Три поцелуя (ЛП)

Оставшись один и в изгнании, Михай больше не менял цитру. В городах были и другие Друджи, но они были безродны и своенравны и не доверяли друг другу, так что некому было прошептать нужные слова. Для этого нужны были сородичи, племя, а Михай давно порвал со своим племенем. Так что он жил в человеческой ипостаси и творил магию для других вещей.
«Окно, — прошептал он в воздух, — откройся», и они тотчас же оказались в гостиной Мэб и Эсме в Лондоне, так что они с корабля из гавани на юге Франции, попали на ковер под не прозвучавшие фанфары, как будто торжественно переступили порог. Волк бросился за ними, и Михаю пришлось вцепиться в его огромные челюсти обеими руками, и отшвырнуть назад, прежде чем мерцающее окно захлопнулось. Его руки кровоточили, но он будто не замечал этого.
Он повернулся к люстре, сорвал две длинные красные косы, по одной в каждой окровавленной руке, и бросил их на ковер. Он посмотрел на Мэб, его глаза сузились.
— Мэб, ты должна была пойти к Язаду, если боялась. Разве я не говорил, что он всегда поможет? — настойчиво спросил он. — Разве я не говорил, что я помогу?
Мэб не ответила. Она хватала губами воздух. Женщина была на грани истерики.
Михай повернулся к Эсме и встал перед ней на колени.
— Ты знаешь, кто я такой? — спросил он тихо.
Она смотрела на него во все глаза, на его клыки, губы, которые она знала из неведомо откуда взявшегося клубка спутанных воспоминаний. Но это была не ее память! Она никогда не целовала это существо! Она вообще еще ни разу ни с кем не целовалась!
— Нет, — солгала она, отпрянув от него. — Я вас не знаю!
Он пристально посмотрел на ее голубой глаз и Эсме поняла: он знал, что она солгала. Он вновь повернулся к Мэб и спросил, почти ласково:
— Ты ранена?
Она покачала головой и попыталась приблизиться к Эсме.
— Я думала нам ничего не грозит, — прошептала она.
Михай протянул руки и взял ладони Мэб в свои, продолжая находиться между матерью и дочерью. Он поцеловал костяшки ее пальцев, и она напряглась, будто испугалась, что он может внезапно напасть на нее и изуродовать.
— Вам ничего не грозит, — ответил он.
— Но волки…
— Ты думаешь не об этом.
— Откуда тебе знать о чем я думаю?
— Я знаю, Мэб. Я был там, когда это случилось с тобой, помнишь? Это… не то.
Мэб моргнула.
— Тогда что?
— Ничего страшного. Скоро все будет хорошо, — ответил Михай.
— Но как они нашли нас, и почему с ними не было Королевы? Что случилось с глазом Эсме? И как она узнала твое имя? — посыпались вопросы из Мэб.
— Все будет хорошо. Скоро.
— Ты талдычишь «скоро‑скоро». А почему не сейчас?
— Прости, Мэб, — сказал он, подразумевая этим и то, что сожаление неведомо другим Друджам. — Я верну ее тебе, обещаю.
— Вернешь… — пораженная Мэб уставилась на него. — Нет! — вскрикнула она и бросилась к Эсме.
Но Михай поймал оба ее запястья в одну руку и удерживал их с такой легкостью, будто это были тростинки.
— Это не то, что ты думаешь, — повторил он. Затем он прошептал «окно откройся в полу». Безмолвная и ошеломленная, Эсме провалилась в сотворенный люк. Время будто застыло на мгновение. Мэб заглянула в невозможное жерло и увидела удаляющуюся макушку Эсме и шпили и мосты, скалистые стены, плывущие туманы. Она начала кричать.
— Отправляйся к Язаду, Мэб, — сказал Михай и нырнул вслед за Мэб. — Он все объяснит. — Воздух сомкнулся вслед за его ногами, а Мэб продолжала кричать, попав в кошмар, от которого не было пробуждения. Она умолкла только когда истерзала свой голос до хрипоты, а после резко осела на пол, тяжело дыша, уставившись в оцепенении на ковер. Рядом лежала красная коса. Другую забрал Михай. 
  
Глава шестая
 
Питомцы королевы
 
Друджи живут вечно и вечно жили. Нет никаких вновь рожденных Друджей, молодых, беременностей и младенцев. Если их раса и начиналась с рождения детей, то история о том затерялась в древних книгах, поглощенных огнем или плесенью. Что касается их воспоминаний, то они оказались непригодными для бессмертия. Они канули в озеро тумана, став ничем. У них нет легенд, даже о том времени, когда леса были юны. Ничто никогда не было новым, особенно они сами. Для древнего народа, притупленного вечностью, дети — это откровение. Вот почему они держат их в качестве домашних животных.
 
Мэб родилась в цитадели Тэджбел у матери‑девочки, которой и Мэб впоследствии стала. Она ее так и не узнала. Питомцев‑людей Королевы освобождали, как только они рожали своего так сказать приемника, или так дали понять Мэб. Оставалось только гадать, правда ли те матери‑девочки отпускались на свободу с карманами полные драгоценных камней или нет. Возможно они переступали через выжженную границу меж лесом и лугом на встречу новой жизни. А может их просто скармливали чудовищам. С Друджами ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Они могут петь вам, а уже в следующее мгновение запихнуть вас в клетку.
— Воробушек, мой котенок, мой пушистый совенок, — пела королева Друджей малышке Мэб. И хотя сама Мэб этого не помнила, позже служанки могли бы рассказать ей, что первые несколько лет ее жизни, Королева едва позволяла себе присесть и носила ее везде, как сокровище, укачивая и танцуя вместе с ней, нашептывая всегда разные сочиненные ею песни в крошечные ушки.
Тогда она не была Мэб. Ее звали Ижа, и она росла, думая, что это ее имя. Только позже, после того, как Михай помог ей сбежать, она поняла, что оно означало. Михай привел ее к старику в Лондоне, Язаду, чтобы она дождалась рождения Эсме и научилась как это быть человеком, и Язад отказался называть ее Ижа. Он спокойно и ласково объяснил ей, что это не имя, а звание. Оно означало «молочное жертвоприношение», и так Королева называла всех своих питомцев, из раза в раз. Язад назвал ее просто «дорогая девочка» и ждал, когда она назовет себя, и как только она научилась читать, она это сделала. Она нашла строчку в стихотворении в чудесной библиотеке Язада. Стихотворение гласило: «Я фея Мэб, мне дано сохранить чудеса человеческого мира», и с этого мгновения она стала Мэб.
Но сначала она была Ижей, и принадлежала Королеве.
После того, как Мэб покинула Тэджбел, она никогда не встречала ни одной смертной женщины, красота которой могла хотя бы отдаленно сравниться с красотой Королевы Друджей. Она была богиней в своем совершенстве: золотое сияние кожи, искусно вылепленные скулы, ее лицо — безупречный овал кабошона, а изящное телосложение — контраст свирепости во взгляде. Ее черные волосы были мягкими, как мех, на котором она спала, а плоть холодной, как речные камни. Даже когда она держала Мэб на руках, тепло дитя не передавалось льду ее кожи.
Казалось у нее не было имени. Другие Друджи звали ее Сраеста, «самая красивая», и Ратаештар — «воительница» и Мазишта — «величайшая». Мэб приучили звать ее Батришва.
Мать.
Позже ей было трудно себе в этом сознаться, но Мэб обожала ее: это высокое красивое существо, которое непринужденно удерживала девочку на изгибе длинной руки. Она даже любила ее глаза и считала, что те похожи на синие драгоценные камни в обрамлении большого молочного зеркала в ее Обители Шпионов. Собственные глаза Мэб, отражавшиеся в том же зеркале, лишь демонстрировали свою неправильность, потому что ни у кого, кроме нее, не было карих глаз, даже у самых низших по рангу служанок Друджей. Карие глаза, как ей тогда казалось, могли принадлежать только животным, такие же ничего не стоящие, как костяные пуговицы или когти совы на кожаном шнурке.
Мэб очень рано осознала, что она не Друдж. Глаза ее не были голубыми, а кожа холодной. Она не могла изменять форму тела, или летать, или вдруг становиться невидимой. Она не знала, кто она такая, но предполагала, что скорее всего является каким‑то животным, как одна из кошек, которые были повсюду в Тэджбеле, или лесным существом — возможно редким и особенным, потому как вокруг не было никого, похожего на нее, и Королева, казалось, дорожила ею больше прочих. По крайней мере, какое‑то время.