Три поцелуя (ЛП)

Весной, после сбора Друджами очередной десятины, она пополнила свои запасы, и после этого была осторожной. Но она сохранила себе жизнь. Времена года шли своей чередой. Она проводила дни за вышивкой и за игрой на каманчай. Теперь она сама причесывалась, шила себе одежду и старалась делать подарки для своей Батришвы. Однажды зимой, когда Королева и Накстуру уехали на ежегодную охоту, она провела месяцы, вышивая халат с замысловатыми птицами и бабочками раскрашенных сотней цветов, но Королева даже ни разу его не надела.
Тогда ей казалось, что она познала страдания, но став старше, осознала насколько наивной была, и она с тоской вспоминала те годы, которые казались такими безмятежными по сравнению с тем, что случилось дальше.
Как‑то ночью, когда ей было десять лет, ее жизнь будто разрезали ножом на время до и после, и то незначительное голодание, пренебрежение и одиночество, принадлежали жизни «до», когда она была еще счастлива.
Той ночью была Вишаптата. В ночи полнолуний Тэджбел будто наполнялся энергией, а Вишаптата — это не просто полнолуние. Это был также перигей, когда луна ближе всего находится к земле в своем небесном размахе, восковым пятном на огромных небесах. Вишаптата случается редко; много лет может пройти, когда полнолуние совпадет с перигеем. Тот раз был первым в жизни Мэб, и она тогда очень волновалась и нервничала. Друджи, казалось чего‑то ждали, что‑то должно было произойти, поэтому и она ждала.
И что‑то произошло.
К ней пришли служанки, как в былые времена, когда она еще была сокровищем Королевы. Они расчесали ее длинные рыжие волосы, одели в чудесное платье из тонкого шелка, расшитого жемчугом, и привели ее на небольшое плато, расположенного на вершине башни‑бивня Королевы. Королева уже была там, разодетая в мерцающие щелка, и как только служанки привели Мэб, они сами скинули свои одежды и превратились в сов, а потом растворились в ночи на бесшумных крыльях. Друджи изменялись по всей Тэджбел. Нукстуру завывали и лисицы лаяли; птицы щебетали и клёкатали, олени били копытами; раздался даже опасный горловой рык снежных барсов. И только Королева не изменила облик. Она никогда его не меняла.
Стоя в отблеске луны, она поманила к себе Мэб, и Мэб пошла к ней, сама желая этого. Она так тосковала по своей Батришве, надеялась на ласку. Прошло так много времени с тех пор, как Королева прикасалась к ней. Королева провела пальцем по лицу девочки остановила его под ее подбородком и приподняла его вверх. Мэб неуверенно улыбнулась.
Это был последний раз, когда она смотрела в эти бледные глаза без льда страха, кристаллизующегося в ней.
— Ижа, — прошептала Королева, ее клыки блестели.
А затем в Мэб ворвался холод и заполнил все ее существо. Она будто тонула в тающем прямо на глазах снегах. Слепота, головокружение, отдышка. Ее же затолкнули куда‑то глубоко. Она была оглушена, подавлена. Шок был настолько велик, что она едва осознавала, что ее тело продолжало двигаться на протяжении всей долгой лунной ночи. Руки и ноги больше ей не принадлежали, и глаза тоже, но она все же еще что‑то видела через них, но словно через калейдоскоп теней. Она видела тело Королевы. Оно не двигалось, а глаза были мертвы, как стекло. Она видела летящих сов и силуэты волков, воющих на вершинах дальних шпилей. Она видела себя в королевском зеркале. Свое личико в отражении, карие глаза, но она больше не одна смотрела этими глазами.
В ней поселился злоумышленник. Она была раздавлена внутри себя, утрамбована, смята, порвана, избита. В тот первый раз, когда Королева вошла в нее, Мэб не испытала ничего, кроме шока, только холод и боль, но скоро она к этому привыкнет. Это была новая форма ее жизни.
В последующие недели, месяцы и годы Мэб узнала, что она еще меньше, чем она всегда считала. Она не животное. Она была цитрой. Она была для Королевы чем‑то, что она могла просто носить, что‑то вроде платья или мехов. А она будет смотреть на пустую оболочку Королевы из своей отобранной, видеть неподвижность пустого сосуда и мечтать, чтобы ее собственное я могло остаться сакральным местом, чистым, на которое никто бы не посягал.
 
Последующие годы вязко тянулись, но у Мэб началось кровотечение и вновь все изменилось. 
  
Глава седьмая
 
Багряные пятна
 
Как‑то раз на рассвете, будучи уже четырнадцатилетней девушкой, Мэб проснулась и обнаружила, что белые лисьи шкуры оказались запятнаны кровью. Она не поняла, что случилось. Она знала, что такое кровь, потому что видела, как Накстуру разделывали оленей и как усы кошек окрашивались алым, после того, как они ловили полевок и певчих птичек. Кровь означала смерть, и каким‑то образом она пробралась к ней в постель. Девушка коснулась бедер с внутренней стороны и ее пальцы окрасились алым. Это была ее собственная кровь!
В ужасе она искала рану и не нашла ни одной, только складки кожи, которые были там всегда, и потом она подумала, что совершила какую‑то мерзость, чего никогда бы не сделали Друджи, нечто животное и грязное. Она вздрогнула. Никогда еще она не чувствовала себя такой недостойной, чем когда ей приходилось заползать на деревья и усаживаться там, подобно животному, чтобы справить нужду.
Она поднялась, надеясь, украдкой выскользнуть из башни и перебраться через мост, чтобы незаметно пробраться в лес и очиститься от непонятной крови, вызывающей такой прилив стыда. Она также взяла с собой несколько шкур, которые были испачканы и поспешила вниз по длинной изогнутой лестнице к королевскому мосту.
На мгновение она застыла в нерешительности, посмотрела из стороны в сторону, вглядевшись в бездны Тэджбел. В воздухе висел туман, а шпили стояли залитые темно‑фиолетовым цветом. Одни были изогнуты как рога баранов, другие стояли прямо как ножи. Окна в них не имели стекол, и Мэб знала, что Друджи спали без сновидений, но чутко. Она изо всех сил старалась не разбудить их, ступая осторожно по мосту.
Ей было прекрасно известно, что невозможно пройти по мостам, не принеся чудовищам жертвы. Она слышала их запах, насыщенную вонь гниения их тел, и в туманной тишине рассвета она могла даже слышать свистящее дыхание одного из них, поджидающего очередную жертву в тени. Мэб огляделась по сторонам. По близости не оказалось ни одной кошки, и она была рада этому. А ведь она могла бы схватить ее и сбросить. Испытав отвращение от одной этой мысли, она вцепилась крепче в лисьи шкуры и постаралась не расплакаться.
Лисьи шкуры. Она задумчиво уставилась на них. Чудовище несомненно услышал запах крови на них; он услышал запах крови и меха, и она подумала, что на миг эти шкуры могут одурачить его. Мех не сразу окажется в его пасти, сначала он будет рвать шкуру на части и этого мгновения может оказаться достаточно, чтобы она успела перебежать мост. Поэтому она швырнула обе шкуры вниз, и как только длинная ручища нащупала балясины моста, чтобы схватить их и перетащить вниз, она поднялась на ноги и побежала.
Едва ее ноги коснулись холодного камня, как она помчалась быстрее ветра, дрожа от страха, что в любую секунду может почувствовать, как гниющая ручища схватит ее. Но у нее все получилось. Она взмыла вверх по ступенькам на другой стороне моста, по кромке скалы, в лес, и только когда она почувствовала под ступнями сосновые иголки, девушка замедлилась. Позади нее раздался вопль чудовища, возмущенного обманом. Она вздрогнула и направилась к ручью. Там пили олени, они не возражали против ее мягких шагов, но просто поглядывали на нее и продолжили пить, пока она стояла на коленях на берегу и погружала испачканные пальцы в холодную воду.
 
Прохлада ручья манила обещанием чистоты. Мэб сняла одежды и проскользнула в ручей, пробралась на его середину, где вода доходила ей до талии. Она помылась и даже погрузилась в воду с головой так, что ее волосы красным облаком расползлись по поверхности воды. Затем она вылезла и, вся дрожа, уселась на плоском камне, когда солнце уже расправилось с восхождением на небосклон. Олени ушли. Мэб оделась и вернулась в Тэджбел. Ей пришлось ждать у подножья моста, пока Снайя не нашла ее и не заплатила пошлину рыжим котом.