У меня к вам несколько вопросов

Знать все эти тайные места означало знать школу, чувствовать, что она по-настоящему твоя. Там было предостаточно таких мест, дававших тебе возможность уединиться, одной или с кем-нибудь.
Были такие места и в театре, которые к старшему курсу я считала своими: осветительная будка, комната светофильтров, кладовая реквизита, рабочий мостик. Я никого туда не приглашала; я бы орала каждый раз, как кто-то ставил бы куда-то банку с газировкой.
Была темная комната, где безраздельно хозяйничал Джефф, так что мы с Фрэн и Карлоттой там фактически прописались.
Был сарай спортивного инвентаря, но туда я редко заглядывала — слишком боялась мышей.
Был большой нерабочий камин в Джейкоби-Холле, перед которым стояло пианино, и этим периодически пользовались парочки, придвигая пианино вплотную к камину и обжимаясь там.
Был лес (с матрасами, да, но и с десятком других укромных мест: приметными пеньками, остатками кирпичной стены), хотя большая часть учебного года была такой темной и холодной, что земля либо конкретно промерзала, либо расползалась под ногами.
Были места под замком, доступные лишь храбрецам с контрабандными дубликатами ключей. Часто они проникали в классные комнаты учителей, живших вне кампуса; однако на третьем курсе мисс Арена застукала вот так Хорхе Карденаса с Ларен Уиллебранд, почти одетыми, но все же.
Были способы обойти комендантские часы, дверные сигнализации и дежурных учителей. Фрэн относилась к странной категории, поскольку технически училась на дневном отделении, но, в отличие от примерно двадцати школьников, которые каждый день ездили в школу, ее не выпроваживали из кампуса после начала вечерних занятий. Мистер Пелони однажды поймал ее в будний день, когда она переходила двор в десять часов вечера, и попытался напомнить ей о дисциплине, но Фрэн на это справедливо ответила, что другие дневные ученики, оставляющие кампус, не сидят по домам. Что, если ей нужно выгулять собаку? Что, если ее семья устроит барбекю у себя во внутреннем дворике? После этого она стала только смелее в своих перемещениях. В выпускном классе она придвигала стул к моему окну на первом этаже, и мы разговаривали.
Я не могу себе представить, чтобы вы воспринимали кампус подобным образом — как переходящие друг в друга карты общественных и частных пространств, притом что частные были настолько редкими и ценными, что ради них мы были готовы рискнуть всем. У вас была квартира, у вас была своя классная комната. У вас была машина, позволявшая взять и поехать куда-то.
А все, что было у нас, это ноги. При всей нашей свободе — подростки почти без всяких обязательств, в десятках, а то и тысячах миль от дома — мы чувствовали себя в ловушке. Лабораторными крысами, вынужденными бегать по одним и тем же дорожкам. Каменные ступени, поднимавшиеся к Куинси-холлу, просели посередине: два века туфли и ботинки стучали по тем же самым местам.
В машине все так же вещало радио.
О том, как у нее между зубами нашли зеленые синтетические волокна. О том, как пропали ее туфли.
О том, как пропал ее мотоцикл.
О том, как она лишилась в драке ногтей. Энн говорила:
— Даже когда кто-то просто гуглит название школы, мне приходится думать об этом с точки зрения приемной комиссии. Давнее прошлое — это одно, но текущая драма — это кошмар.
Ветви деревьев превратились в беспорядочные каракули, надпись, нацарапанную в спешке, врачебный рецепт, который разберет только фармацевт.
Я отвечала Энн, говорила, что все понимаю, а сама думала о сарае для инвентаря. Он стоял позади спортзала, примерно в десяти ярдах от аварийного выхода из бассейна. Там сзади нет прожекторов.
Я думала о двери сарая, которую умела открывать половина школы. Я думала о ложе для прессы над ним, куда мог забраться любой желающий, что часто и делали ребята.
Кто-нибудь хоть раз обрабатывал люминолом стены этого сырого сарая? Кто-нибудь залезал в ложу? А как насчет зрительских трибун? Ярдов лязгающего металла и всего пространства под ними. А как насчет мест, куда вполне могли пойти два человека поздно вечером, чтобы поговорить? Таких мест, которые расположены достаточно близко к задней двери бассейна, чтобы, расправившись там с кем-то, оттащить его не куда-то еще, а в бассейн? Я помнила желтую предупредительную ленту только вокруг самого спортзала.
 
Ну конечно: если это был Омар, это случилось в спортзале. Зачем искать где-то еще?
Поддавшись порыву, я написала сообщение Ольхе. Я говорила с ним и Бритт после того последнего занятия о том, что буду оказывать им поддержку с подкастом, если они его продолжат. Я сказала им, что, если они будут слишком заняты, я, возможно, сделаю что-нибудь сама. «Вот вам нескучная задачка», написала я. Сарай и ложа для прессы все еще стояли, несмотря на то что после упразднения футбола отпала необходимость в дикторах. Я написала: «Я уверена, что там все перекрасили, но вдруг там осталось что-то, способное… сохранить кровь?» Я не просила их играть в криминалистов, просто предложила выяснить, проводился ли обыск в тех местах, и обратиться к инвентарной ведомости, чтобы узнать, когда в последний раз что-то перекрашивали, когда в последний раз меняли ложу.
Затем я проверила свое приложение «Юнайтед», чтобы узнать, перевели ли меня в бизнес-класс. Я не представляла, во что все это выльется.
  
Часть II
   
1
 
А затем, в морозную мартовскую среду 2022-го, я вернулась.
Не прямо в кампус, а в Керн, и заселилась в «Кальвин-инн». Керн изменился процентов на двадцать пять с тех пор, как мы наезжали в него по выходным. Исчез один кинотеатр, а «Блокбастер» превратился в кредитный союз. Но «Вкус Азии» остался с той же неоновой вывеской. Бар, где Джефф заказывал нам джин, тоже остался, но сменил название. И большинство магазинчиков на Главной улице пережили пандемию.
Не считая нескольких мотельчиков и автокемпингов, «Кальвин» — единственный отель в городе. Есть еще «Посольский люкс» и пара «ночлегов-и-завтраков» в самом Грэнби, но «Кальвин» — несуразный и обветшалый, построенный в те времена, когда Керн был скорее центром округа, — ближе к зданию суда и, как ни странно, дешевле, возможно из-за нестабильного отопления и необъяснимого обилия комнат.
Кроме того, он с большей готовностью одобряет многократные бессрочные бронирования, особенно в безлиственные месяцы, когда свадьбы не в моде. Я хорошо знала его фасад, опоясывающую веранду с сеткой первого этажа, увенчанного двумя кирпичными этажами, увенчанными, в свою очередь, четвертым этажом с деревянными стенами и мансардными окнами. Но внутри никогда не была.
Команда защиты заложила в бюджет мой перелет из Калифорнии и размещение, но я оплатила все сама. Каждый цент, сэкономленный для защиты, шел в дело — плюс таким образом я могла остаться еще на несколько дней, могла добраться туда с хорошим запасом сил и немного задержаться, просто чтобы быть рядом, даже если я мало что могла сделать. Когда ты свидетель, ты не можешь сидеть в зале суда и не можешь разговаривать с другими свидетелями, по крайней мере не о деле, но ты все равно можешь быть рядом.
Кое-что для вас, мистер Блох: на слушании по ходатайству о пересмотре дела — самой затяжной из всех возможных тяжб — снимается презумпция невиновности. На стороне защиты лежит обязанность доказать, что новые доказательства достаточно убедительны, чтобы поставить под серьезное сомнение обоснованность первоначального вердикта — другими словами, доказать, что ни один разумный суд присяжных не вынесет теперь обвинительного приговора. По этой причине защита выступает первой.
В идеале мы стремимся к тому, чтобы судья отменил обвинительный приговор, но это не означало бы, что Омар выйдет на свободу; это означало бы возвращение к исходной точке, как если бы он только недавно был арестован по подозрению в убийстве Талии. Если штат после этого не прекратит дело, это будет означать новый судебный процесс, в ходе которого Омар снова будет невиновен, пока его вина не будет доказана. Такие случаи крайне редки.