Хозяйка старой пасеки (СИ)

Мужик озадаченно уставился на меня. Кухарка перестала голосить.
— Что ты себе позволяешь? — возмутился хлыщ. — Забыла, кто ты такая?
А кто я, в самом деле? Служанка, дворовая девка? Платье, которое мне пришлось надеть, щеголяло въевшимися намертво пятнами, но на крестьянское не походило. Впрочем, платье мне могло перепасть и от барыни. Я мысленно перебрала в голове все услышанное. «Тетка твоя», — сказала мегера. «Кофий».
  
Кофе — штука дорогая и редкая, если я правильно понимаю, там, где, а точнее, «когда» я очутилась.
А это значит, что я племянница кого-то, кто может позволить себе пить это лакомство каждое утро. Не зажиточная крестьянка, это точно, тогда бы двор выглядел не так — а за окном я успела заметить сад. Не купчиха — тогда бы и горластая баба одевалась не так, и платье от хозяйки перепало бы другое. Похоже, я племянница какой-то помещицы. Это не может не радовать — по крайней мере, у меня, хотя бы в теории, есть какие-то права, кроме как спину гнуть. Оказаться какой-нибудь скотницей, фабричной работницей или, не дай бог, публичной девкой было бы куда хуже. Плохо то, что девушкой, в которой я очутилась, кажется, помыкают все кому не лень. Вот сейчас и проверим, по какому праву.
— А вы, простите, кто? Возможно, это вы забыли тут свое место?
Горлопанка и хлыщ ошалело вытаращились на меня. Бородач рассмеялся странным беззвучным смехом.
— Чего ржешь, немтырь! — возмутился хлыщ.
Кухарка отодвинулась от меня, прижала ладонь к груди, рту и лбу.
— Рехнулась, как есть рехнулась. Меня утром избила, вас, Савелий Никитич, не узнает. Обезумев, поди, барыню и пристукнула.
— Герасим, возьми ее и запри, — опомнился хлыщ.
Герасим поскреб бороду, не торопясь выполнять приказание.
— Да не стой, не раздумывай, твое дело, метла да дрова, а не раздумывать! — поддакнула горлопанка.
— Савелий Никитич, а на каком основании вы считаете себя вправе меня запирать? — с деланым спокойствием поинтересовалась я.
Правду говоря, я еще сама не знала, стоит ли сопротивляться. Может, в самом деле позволить себя запереть до появления местных властей? Бежать-то мне все равно некуда. Нет. Если меня запрут, простора для маневра не останется вовсе.
— Ты еще смеешь… — Хлыщ шагнул ко мне, сжимая кулаки.
Нет, все же надо сказать спасибо деду, настоявшему, чтобы меня назвали в честь его собственной бабки: «Везучая была, счастливая, пусть и внучке счастья привалит». Со счастьем не слишком задалось, зато драться я научилась еще в детском саду, и никакие «ты же девочка» не помогали. Если этот тип распустит руки — получит топором. Плевать на отпечатки пальцев — наверняка мои там уже есть.
— Смею. Я — племянница ныне покойной хозяйки дома. А вы до сих пор не представились.
— «Племянница», — фыркнул он. — Седьмая вода на киселе, и в ножки должна кланяться, что тебя из милости кормят.
— О да, милость я уже оценила. Так все же — соизвольте представиться.
  
1.3
 
— Савелий Никитич Кузьмин, управляющий.
— Не могу сказать, что очень приятно. И по-прежнему не понимаю, по какому праву вы или кухарка пытаетесь мною командовать и куда-то запирать, — заявила я с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Если Герасим встанет на их сторону, троих я не одолею. И на чьей стороне будет остальная прислуга?
Если она есть, та остальная прислуга. На вопли должен был сбежаться весь дом, а явилось только трое.
— Я экономка! — возмутилась горлопанка.
— Неважно. Я могу выставить вас обоих без рекомендаций.
Как бы они меня не пристукнули ночью без рекомендаций. Но терять было в любом случае нечего, и я продолжала:
— Поэтому в ваших интересах срочно отправиться за… — Как же зовется местная полиция? — Представителем власти.
— Да я тебя в желтый дом упеку! — взорвался хлыщ.
— Герасим, будь добр.
Мужик хмыкнул в усы и легонько взял хлыща под локоток. Тот вытаращился на него, словно впервые увидел. Дернулся, но бережная хватка оказалась обманчивой, вырваться не вышло. Герасим махнул экономке, мол, пошли. Та двинулась из комнаты деревянными шагами зомби — так, похоже, оторопела.
Я вышла за ними. Дворник закрыл дверь, вопросительно посмотрел на меня.
— В ту комнату ведь нельзя зайти с другой стороны? — спросила я.
Ох, вот так и палятся шпионы! Но не уточнить этого я не могла: весь дом, кроме «моей» клетушки, выглядел как череда проходных комнат, одна за другой. Толку закрывать одну дверь, если можно зайти с другой стороны?
Дворник кивнул.
— Хорошо. Савелий Никитич, вы еще здесь? Как власти расценят вашу медлительность? Как желание скрыть преступление?
Управляющий отчетливо скрипнул зубами.
— Я за исправником. Хорошо, что он гостит в Ольховке, быстро тебе наглости убавит. — Он стремительно зашагал по прочь.
Может, и убавит, но сдаваться я не собиралась. Протянула руку экономке.
— Ключи.
— Чиво?
— Если вы экономка, значит, у вас все ключи от дома. Дайте их мне.
— Смелая стала, да? — прошипела она. — Волю почуяла?
— Ключи, — повторила я, не повышая голоса.
Она выудила из кармана связку, швырнула мне в лицо. Я поймала — в последний момент, край ключа рассек кожу на щеке.
— Благодарю. — Я улыбнулась. — Настоятельно не рекомендую вам покидать дом до появления исправника.
Кухарка, фыркнув, удалилась. Я перебрала ключи один за другим, пока не нашла наконец подходящий. Руки дрожали. Замок провернулся со скрипом, похоже, и за ним не слишком хорошо смотрели.
— Герасим, ты сможешь покараулить тут, пока не приедет исправник? — спросила я.
Дворник кивнул. Вытянулся у двери.
— Можешь сесть, в ногах правды нет, — вздохнула я.
Он хмыкнул в усы, а потом вдруг сгреб меня в охапку, провел ладонью по голове — мозоли цеплялись за ткань чепца. От кожаного фартука пахло дымом и лошадьми. Я замерла, растерявшись. Было в этой ласке что-то… отеческое, что ли.
Прежде чем я успела опомниться, дворник отступил. Ободряюще улыбнулся, махнул рукой: иди, мол.
Я кивнула. «Иди». А куда мне идти?
Я вернулась в свою комнатушку. Огляделась. Каморка была такой маленькой, что в нее еле влезли кровать и печка, чем-то напоминающая «буржуйку» — только не круглая, а квадратная, чугунная. Труба уходила куда-то в потолок. Судя по плите на верхней поверхности, предназначалась она не для отопления, а для готовки. Неудивительно, что тут так душно, как бы не угореть. В тусклом утреннем свете из окна стало видно, что роль одежного шкафа исполняют крючки на стенках. Впрочем, там тоже разглядывать было особо нечего. Шаль, что-то похожее на суконный плащ, разбитые кожаные ботинки. Да уж, не разгуляешься. И совершенно некуда прятать паспорт, или какие тут документы. На всякий случай я прощупала одежду — ничего, даже карманов. Откинула с постели комковатый тюфяк — и уставилась на полотенце с разводами крови.
Так… Кому-то очень мешала безответная девчонка, или просто нашли козу отпущения?
А может, это действительно «я», доведенная до крайности отношением «благодетельницы». Что здесь делают с убийцами? Вешают? Рубят голову?
По хребту пробежал озноб.
Я аккуратно вернула тюфяк на место — перепрятывать кровь бесполезно, она успела отпечататься на ткани и дереве. Искать документы по другим комнатам, пожалуй, не слишком разумно — дом слишком большой для беглого обыска, к тому же, примерно четверть его сейчас заперта и соваться туда не стоит.
Живот заурчал, напоминая, что тревоги тревогами, а обед, то есть завтрак по расписанию. Кухню я нашла на первом этаже. К счастью, экономки там не было. Зато топилась печь, и я наконец смогла расслабиться в тепле. Я отрезала добрую треть от каравая, налила себе из бочки воды и, устроившись за столом так, чтобы видеть вход, съела хлеб. Стало немножко легче. Никогда я не надеялась на высшие силы, но сейчас очень хотелось верить, что они, какими бы ни были, выдернули меня сюда не для того, чтобы заставить платить за чужие грехи. Если так — выкручусь. Если нет — все равно далеко не убегу и незнакомом мире, без денег и документов.