжаю хранить молчание, хотя, каждая нотка его голоса, каждое прикосновение пронзает тело сотней тысяч горячих игл, а в груди и животе, бабочки трепещут бархатом крыльев. Хочу прижаться к могучему, горячему телу, вдохнуть, вобрать в себя его запах, ощутить мягкие губы на своих губах. Каждая клетка моего тела изнывает от тоски по этому человеку, рвётся к нему. Но разве можно любить монстра, садиста, мерзавца?
Над морской гладью медленно тают последние всполохи заката. Всё вокруг, и скалы, и галька, и небо, и вода, утопают в лилово-розовом мареве. Воздух плотен и почти неподвижен, и кажется, его можно резать ножом. Тихо, лишь слышится робкий шелест набегающих волн, да хруст гальки под твёрдыми шагами Молибдена. Он несёт меня на руках, но не туда, где у самой границы воды и суши тает нежное кружево морской пены, а к, извилистому лиману, протекающему вдоль одной из скал. Млею в сильных руках, тону в таком родном, таком успокаивающем, но в то же время, будоражащем запахе его тела. Лайм и морская соль. Даже запах его кожи ярок и противоречив, вода и солнце, покой и драйв, беззаботность и волнение.
Кладёт на заранее расстеленный плед, опускает в воду волосы, принимается промывать, легко, едва касаясь пальцами разглаживая и перебирая. Чем дальше от пещеры и корыта с зелёными лучами, тем больше тумана в голове и меньше сил в мышцах. Всё происходит словно в красивом кинофильме или романтическом сне. И у меня нет сил, чтобы возражать, как-то оценивать ситуацию, стесняться. Да и кого тут стесняться? Моего Даньки?
— Я буду выхаживать тебя, Мелкая, буду заботиться, хочешь ты этого или нет.
Таю в наполненных майским солнцем облаках его голоса, ощущаю в груди сладкое, щемящее давление. Головокружительная, сводящая с ума нежность, до слёз, до дрожи, до желания взлететь ввысь с ликующим криком.
— Ну вот, голову помыли, — продолжает Данька, едва касаясь губами моего лба. Каждый нерв на пределе, звенит натянутой гитарной струной. — А то собрала на свои волосы в джунглях всякой дряни.
Подхватывает легко, как пушинку, хотя именно пушинкой в его могучих руках, я себя и чувствую, погружает в воду. Вода в лимане мягкая, тёплая, словно парное молоко. Жмурюсь от наслаждения, и тут же ощущаю руки на своей коже и пряный запах травяного мыла. Грудь живот, бёдра.
Ладони, излучающие энергию едва сдерживаемой страсти, гладят, растирают, размазывают мыльную пену. А я смотрю в небо, позволяя себе тонуть в блаженстве, наслаждаться ощущениями прикосновений воды и любимых рук. Пить удовольствие до дна, смакуя каждую каплю, не вспоминая прошлое, ведь его уже нет, не размышляя о грядущем, ведь его ещё нет, а впитывая каждой клеткой, каждой частичкой души настоящее, мгновения, существующие здесь и сейчас.
 
— Какая же ты хрупкая и слабенькая, Мелкая, — шепчет Данила, едва касаясь заострившихся сосков, спускаясь к животу и ещё ниже, туда, где пульсирует, пылает и плавится, безумно тянет и чего-то ждёт. — Но ты мне нравишься такой. Беспомощная, покорная, вся моя.
Переворачивает на живот, одной рукой поддерживает голову, другой размазывает по спине мыло. От позвонка к позвонку бегут лёгкие разряды электричества, Горячие мужские пальцы гладят, растирают, надавливают. Моё тело вздрагивает, выгибается не то пытаясь защититься от непонятных, томительных ощущений, не то, принимая их. Ладонь Молибдена спускается на ягодицы, совершает медленные круговые движения, и я чувствую, как под этим лёгким, еле ощутимым касанием плавится кожа.
Глаза застилают слёзы, и я с нетерпением жду окончания этой сладкой пытки. Зачем он так со мной? Ведь я не нужна ему? У него есть Натабелла, красивая, гордая, смелая. А я? Гадкий утёнок, которому никогда не стать лебедем. Но нет же, притащил, чтобы держать рядом, оторвал от сестры, запер на этом острове.
— Мелкая, ты плачешь? — Данька видит мои слёзы. Вот чёрт! Выносит меня из воды, собирает влагу с моих щёк губами, сцеловывая каждую слезинку. — Что-то болит?
Отрицательно мотаю головой. Монстр сегодня решил быть чутким и обходительным? Но ведь он по-прежнему остаётся монстром, не так ли? Имею ли я право прощать ему всё, что он натворил и ещё натворит? Смогу ли я после этого уважать саму себя?
Заворачивает в плед, несёт к пещере. Укладывает в ванну, и зелёные лучи, словно приветствуя, радостно вспыхивают.
— Что у нас сегодня на ужин? — Молибден открывает один из принесённых с собой магически-изобретённых горшочков. По пещере разносится приятный овощной дух. — Тебе уже можно варёные овощи. Здорово, правда?
Подходит, помогает мне сесть. Открывает горшок с жёлто-оранжевым содержимым.
— Наверное, это вкусно. Гораздо вкуснее недоваренной капусты, которой нас пичкали в детском доме, — белобрысый гад улыбается, поднося к моим губам ложку. И от этой улыбки всё во мне переворачивается, сердце делает кульбит, бабочки в животе из бархатных становятся огненными.
На какое-то время воцаряется тишина. Он кормит, я покорно глотаю.
— Ненавидишь меня? — наконец спрашивает он, отложив ложку. Та со звоном падает на каменный пол. — Да, может я и не самый лучший человек, Мелкая, не самый благородный, не самый добрый. Но ведь и во мне есть что-то хорошее. Так прими это хорошее, возьми то, что я готов тебе отдать.
Разглядываю его лицо, красивое, волевое, печальное. Голос мягкий, и как же хочется окунуться в него, нежится в нём, растворяться в каждой ноте, вибрировать в унисон.
— Ты можешь молчать, можешь ненавидеть меня, обвинять, проклинать, но всё это не отменит моей любви к тебе, Мелкая. Я с самого детства мечтал быть рядом с тобой, всегда, каждую минуту. И я буду с тобой, хочешь ты этого или нет.
Уходит, забрав с собой пустой горшок. Смотрю ему в спину, раздираемая желанием окликнуть, прильнуть к горячей груди, к тому месту, где мощными толчками гулко бьётся сердце.
Стучат о каменный пол капли воды, на потолке дрожат зелёные блики. Я, то открываю, то закрываю глаза и всё думаю, думаю. Да, он выдрал меня из привычной жизни, выдрал с мясом, но разве мне плохо здесь, на Корхебели? И разве я, все эти годы разлуки не вспоминала Даньку Молибдена? Не мечтала хоть когда-нибудь встретиться с ним или хотя бы получить от него коротенькую весточку? Меня никто и никогда не целовал, никто не признавался в любви, не предлагал совместного будущего. Мужчины просто не замечали меня, я была для них чем-то сереньким, убогим, не женщина, а так, недоразумение. Так было в школе, так было в училище, так было на работе. Обо мне даже в праздник всех женщин как-то забыли. Все дамы удостоились символических подарочков, а я нет. Да, потом, разумеется, передо мной извинились, вручили какое-то полотенце и кусок мыло, однако, в душе всё равно остался гадкий, горький, словно прогорклое масло, осадок. Я смирилась, решила жить жизнью сестры, стать её тенью, опорой, ангелом хранителем. Но, как оказалось, её это только тяготило. А Молибдену я нужна, и он мне тоже нужен. А подвал? Да чёрт с ним! В конце концов Данька не даст мне оступиться, нужно просто довериться ему. Так готова ли я впустить в своё сердце нового Молибдена, уже не мальчишку, а мужчину? Готова ли я принять жизнь на Корхебели? Однозначно — да!