Хозяйка старой пасеки (СИ)

— А сейчас спустится. Она одевается.
— Без камеристки?
Почему-то я была уверена, что избалованная дворяночка без помощи и чулки надеть не сумеет. Генеральша пожала плечами.
— Камеристок здесь нет, как и горничных, однако графиня отказалась выходить из комнаты неодетой. Я предложила ей ограничиться шалью: это было бы намного благопристойнее, чем то, как сейчас щеголяют на балах. Она отказалась. Я не стала настаивать, — добавила она с тем особым выражением, какое бывает у умудренных опытом людей, наблюдающих за чужими бесполезными хлопотами.
  
Пока мы разговаривали, она заварила свежий травяной чай, достала из шкафа ложку с медом и бутылочку малиновой наливки.
— Я не поблагодарила вас за наливку, прошу прощения. Она действительно была очень кстати вечером и не помешает и сейчас.
— Это Граппина. Были у покойницы и достоинства: наливки она ставила прекрасные.
— Когда я утром разбирала кухню, в ней ничего не было.
Мария Алексеевна рассмеялась.
— Я нашла ее в буфете. Там целая батарея оказалась: малина, смородина, вишня, зверобой, мята. Надо их тебе под замок переставить, чтобы не искушали никого, а то шастают тут всякие.
— А они нормальные или как копорка? — на всякий случай спросила я. Малиновая, конечно, была чудо как хороша, но вдруг она исключение?
— Нормальные, нормальные. Я их попробовала. Говорю же, покойница мастерица была в этих делах. Да и любила очень, пожалуй, даже чересчур. Впрочем, не возьмусь ее судить. Много ли радости у нее было в жизни, если даже чая нормального не покупала, копоркой пробавлялась?
Много ли радости у нее было… Много ли радости было вообще в этом доме? Даже в любящей семье подростки нередко делают глупости, уж мне ли не знать. Но почему-то мне казалось, будто не от хорошей жизни Глаша поверила соблазнителю. В доме, где погибла целая семья, осталась лишь девочка, винившая в трагедии себя, — как будто тот гусар просто мимо проходил. И старуха, жегшая сальные свечи, когда в кладовой целый сундук восковых, и носившая платья покроя своей молодости.
В самом ли деле в имении полно долгов или просто дело в неописуемой скупости хозяйки?
Додумать эту мысль мне помешала Варенька. Несмотря на ночь, она была полностью одета, волосы убраны под чепец, шаль закрывала плечи, крест-накрест сходилась на груди и обвивала талию. Рядом с ней я снова, почти как утром, почувствовала себя замарашкой. Впечатление это усилилось, когда графиня неодобрительно поджала губки, похоже собираясь разразиться нотацией.
От которой меня спасло появление Стрельцова. Под взглядами трех дам он провел ладонью по мокрым волосам, явно нервничая, попытался свести поплотнее полы халата. Тщетно: на талии и бедрах запах был достаточным, но в плечах ткань едва не трещала, а на груди расходилась, открывая мышцы.
Хорошо хоть штаны надел — все те же, от мундира.
— Кир, на кого ты похож! — возмутилась Варенька. — Даже в деревне существуют правила приличия!
Стрельцов виновато пожал плечами. Девушка обернулась ко мне.
— И ты, Глаша. Я понимаю, что чрезвычайная ситуация требовала быстрых действий, но сейчас… Посмотри хоть на Марью Алексеевну, вот настоящий пример благородной дамы! Даже в столь неурочный час она сохраняет достоинство и благопристойность.
Действительно, в своей замысловатой тоге из шали генеральша выглядела вполне одетой. Правда, смешинки во взгляде выдавали ее истинные мысли, судя по всему далекие от благопристойности.
Варенька покачала головой. Подскакав ко мне, остановилась балансируя на одной ноге и обвязала вокруг меня шаль, так же, как была замотана сама: крест-накрест.
— Вот так куда приличнее. — Она огляделась, взяла с лавки чистое полотенце, которое я приготовила назавтра. Припрыгав к кузену и повесив полотенце ему на шею, тщательно заправила концы за полы халата.
— Вот так. А то просто срам.
— Разврат, — хихикнула я, удостоившись сразу трех укоризненных взглядов.
  
17.3
 
Варенька вздернула носик.
— Глафира Андреевна, вы просили поправлять вас, когда делаете или говорите что-то, нарушающее этикет. Подобные шутки недопустимы…
Я вздохнула, возведя глаза в потолок — точь-в-точь как совсем недавно делала сама Варенька, распекаемая кузеном.
— Вы совершенно правы, Варвара Николаевна, — пропела я. — Приношу свои искренние извинения за неуместную шутку. Прошу прощения у всех присутствующих за нарушение приличий. Обещаю впредь быть более внимательной к своим словам.
Не знаю, каким чудом мне удалось не расхохотаться, произнося эту тираду.
— Что ж, я рада, что вы осознали свою неправоту, — чопорно ответила графиня.
Стрельцов негромко кашлянул, чуть отведя взгляд к окну, словно внезапно заинтересовался чем-то на улице — даром что за окном было темно хоть глаз выколи.
Варенька добавила совсем другим тоном:
— Ничего, Глашенька, все мы ошибаемся время от времени. Для того ведь и существуют подруги, чтобы направить, правда?
— Правда, — согласилась я, почему-то чувствуя себя виноватой.
— Забудем об этом. — Стрельцов тонко улыбнулся. — И обещаю, что у меня это получится.
«…в отличие от вас», — добавил его многозначительный взгляд. Или я опять сама придумываю?
— Приличия порой кажутся нам оковами, но они помогают располагать к себе людей. — Марья Алексеевна хитро прищурилась. — Как и умение извиняться с такой искренностью.
Исправник снова деликатно прочистил горло, уставившись за окно. Генеральша всплеснула руками, словно спохватившись.
— Но что же мы стоим! Пойдемте в столовую, чай простынет! Граф, помоги, вон самовар. А ты, Глаша, возьми чашки.
Очень хотелось спросить, зачем тащиться в столовую, если всем хватит места за большим кухонным столом, но после только что услышанной мягкой отповеди, пожалуй, стоило придержать язык. Я покосилась на самовар — здоровенного серебряного монстра. Все мои познания об этой кухонной утвари ограничивались сапогом, которым зачем-то надо нагонять воздух, и поэтому воду для чая, как и для мытья, я грела на печке, но Марья Алексеевна, видимо, рассудила иначе.
Она сунула в руки Стрельцову полотенце. Тот подхватил самовар, полы халата тут же поехали в разные стороны, обнажая кубики пресса. Граф повел плечами, пытаясь запахнуть халат, но сделал только хуже. Теперь и я уставилась за окно, прочищая горло и давая исправнику время заслониться самоваром, будто щитом, и прибавить шагу, оставив нас любоваться только широкой спиной, обтянутой полосатой тканью. Если бы спросили меня, вид перекатывающихся под слишком облегающим халатом мышц был куда более неприличен для взора невинных барышень, но, к счастью, меня никто не спросил.
— Однако каков Савелий! — воскликнула генеральша, словно и не было только что неловкости.
— Савелий? — переспросила я.
— Я-то решила, он в меня огнем пальнул, потому что знал, что граф его в порошок сотрет. А он, оказывается, поостерегся нападать на должностное лицо при исполнении. Зато, когда понял, что тишком улизнуть не удастся, чего устроил!
— Думаете, это был Савелий?
— А кто же еще? Кому бы взбрело пробираться в твой дом, где, уж прости меня, и взять-то толком нечего!
— А шали? Наверное, и еще что-нибудь есть.
— Так кто же про них знал? Мы и сами не знали, пока не нашли. Граппа всем, кто согласен был слушать, рассказывала про долги да крайнюю бедность. К ней и с визитами-то ездить перестали, чтобы в долг не попросила, такая назойливая стала, что за рамки всех приличий выходила. — Генеральша покачала головой. — Я и то думала: упаси господь от старости в нищете. А оказывается, надо господа молить, чтобы из ума под старость не выжить.
  
— Думаю, вам не грозит ни то, ни другое, — сказала я.
Казалось, эта женщина и в гробу лежать не станет, начнет распоряжаться на собственных похоронах.
— В самом деле, Марья Алексеевна, вашему уму и бодрости иным молодым позавидовать впору, — сказал Стрельцов, предусмотрительно не оборачиваясь. — Да и славной вашей жизни: все сыновья при деле, все дочери — достойные жены и матери. Они точно не позволят вам стареть в нищете.